https://wodolei.ru/catalog/vanni/
Мы идем почти бегом. По ощущению все время прямо. Я уже понимаю, что дело – дрянь, но от этой трусцы перестала соображать. Поднялись куда-то, по звуку – вошли, пошли, прошли, опять вошли. А этот шипит.
Костя хмыкнул:
– Хрен безголосый. Без глотки он, что ли?
– Да. Он шипел. Шипит: «Не бойся. Отдохнешь три денька и выйдешь. На-ка, позвони на службу и мамаше, объявись, что всё в порядочке». Набрал номер по сотовому, дал мне трубку, я сказала заведующей: «Марья Владимировна, у меня обстоятельства до понедельника». Потом звоню матери, как велел: «Мам, как дела, всё хорошо, скоро позвоню».
– Это я знаю, – вставил Костя.
– Ну и вот. Пушку от меня он отнял. У него в маске только дырки. Он стоит, моргает, как Вий. «Садись, – шипит, – и не балуйся. Звать на помощь не надо. Хуже будет. Харч тебе будет сухим пайком. Всё. Не шевелись, пока дверь не хлопнет». Дверь хлопнула – я стащила с головы чулок.
– Господи. Где это было?
– Костя, послушай. Я сидела там четверг, пятницу, субботу.
– Где?
Катя мотнула головой, словно встряхнулась.
– Кость, подвал, хлам там, дэзовский всякий, штабеля батарей, вроде новых, а лежат, впечатление, – лет тыщу. Сегодня утром дверь открыла. В смысле, я толкнула – не заперто. Выхожу – лестница нормальная, но темно. Упала, встала, выбралась. Костя, я вышла у вас во дворе.
– Где-где?
– Во дворе.
– Так.
«Неужели не врет?» – подумал Костя.
– Где бывший первый фонтан.
– В котором Чкалов пил шампанское, – автоматически вспомнил Костя и встряхнулся. – Тьфу. Кать. Не может быть.
– Одна стена вся в дырочках и выемках, как от пуль.
– Да. Тир. Там отдыхала жена Тухачевского. Она снимала нервное напряжение… – Говоря о доме, Касаткин всегда вспоминал что-нибудь. Он не мог удержаться. Это было сильнее его.
– Хорошо, – спохватился Костя. – Ты сказала кому-нибудь?
– Ты что! Я сначала дунула в арку. Думала – скорей, пока этого типа нет. Потом поняла, что игра кончилась.
– Кончилась, – повторил Костя.
– Я хотела подняться к тебе, но рука болела дико. Поехала в Склиф. Сделали снимок – трещина. Теперь – видишь.
Катя опустила глаза на свой гипс до локтя и левой рукой отколупнула корочку ободранного Костей за день хлеба.
Растерянно замолчали.
«Или врет?» – Костя включил чайник, заварил два пакетика моментального супа, достал «докторскую» и кусок сыра.
Костя и Катя смотрели друг на друга, но словно сквозь.
– Значит, – жуя, сказал Костя, – вы дошли под Манежной и Боровицкой прямо до Берсеневки.
– Кошмар! Целый город, а никто о нем не знает.
– Да брось. Все знают. Технические дела. Не древний же у нас Рим, чтобы пробавляться акведуками. Яйцеголовый всё рассчитал, Кать.
И Костя рассказал ей, как написал заметку «Хозяин Кремля».
– Так это был он?
– Он.
– А что он рассчитал?
– Как – что? Что будет хозяином. Он и похозяйничал уже в Оружейке.
– То есть?
– Ограбил.
– Кто сказал?
– Радио.
– И что взял? Корону?
– Пернач.
– А что это?
– Головное украшение коня. Корона, только лошадиная. Шутник.
– Драгоценная?
– С рубином-карбункулом «Шах-ин-шах».
– Ограбить Оружейку никто не может.
– Как видишь, он может. Непонятно только, как он нашел меня.
