– Оставь меня, – сказал старик хриплым, словно заржавевшим от молчания голосом. – Когда вы наконец оставите меня в покое?…
Такая мольба была в его голосе, что Слижюс содрогнулся от жалости.
– Послушай, Антанас, – сказал он неуверенно, почти убежденный словами Нарбутаса, но все еще не в силах покинуть старого кузнеца, – ведь я к тебе по-доброму, я хочу убедить тебя, чтобы ты…
– Ах, – прервал его Нарбутас, – чем ты можешь убедить меня? Сам бог пытался убедить меня, и то не вышло.
В этих словах на миг прозвучало что-то от прежнего Нарбутаса, от его насмешливой гордости. И это несколько подбодрило Слижюса.
– Так тебе бог что предлагал? Могилку небось? А я тебе предлагаю дело. Твою прежнюю работу, слышишь? У горна. Молотом.
Когда они подошли к заводу, улицы были еще темны. Только краешек неба далеко на востоке начинал бледнеть. В цехах светились огни, завод работал безостановочно в три смены.
Они приблизились к новому корпусу. Под стенами его громоздились яшики с механизмами. Цех был еще пуст. Даже ворота еще не были навешены. Внутри вкусно пахло свежей краской.
Сквозь стеклянную крышу мерцали звезды. Гул завода приходил сюда смягченным. Как всегда, множество шумов из разных цехов сливалось в одно мерное мощное дыхание. Иногда полутемный пролет, где брели она, спотыкаясь, вдруг озарялся ослепительными вспышками. Это в соседнем цехе опорожняли ковш с пылающей сталью. Меркли звезды, и на секунду выплывала из мрака кряжистая спина Слижюса, шагавшего впереди. Эхо его шагов дробно прокатывалось под высокими сводами.
Сзади тащился Нарбутас, неслышно волоча ноги в калошах и опираясь на клюшку. Ему было скучно и зябко. Из окон, не всюду еще застекленных, несло холодом. То и дело токарь словно ненароком касался кузнеца рукой, чтобы убедиться, здесь ли он еще.
Наконец они остановились. Слижюс включил свет. Загорелась тусклая лампочка.
Он коротко сказал:
– Ну, вот он.
Они стояли перед пневматическим молотом. До сих пор Нарбутас видел такие только на картинках. Никогда в Вильнюсе – ни в польские времена, ни позже, при Сметоне, – да и во всей старой Литве не было этих механических геркулесов.
Что-то вроде удивления мелькнуло в тусклых глазах кузнеца.
– Самый маленький, – продолжал Слижюс. – Мы его установили первым. Другие, – он махнул рукой в сторону двора, – ты же видел, еще там, на улице. То громадины, там на каждом будет целая бригада – и кузнец, и подручный, и машинист. А на малютке этой, – он слегка коснулся могучей станины молота, – весь штат – один кузнец.
Он значительно посмотрел на Нарбутаса и, помолчав, добавил:
– С начальством я дотолковался. Говорю: человек заскучал на пенсии. Ну, они же все-таки с пониманием. Ох, говорят, если бы нам вышло вернуть Нарбутаса! Пусть, говорят, попробует себя на пневматическом, пока цех еще не вступил в строй. А вдруг, а? А не выйдет, никто не узнает. А я почему-то думаю, Антанас, что выйдет. Это ж все-таки не кувалдой махать, а?
Ничего не выразилось на сонном лице Нарбутаса. Он огляделся.
– Горн – вот он, – показал Слижюс.
И прибавил извиняющимся голосом:
– Покуда старый. Твой же. Скоро поставим камерную печь.
Помолчал и снова:
– И манипулятор наладим. И обдувной вентилятор. И вообще все будет, как говорится, высший сорт «А». Как в самой Москве.
Он хлопнул Нарбутаса по плечу, рассмеялся и сказал:
– Ну что, Антанас, еще не вечер, а?
Кузнец ничего не ответил. Он скинул пальто и снова поискал глазами вокруг себя.