– Ты играл с огнем, Кот.
– Такая работа.
– Вот и работай на него.
– И поработаю. Зато есть надежда, что я выясню, кто он.
– Мы с тобой уже выяснили, – буркнула Катя.
– Что мы выяснили?
– Что он – хозяин, а мы – рабы.
Говорили таким образом до рассвета. Гипсовая рука не давала ни спать, ни толком обняться. Оттого нежность усилилась, Костя шептал: «Катенька, прости», – Катя шептала: «Ну, что ты, Кот». И рука счастью уже не мешала, а помогала.
Под утро замолчали и попытались заснуть. Забылись ненадолго, Костя – с назойливой долбежкой в мозгу: «Мы не рабы, рабы не мы».
18
ВСЕНАРОДНАЯ СЛАВА
18-го, в понедельник, Касаткин проснулся знаменитым.
Телефон трезвонил ежеминутно с пяти утра.
В редакции звонили только Касаткину. Сначала Виктория, как всегда, брала трубку. Потом не выдержала и она. На всех редакционных телефонах этосамовцы включили автоответчик.
Первое поздравительное письмо пришло по е-мэйлу от Борисоглебского. Он отдыхал в Барвихе. Славу он презирал. Но тут не выдержал. Он, видимо, радовался за Костин успех. «Помни о крестном отце», – написал Борисоглебский. Касаткинским литературным крестным он считал себя. А вообще странно, зачем Глебу компьютер на отдыхе. Уезжая, он сказал, что едет отключиться от мира.
Далее оказалось, что воскресную московскую газетку читает Россия с регионами.
Касаткинская статейка «Хозяин Кремля» в сочетании с ограблением в тот же день Оружейки потрясла всех.
Закричали, что Касаткин – пророк. Он назвал Фантомаса кремлевским хозяином и оказался прав! Бандит проходит в кремлевских закромах, как хозяин.
«Это Самое» от 17 июля стало бестселлером. Воскресный номер раскупили в первый день. Затем он всю неделю продавался втридорога в «Библио-Глобусе», а затем вдесятеро дороже на книжных развалах.
В обсуждении статьи и всего «фантомасовского» дела приплели годовщину расстрела царской семьи и долгожданного захоронения останков. Скептикам, говорившим – случайность, отвечали – случайностей нет.
Мимкин из понедельничного «Нового журнала» намекнул, разумеется, что Фантомас – сам Касаткин.
Во вторник затрясло биржу. Упали акции «Лензолота», рубль и, вечный козел отпущения, японская иена. Рубль, к счастью, на сутки, так как во вторник вечером глава Центробанка Губинин успокоил. Он заявил, что у банка – резерв, одиннадцать миллиардов долларов.
На неделю успокоились: было не до резерва. Правда, через месяц с небольшим Губинина на всякий случай сместили, заменив его на осторожного Хренащенко.
На третий день Касаткин от славы изнемог.
Люди звонили уже с Канар, Сейшел, Багам, и даже Федор Конюхов с земли Франца-Иосифа.
Обижать читателей все же было нельзя. Костя отвечал на звонки граждан, иногда глупые и безумные, давал интервью, звучал на всех радио, даже на «Спортивной волне». Телерубрика «Герой дня» в июле была в отпуске, но специально для Касаткина прилетела черт-те откуда ведущая Мила Морокина и попросила Константина выступить.
«Герой» вышел с Касаткиным экстренно в среду, сокращенно вместо «Футбольного обозрения» и полностью после новостей. Морокина усмотрела в деле тяжкий общественный недуг. Она искала виновника.
Константин Константиныч сидел, как на электрическом стуле. Но все же он любил женское общество и женские лица, тем более симпатичные. К тому же, за всю передачу ему удалось не сказать ни слова, кроме «да» и «нет».