Слижюс сказал дурашливым голосом:
– Вот гардеробчика, извиняюсь, не приготовили.
Он развел руками с комическим сожалением. Он пытался развеселить Нарбутаса.
Кузнец молча и все с тем же отсутствующим выражением на лице положил пальто на каменный пол.
Потом он разжег горн. Все он делал медленно, словно нехотя. Видно, холод донимал его. Он жался к горну. Слижюс смотрел на кузнеца с беспокойством.
Старенький, жалкий, с бессильно повисшими руками. А против него это стальное чудовище с угрожающе выгнутой могучей станиной – спиной, с многопудовыми кулачищами-бойками… Оно, казалось, только и ждало момента, чтобы наброситься на старика и раздавить его.
Слижюс тряхнул головой, чтобы развеять это странное наваждение.
Вдруг Нарбутас сказал глухо:
– Слушай, Костас…
. – Что, Антанас?
– Ты мне, пожалуй, не нужен.
Слижюс потоптался на месте: уйдешь, а старик убежит – и тогда ищи ветра в поле!
– Ну ладно, – сказал он, вздохнув, – пойду, скоро моя смена…
Он все еще не уходил.
– А заготовки – вон они.
Кузнец нетерпеливо мотнул головой. Он давно заметил стальные бруски на столике у горна.
Оставшись наконец один, Нарбутас медленно обошел вокруг молота. Теперь он узнал его: да, это тот самый бегемот, что все лето валялся на заводском дворе, укутанный в рогожи. Теперь, значит, зверюга проснулся и просится на волю…
Кузнец потер в раздумье небритый подбородок. Потом нерешительно нажал черную кнопку на стене. Двигатель включился и с шумом заработал. Было похоже на то, что молот задышал. Но он оставался недвижим.
На исхудалом лице Нарбутаса была нерешительность. Он протянул ногу к педали, но медлил нажать ее. Он только чуть коснулся.
Из цилиндра, как из пасти, выскочил короткий и толстый стальной хобот и с громоподобным звуком обрушился на нижний боек. Дрогнул пол, загрохотали своды, кузнец в испуге отскочил. Ему стало стыдно. Он оглянулся. Цех был темен и пуст. Нарбутас рассердился на себя – не за бегство от молота, а за то, что оглянулся. Трусость не в том, что испугался молота, а в том, что оробел перед людьми.
Он снова обошел вокруг молота, внимательно вглядываясь в него. Теперь Антанас нашел, что он пытается походить на обыкновенную кувалду и наковальню, но грубо, в удесятеренном размере, как если бы великан пытался прикинуться лилипутом. В огромной, массивной глыбе шабота можно разглядеть очертания наковальни, гигантски разбухшей. А из нутра этой грузной бабы, свисающей сверху, просвечивает ее зернышко – тонкая, изящная кувалда.
Заглянув в лежавший на столике паспорт, Нарбутас прочел: «Вес падающих частей – 400 килограммов». Кузнец усмехнулся: молоточек! Самая тяжелая из его кувалд – та, любимая, что с березовой ручкой, – весила десять килограммов. Какая сила теперь у меня в руках! Какое там «в руках» – в пальце!
Антанас с опаской посмотрел на молот. «А захочет ли это чудовище слушаться меня?»
Он присел на краешек ящика для окалины и снова в раздумье потер серую щетину на подбородке. К чему, я вас спрашиваю, столько силы? Свободная ковка – работа деликатная. Какой расчет устраивать извержение вулкана только для того, чтобы прикурить папиросу? Верно, а?
Кузнец тихо засмеялся. Что-то в нем просыпалось от старого, бедового Нарбутаса. «Может, все-таки попробовать, раз уж я здесь?»