В четверг Касаткина пригласили в гостиницу «Рэдиссон-Славянская». В обычное время четверг был тусовочным днем. Летом тусовка прекращалась. Но в честь Кости в Москву вернулись все тусовщики. В отеле устроили не только фуршет, но и пресс-конференцию. Касаткина рвали на части. Он не успел съесть ни одного канапе.
В пятницу лидер коммунистов Вампиров собрал митинг у памятника Карлу Марксу, в том же месте, где на прошлой неделе Костя встречался с Рахмановым. В микрофон краснолицый кричал: «Да здравствует Фантомас, борец с режимом!» Вампировские пенсионерки-забияки стучали кастрюлями.
Пик славы пришелся на субботу. Лучший российский журналист Максим Соколов в своей субботней колонке, пройдясь по газетной охоте на фантомасов, ни словом не обмолвился о г-не Касаткине. Это стоило самого дорогого!
А в конце недели итоговый аналитик Сикелев, щеголяя версиями, сказал многозначительней всех. Четвертая власть – кремлевская. Президент действует по ее указке.
«Итоги» смотрели у Касаткина все. Никто ничего не понял. «По-моему, он и сам ничего не понимает», – сказала Лидия Михайловна.
В телепрограмме на следующую неделю Касаткина поместили на обложку. Костя, слегка небритый, в белой рубашке и грязных журдэновских мокасинах, выглядел голливудской кинозвездой. Стало ясно: чем человек скромней, тем сексуальней. Киркоров в фиолетовом пончо и Леонтьев в блестящем комбинезоне выглядели ряжеными фантомасами. А Лео ди Каприо, тоже в рубашке и мокасинах, казался касаткинской тенью.
После этого прорвало дорогие иллюстрированные журналы. На обложке «Плейбоя» Касаткин смотрелся потрясающе. Костю уже узнавали на улице, а когда он заходил в булочную, продать ему булочку сбегался весь магазин. У дверей дома и редакции дежурили поклонники с цветами и бумажками и ручками – взять автограф. Каждый день утром вместе с «Известиями» Касаткин вынимал из почтового ящика письма с предложением руки и сердца от женщин и мужчин. Некоторые обещали покончить с собой.
Теперь Касаткин или кричал во сне, или мучился бессонницей.
Правда, Костины женщины были молодцы. Катя ревновала к публике скромно и даже справилась с подвальным стрессом. Маняша сказала, что, если у Кости нет сейчас денег заплатить за бабушку, она подождет. В редакции Виктория Петровна показала себя с лучшей стороны: она опять снимала трубку, спрашивала: «Кто говорит?» – и подзывала Костю очень выборочно. Чаще сама отвечала. Даже собственные длинные, окутанные тайной телефонные разговоры Виктория прекратила. Она не хотела беспокоить Касатика.
Но покой и не снился.
19
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ФАНТОМАСА
А Костин роман с милицией, в общем платонический, продолжался.
Участковый Николай Николаевич Овсянников и молоденький Дима Минин навестили его. Но только уже ради следствия. «Костиным», то есть «фантомасовским», делом занялись верхи.
Сперва Костя ходил на Петровку к следователю Савицкому, к оперативникам Соловьеву и Семенову, видел даже начальника их, полковника Колокольникова. Потом они сами приходили говорить к Косте, потом опять вызывали к себе закреплять показания.
Но закреплять было особо и нечего.
Сам Костя преступника не видел. Очевидцев опросили по второму разу. Но продавщицы, в том числе со Сретенки и Цветного, покупатели с Лубянки, где увели панагию, уже сказали всё, что могли, в районных отделениях два месяца назад. Этосамовские касаткин-ские газетные художества – не доказательства.
Катя тоже рассказала всё, что знала. Костя верил, что не врет. Скрывать ей нечего. Всё, что есть у нее, – Костя и работа в библиотеке.
К тому же у Кати есть свидетель – бомж.