Он натянул брезентовые рукавицы и подошел к горну. Пламя яркое, слегка коптящее. Правильное пламя! Раскаленный металл бледнел и принимал светло-вишневый цвет. «А впрочем, ведь мне не крюк ковать, а так только, поиграть, потюкать молоточком, пощупать, каков он в ударе…»
Нарбутас вытащил раскаленную заготовку из печи и швырнул ее на столик возле молота. Поспешно сбил окалину, она разлетелась елочными огоньками, тускнея на лету. Потом он стиснул брусок челюстями клещей и перенес его на молот.
Осталось нажать педаль. Нарбутас чувствовал себя, как укротитель на пороге клетки с тигром.
Ба-бах!… Гром, искры. Еще удар. Еще! Еще!
Стоп!
Баба замерла в воздухе, как вертолет. Она подрагивала, словно в возбуждении.
Нарбутас посмотрел на поковку. Смята, как глина! Кузнец был взволнован. Ведь он не делал никакого усилия! Просто нажимаешь кнопку, как у входной двери, а потом – педаль, как на велосипеде. А кроме того, он тебе и молот, он же тебе и молотобоец. Уже не зависишь от подручного, от его неопытности, или неспособности, или лени. Вещь!
Нарбутас стал пробовать разные удары. Он «объезжал» молот, как дикого жеребца.
Первое время, готовясь к сильному удару, он по привычке всей жизни напрягал мускулы. Но вскоре он понял, что мощь человеческих мышц так ничтожна по сравнению с этим пневматическим колоссом, что здесь достаточно усилия не большего, чем то, которое делает швея, чтобы взмахнуть иглой, или мать, чтобы погладить ребенка по головке.
Нарбутаса беспокоило, что он не может точно рассчитать силу удара. Он чувствовал себя неумелым, как мальчуган-ремесленник. Он начинал горячиться. Лицо его пылало. В глазах разгорелся запальчивый блеск. «Черт собачий! – пробормотал он, обращаясь к молоту. – Так я же тебя подомну!» Но удары получались то сильнее, чем он хотел, то слабее, то медленнее, то быстрее.
Он остановил молот.
– Спокойненько, – сказал он сам себе, – спокойненько, Антанас, еще не вечер…
Он оперся на столик с измерительным инструментом, закрыл глаза и стал глубоко дышать – прием, которым он когда-то на спортивных площадках укрощал свое волнение.
Потом он вернулся к молоту. Проработав сосредоточенно около часа, он наконец как будто стал улавливать эту тонкую связь между нажатием педали и силой удара.
Иллюзия была так велика, что временами кузнецу казалось, будто у него в руке рукоять его старой кувалды.
Теперь по самому звону стали он начинал догадываться, насколько она прокована. Он чуял, как в нем самом мало-помалу нарастает то восхитительное состояние, которое можно назвать «чувством удара».
Бегемот словно покоряется. Он признал в нем своего господина. Работа с этим послушным исполином начинала доставлять Нарбутасу удовольствие. Как сладко опять ощущать себя сильным, не знающим усталости! Да и какая тут, к черту, может быть усталость – работаешь ножкой, прямо как танцор на именинах!
Ну что ж, можно, пожалуй, приниматься за дело, за свой первыйкрюк…
Он заглянул в печь. По цвету каления – густо-оранжевому – он увидел, что брусок еще не дозрел до ковочной температуры.
Подождем. А пока еще малость порезвимся.
И Нарбутас пошел бить. Удары, мерные, мощные, вырывались из окон, плыли по обширному двору, забирались в литейную, в токарный, в инструментальный. И весть о том, что старый кузнец вернулся к горну, вскоре облетела завод.
Услышав это, Виткус покраснел от радости так, что даже на секунду перестали быть видны конопушки на его длинном унылом лице. А Копытов с чувством пожал Слижюсу руку и сказал:
– Это да!
И когда гудок возвестил о конце смены, многие устремились не в душевую, не в столовую, не домой, а в новую кузню – посмотреть собственными глазами на воскресшего Антанаса Нарбутаса.
Нарбутас подошел к горну. Брусок стал соломенно-желтым. Дошел, стало быть. Да, пора! Не то пережог – кошмар, преследующий молодых кузнецов.