Бомжа из сквера нашли в морге. Тип утонул там же в фонтане. Странно, зачем фонтан включили, если сквер все равно огорожен строительными бытовками. Костя опознал ушанку. Разговор с бомжом Касаткин помнил, но толку от алкаша – как от козла молока. Бомж твердил про мужика и бабу.
Но его «мелкому чернявому мужику с белой говешкой на ветровке» соответствовала гражданка Смирнова Екатерина Евгеньевна, стриженая, в куртке «Найк». Тем более, что первой спустилась она, по ее словам. Значит, если Катя – «чернявый», то человек в робе и с хвостиком – и есть тот самый, «проводник». Хвостом могли быть щегольские, нестриженые и стянутые сзади волосы или парик.
Можно предположить, что преступник – женщина. Костя задумался, конечно. Но нет, дух не тот. Наглый, резкий и размашистый. У женщины действия ограничены, уютны, не масштабны.
Катиного слоника на Петровке исследовали. Он давно был отмыт и надушен Катиными любимыми африканскими пачулями. Брошь вернули.
Работать опергруппа, конечно, продолжала, но на опермероприятия Костю не брали. Сам Касаткин им не звонил. Верней, решился, набрал номер одного из следователей, Соловьева, он попроще, но тот сказал: «Работаем».
– Зацепки есть? – спросил Костя.
– Работаем.
– Где, Виктор Тимофеевич?
– У вас во дворе.
Действительно, МВД посадило на скамейке у подъезда наружку.
Даже юродивый Виля что-то почуял: исчез.
Складывалось впечатление, что на Петровке никто ничего не делает.
Это, конечно, только впечатление. Группа работала, и не одна, проверяла картотеки, отрабатывала версии.
Но пресса стала возмущаться. Мимкин объявил, что милиция не только бездействует, но еще и выгораживает преступника. В следующих «Итогах» Сикелев резюмировал, что вокруг президента – темные дела, и призвал для беседы претендентов в президенты, гг. Вялинского и Хулиганова. Но день выдался жаркий. Г-н Вялинский ответил довольно вяло, что, мол, вот видите, я же говорил, власть давно пора сменить. Г-н Хулиганов говорил то же, но, как всегда, хищно улыбался.
Касаткин решил не дергаться. На прессу, конечно, наплевать. Просто на Петровке работали, судя по всему, деликатно.
Пахло, и правда, кремлевщиной. Кремля отведавший, ничего другого не захочет. Кроме того, преступник, как известно, на место преступления всегда вернется.
И потом Костя знал: места следственных экспериментов не слишком покажешь. Подземные техслужбы и Оружейка практически засекречены. Государственная тайна. Мы вам позвоним, гражданин Касаткин. Шумихи пока не нужно.
Потому шумихи и не было. Газеты шумели, но как всегда. Они ни о чем толком не знали. Хотя речь шла о государственной тайне. Старые материалы газетчики, поленившись, не нашли. Москва, не только подземная, всякая вообще была при советской власти практически залитована.
Фантомас, как дьявол, знаток сердец, стал хозяином умов. А красивый честный Касаткин, выходило, – его законным представителем.
Что ж, Костя собственными руками выпустил из бутылки джинна.
Но обидно, что поднял эту бучу он, тишайший и любящий Костенька.
Только женщины, как всегда, скрашивали Касаткину жизнь. Маняша ухаживала за бабушкой и взвалила на себя еще и Брюханова. На место Пани никого не нашлось. Маняша обстирывала и кормила старика и не жаловалась. Наоборот, она как-то просияла лицом. Даже сохлая ее кожа порозовела.
С Катей Маняша говорила ласково, хотя ревновала к ней Костю.
Словом, вторая мать Мария.
Когда она выносила бабкино судно – казалось, вообще над головой у Маняши нимб!
«Вот что значит призвание, – думал Костя. И это бывшая советская принцесса! Она грустит для вида, а в душе рада-радехонька, что кончился совок. Ей не стыдно заняться любимым делом. Конечно, замуж она не вышла зря. Она прирожденная мать семейства. Но бодливой корове… Ну, ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Костя хмыкнул:
– Хрен безголосый. Без глотки он, что ли?
– Да. Он шипел. Шипит: «Не бойся. Отдохнешь три денька и выйдешь. На-ка, позвони на службу и мамаше, объявись, что всё в порядочке». Набрал номер по сотовому, дал мне трубку, я сказала заведующей: «Марья Владимировна, у меня обстоятельства до понедельника». Потом звоню матери, как велел: «Мам, как дела, всё хорошо, скоро позвоню».
– Это я знаю, – вставил Костя.
– Ну и вот. Пушку от меня он отнял. У него в маске только дырки. Он стоит, моргает, как Вий. «Садись, – шипит, – и не балуйся. Звать на помощь не надо. Хуже будет. Харч тебе будет сухим пайком. Всё. Не шевелись, пока дверь не хлопнет». Дверь хлопнула – я стащила с головы чулок.
– Господи. Где это было?
– Костя, послушай. Я сидела там четверг, пятницу, субботу.
– Где?
Катя мотнула головой, словно встряхнулась.
– Кость, подвал, хлам там, дэзовский всякий, штабеля батарей, вроде новых, а лежат, впечатление, – лет тыщу. Сегодня утром дверь открыла. В смысле, я толкнула – не заперто. Выхожу – лестница нормальная, но темно. Упала, встала, выбралась. Костя, я вышла у вас во дворе.
– Где-где?
– Во дворе.
– Так.
«Неужели не врет?» – подумал Костя.
– Где бывший первый фонтан.
– В котором Чкалов пил шампанское, – автоматически вспомнил Костя и встряхнулся. – Тьфу. Кать. Не может быть.
– Одна стена вся в дырочках и выемках, как от пуль.
– Да. Тир. Там отдыхала жена Тухачевского. Она снимала нервное напряжение… – Говоря о доме, Касаткин всегда вспоминал что-нибудь. Он не мог удержаться. Это было сильнее его.
– Хорошо, – спохватился Костя. – Ты сказала кому-нибудь?
– Ты что! Я сначала дунула в арку. Думала – скорей, пока этого типа нет. Потом поняла, что игра кончилась.
– Кончилась, – повторил Костя.
– Я хотела подняться к тебе, но рука болела дико. Поехала в Склиф. Сделали снимок – трещина. Теперь – видишь.
Катя опустила глаза на свой гипс до локтя и левой рукой отколупнула корочку ободранного Костей за день хлеба.
Растерянно замолчали.
«Или врет?» – Костя включил чайник, заварил два пакетика моментального супа, достал «докторскую» и кусок сыра.
Костя и Катя смотрели друг на друга, но словно сквозь.
– Значит, – жуя, сказал Костя, – вы дошли под Манежной и Боровицкой прямо до Берсеневки.
– Кошмар! Целый город, а никто о нем не знает.
– Да брось. Все знают. Технические дела. Не древний же у нас Рим, чтобы пробавляться акведуками. Яйцеголовый всё рассчитал, Кать.
И Костя рассказал ей, как написал заметку «Хозяин Кремля».
– Так это был он?
– Он.
– А что он рассчитал?
– Как – что? Что будет хозяином. Он и похозяйничал уже в Оружейке.
– То есть?
– Ограбил.
– Кто сказал?
– Радио.
– И что взял? Корону?
– Пернач.
– А что это?
– Головное украшение коня. Корона, только лошадиная. Шутник.
– Драгоценная?
– С рубином-карбункулом «Шах-ин-шах».
– Ограбить Оружейку никто не может.
– Как видишь, он может. Непонятно только, как он нашел меня.
– Ты играл с огнем, Кот.
– Такая работа.
– Вот и работай на него.
– И поработаю. Зато есть надежда, что я выясню, кто он.