Он вытащил заготовку из горна, положил на столик и снова закусил клещами, чтобы перенести на молот.
Вдруг голос:
– Слышишь, молот освободи. Забыл? Нарбутас вздрогнул и поднял голову.
Там, в темных недрах цеха, неясно мелькали фигуры. Кузнец вгляделся и увидел, что тут все они – и Саша Копытов, и Стефан Зайончковский, и Слижюс, и Виткус. А подальше этот мальчуган Губерт и с ним целая куча ребят, не разобрать кто.
Нарбутас побагровел от гнева. Цирк себе устроили из меня? Я тут, можно сказать, сердце сжигаю, а они развлекаются.
Между тем Стефан приближался, укоризненно качая головой и повторяя:
– Сейчас налажу тебе. Эх ты, все как есть позабыл. Нарбутас резко шагнул навстречу. Нахмуренное лицо его не предвещало ничего доброго.
Копытов схватил Слижюса за руку и прошептал:
– Ой, он сейчас стукнет Стефана, чтоб меня разорвало!
Но Нарбутас вдруг улыбнулся, точно вспомнил что-то смешное, и проговорил негромко:
– Куда ты? Это тебе не костел.
Стефан ничего не ответил, только нервно зевнул, повернулся и мгновенно исчез в темноте.
Старый кузнец обвел взглядом остальных, кто там был в цехе, и сказал:
– А ну, айда отсюда! Все! Мигом!
Уходя, Виткус толкнул Слижюса в бок и сказал восхищенно:
–Слышал, Костас?
– Что?
–Голосок.
–А что?
– Гудит. Как когда-то!
Убедившись, что цех опустел, Нарбутас вернулся к молоту. Черт бы их взял, только время из-за них потерял! Действительно, брусок остыл, потемнел. Кузнец перенес его обратно в горн. Теперь жди!
Он решил на всякий случай проверить, все ли под рукой. Вот его старые шаблоны. Вот ролик для гибки, который он сам когда-то отковал по своему вкусу. Вот любимые оправки особого фасона, им придуманного. Ничeгo не скажешь, ребята позаботились неплохо: тщательно подсобрали все его старое хозяйство. Знаю, это, коечно, главным образом Виткус. Пороха он не выдумает, но по душевности нет в кузне равного Иозасу.
Тут же лежали эскизы крюка и технологическая карта. Ну, уж это ребята перестарались. Будто они не знают, что я ковал их всегда наизусть. Да, наизусть! И притом без припусков, хоть сейчас вешай на кран. Это даже нахальство – подсовывать мне шпаргалки. Штучки Стефана, надо думать. Он же каждый день ставит перед свой эскиз, как икону. А у меня вся эта технология и какие там диаметры сечений в голове, в пальцах, в крови!
Нарбутас повернулся к горну. Ну, пожалуй, пора. Брусок принял цвет, который на языке кузнецов называют «очень светло-желтый». Это значит градусов тысяча двести.
Кузнец принялся вытягивать заготовку из пламенного зева печи. Но тут вдруг вспомнил, что он все еще не освободил молот от прежней поковки.
Крепко ругнув себя за это, кузнец метнулся к молоту, снял с бойка мятый брусок и швырнул его в ящик. Потом прыжком – откуда только прыть взялась! – обратно к горну.
Нo при этом он нечаянно задел педаль. Баба не преминула с грохотом обрушиться. Вверх-вниз! Вверх-вниз! два грохота в секунду. Нарбутас испугался, не полетели бы бойки от холостых ударов,
Он кинулся к стене и нажал красную кнопку. Молот замер и послушно опустил свой могучий хобот. Бойки? В порядке! Кузнец вздохнул с облегчением и снова поспешил к горну.
Но по дороге он споткнулся о бачок с водой и – о черт! – чуть не упал.
Он понял, что дело неладно.
Да, он вернул себе чувство удара. Но спокойствие, то хозяйское спокойствие, та уверенная в себе сила к нему так и не вернулись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9