– Мы с тобой уже выяснили, – буркнула Катя.
– Что мы выяснили?
– Что он – хозяин, а мы – рабы.
Говорили таким образом до рассвета. Гипсовая рука не давала ни спать, ни толком обняться. Оттого нежность усилилась, Костя шептал: «Катенька, прости», – Катя шептала: «Ну, что ты, Кот». И рука счастью уже не мешала, а помогала.
Под утро замолчали и попытались заснуть. Забылись ненадолго, Костя – с назойливой долбежкой в мозгу: «Мы не рабы, рабы не мы».
18
ВСЕНАРОДНАЯ СЛАВА
18-го, в понедельник, Касаткин проснулся знаменитым.
Телефон трезвонил ежеминутно с пяти утра.
В редакции звонили только Касаткину. Сначала Виктория, как всегда, брала трубку. Потом не выдержала и она. На всех редакционных телефонах этосамовцы включили автоответчик.
Первое поздравительное письмо пришло по е-мэйлу от Борисоглебского. Он отдыхал в Барвихе. Славу он презирал. Но тут не выдержал. Он, видимо, радовался за Костин успех. «Помни о крестном отце», – написал Борисоглебский. Касаткинским литературным крестным он считал себя. А вообще странно, зачем Глебу компьютер на отдыхе. Уезжая, он сказал, что едет отключиться от мира.
Далее оказалось, что воскресную московскую газетку читает Россия с регионами.
Касаткинская статейка «Хозяин Кремля» в сочетании с ограблением в тот же день Оружейки потрясла всех.
Закричали, что Касаткин – пророк. Он назвал Фантомаса кремлевским хозяином и оказался прав! Бандит проходит в кремлевских закромах, как хозяин.
«Это Самое» от 17 июля стало бестселлером. Воскресный номер раскупили в первый день. Затем он всю неделю продавался втридорога в «Библио-Глобусе», а затем вдесятеро дороже на книжных развалах.
В обсуждении статьи и всего «фантомасовского» дела приплели годовщину расстрела царской семьи и долгожданного захоронения останков. Скептикам, говорившим – случайность, отвечали – случайностей нет.
Мимкин из понедельничного «Нового журнала» намекнул, разумеется, что Фантомас – сам Касаткин.
Во вторник затрясло биржу. Упали акции «Лензолота», рубль и, вечный козел отпущения, японская иена. Рубль, к счастью, на сутки, так как во вторник вечером глава Центробанка Губинин успокоил. Он заявил, что у банка – резерв, одиннадцать миллиардов долларов.
На неделю успокоились: было не до резерва. Правда, через месяц с небольшим Губинина на всякий случай сместили, заменив его на осторожного Хренащенко.
На третий день Касаткин от славы изнемог.
Люди звонили уже с Канар, Сейшел, Багам, и даже Федор Конюхов с земли Франца-Иосифа.
Обижать читателей все же было нельзя. Костя отвечал на звонки граждан, иногда глупые и безумные, давал интервью, звучал на всех радио, даже на «Спортивной волне». Телерубрика «Герой дня» в июле была в отпуске, но специально для Касаткина прилетела черт-те откуда ведущая Мила Морокина и попросила Константина выступить.
«Герой» вышел с Касаткиным экстренно в среду, сокращенно вместо «Футбольного обозрения» и полностью после новостей. Морокина усмотрела в деле тяжкий общественный недуг. Она искала виновника.
Константин Константиныч сидел, как на электрическом стуле. Но все же он любил женское общество и женские лица, тем более симпатичные. К тому же, за всю передачу ему удалось не сказать ни слова, кроме «да» и «нет».
В четверг Касаткина пригласили в гостиницу «Рэдиссон-Славянская». В обычное время четверг был тусовочным днем. Летом тусовка прекращалась. Но в честь Кости в Москву вернулись все тусовщики. В отеле устроили не только фуршет, но и пресс-конференцию. Касаткина рвали на части. Он не успел съесть ни одного канапе.
В пятницу лидер коммунистов Вампиров собрал митинг у памятника Карлу Марксу, в том же месте, где на прошлой неделе Костя встречался с Рахмановым. В микрофон краснолицый кричал: «Да здравствует Фантомас, борец с режимом!» Вампировские пенсионерки-забияки стучали кастрюлями.
Пик славы пришелся на субботу. Лучший российский журналист Максим Соколов в своей субботней колонке, пройдясь по газетной охоте на фантомасов, ни словом не обмолвился о г-не Касаткине. Это стоило самого дорогого!
А в конце недели итоговый аналитик Сикелев, щеголяя версиями, сказал многозначительней всех. Четвертая власть – кремлевская. Президент действует по ее указке.
«Итоги» смотрели у Касаткина все. Никто ничего не понял. «По-моему, он и сам ничего не понимает», – сказала Лидия Михайловна.
В телепрограмме на следующую неделю Касаткина поместили на обложку. Костя, слегка небритый, в белой рубашке и грязных журдэновских мокасинах, выглядел голливудской кинозвездой. Стало ясно: чем человек скромней, тем сексуальней. Киркоров в фиолетовом пончо и Леонтьев в блестящем комбинезоне выглядели ряжеными фантомасами. А Лео ди Каприо, тоже в рубашке и мокасинах, казался касаткинской тенью.
После этого прорвало дорогие иллюстрированные журналы. На обложке «Плейбоя» Касаткин смотрелся потрясающе. Костю уже узнавали на улице, а когда он заходил в булочную, продать ему булочку сбегался весь магазин. У дверей дома и редакции дежурили поклонники с цветами и бумажками и ручками – взять автограф. Каждый день утром вместе с «Известиями» Касаткин вынимал из почтового ящика письма с предложением руки и сердца от женщин и мужчин. Некоторые обещали покончить с собой.
Теперь Касаткин или кричал во сне, или мучился бессонницей.
Правда, Костины женщины были молодцы. Катя ревновала к публике скромно и даже справилась с подвальным стрессом. Маняша сказала, что, если у Кости нет сейчас денег заплатить за бабушку, она подождет. В редакции Виктория Петровна показала себя с лучшей стороны: она опять снимала трубку, спрашивала: «Кто говорит?» – и подзывала Костю очень выборочно. Чаще сама отвечала. Даже собственные длинные, окутанные тайной телефонные разговоры Виктория прекратила. Она не хотела беспокоить Касатика.
Но покой и не снился.
19
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ФАНТОМАСА
А Костин роман с милицией, в общем платонический, продолжался.
Участковый Николай Николаевич Овсянников и молоденький Дима Минин навестили его. Но только уже ради следствия. «Костиным», то есть «фантомасовским», делом занялись верхи.
Сперва Костя ходил на Петровку к следователю Савицкому, к оперативникам Соловьеву и Семенову, видел даже начальника их, полковника Колокольникова. Потом они сами приходили говорить к Косте, потом опять вызывали к себе закреплять показания.
Но закреплять было особо и нечего.
Сам Костя преступника не видел. Очевидцев опросили по второму разу. Но продавщицы, в том числе со Сретенки и Цветного, покупатели с Лубянки, где увели панагию, уже сказали всё, что могли, в районных отделениях два месяца назад. Этосамовские касаткин-ские газетные художества – не доказательства.
Катя тоже рассказала всё, что знала. Костя верил, что не врет. Скрывать ей нечего. Всё, что есть у нее, – Костя и работа в библиотеке.
К тому же у Кати есть свидетель – бомж.
Бомжа из сквера нашли в морге. Тип утонул там же в фонтане. Странно, зачем фонтан включили, если сквер все равно огорожен строительными бытовками. Костя опознал ушанку. Разговор с бомжом Касаткин помнил, но толку от алкаша – как от козла молока. Бомж твердил про мужика и бабу.
Но его «мелкому чернявому мужику с белой говешкой на ветровке» соответствовала гражданка Смирнова Екатерина Евгеньевна, стриженая, в куртке «Найк». Тем более, что первой спустилась она, по ее словам. Значит, если Катя – «чернявый», то человек в робе и с хвостиком – и есть тот самый, «проводник». Хвостом могли быть щегольские, нестриженые и стянутые сзади волосы или парик.
Можно предположить, что преступник – женщина. Костя задумался, конечно. Но нет, дух не тот. Наглый, резкий и размашистый. У женщины действия ограничены, уютны, не масштабны.
Катиного слоника на Петровке исследовали. Он давно был отмыт и надушен Катиными любимыми африканскими пачулями. Брошь вернули.
Работать опергруппа, конечно, продолжала, но на опермероприятия Костю не брали. Сам Касаткин им не звонил. Верней, решился, набрал номер одного из следователей, Соловьева, он попроще, но тот сказал: «Работаем».
– Зацепки есть? – спросил Костя.
– Работаем.
– Где, Виктор Тимофеевич?
– У вас во дворе.
Действительно, МВД посадило на скамейке у подъезда наружку.
Даже юродивый Виля что-то почуял: исчез.
Складывалось впечатление, что на Петровке никто ничего не делает.
Это, конечно, только впечатление. Группа работала, и не одна, проверяла картотеки, отрабатывала версии.
Но пресса стала возмущаться. Мимкин объявил, что милиция не только бездействует, но еще и выгораживает преступника. В следующих «Итогах» Сикелев резюмировал, что вокруг президента – темные дела, и призвал для беседы претендентов в президенты, гг. Вялинского и Хулиганова. Но день выдался жаркий. Г-н Вялинский ответил довольно вяло, что, мол, вот видите, я же говорил, власть давно пора сменить. Г-н Хулиганов говорил то же, но, как всегда, хищно улыбался.
Касаткин решил не дергаться. На прессу, конечно, наплевать. Просто на Петровке работали, судя по всему, деликатно.
Пахло, и правда, кремлевщиной. Кремля отведавший, ничего другого не захочет. Кроме того, преступник, как известно, на место преступления всегда вернется.
И потом Костя знал: места следственных экспериментов не слишком покажешь. Подземные техслужбы и Оружейка практически засекречены. Государственная тайна. Мы вам позвоним, гражданин Касаткин. Шумихи пока не нужно.
Потому шумихи и не было. Газеты шумели, но как всегда. Они ни о чем толком не знали. Хотя речь шла о государственной тайне. Старые материалы газетчики, поленившись, не нашли. Москва, не только подземная, всякая вообще была при советской власти практически залитована.
Фантомас, как дьявол, знаток сердец, стал хозяином умов. А красивый честный Касаткин, выходило, – его законным представителем.
Что ж, Костя собственными руками выпустил из бутылки джинна.
Но обидно, что поднял эту бучу он, тишайший и любящий Костенька.
Только женщины, как всегда, скрашивали Касаткину жизнь. Маняша ухаживала за бабушкой и взвалила на себя еще и Брюханова. На место Пани никого не нашлось. Маняша обстирывала и кормила старика и не жаловалась. Наоборот, она как-то просияла лицом. Даже сохлая ее кожа порозовела.
С Катей Маняша говорила ласково, хотя ревновала к ней Костю.
Словом, вторая мать Мария.
Когда она выносила бабкино судно – казалось, вообще над головой у Маняши нимб!
«Вот что значит призвание, – думал Костя. И это бывшая советская принцесса! Она грустит для вида, а в душе рада-радехонька, что кончился совок. Ей не стыдно заняться любимым делом. Конечно, замуж она не вышла зря. Она прирожденная мать семейства. Но бодливой корове… Ну, ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14