Полчаса спустя, качан был подвергнут мучительной казни через сожжение, А Евгения Сергеевича озверевшая родня взашей вытолкала с территории дач, и сама убралась следом, после чего дачный поселок окончательно опустел. Кочан догорел, а ранним утром черные обгорелые конечности непутевого зятя покрылись сверкающим серебристым инеем. Последний запой: компания бывших студентов областного вуза, разом ставших невыездными по причине невозможности покинуть город, мрачно праздновала в баре "Кастанеда". В виду доступности для попойки использовались в основном поллитровые емкости с "Пьяной лавочкой", счет которым уже перевалили через один десяток и уверенно добирался до второго. Кроме того, лишенные света знания друзья использовали кое-что из запрещенно-разрешенного ассортимента бара, отчего к полуночи пришли в совершенно невменяемое состояние, так что даже нынешняя жизнь стала казаться им прекрасной и удивительной. Веселые, вышли они на Школьную улицу и бодро вдыхая морозный воздух двинулись вниз по улице, нарушая тишину всеми мыслимыми и немыслимыми способами и постепенно их силуэты скрылись в ночной мгле. В два часа ночи один из них внезапно очнулся, лежа лицом вниз на самом краешке Степиной набережной и холодная речная вода лизала носки его ботинок. Из одежды на нем была лишь драная майка и неизвестно откуда взявшиеся пижамные штаны. Оторвавшись от хранившего отпечаток его тела песка, эта жертва алкоголя взглянула вверх и еще минуты три зачарованно глядела на ледяную звездную россыпь, что засеяла угольно черный небосклон. При этом гуляка ощутил себя настолько маленьким и незначительным на этом пустом и холодном берегу, что будь он поэтом, то обязательно бы сочинил "оду одиночеству". Ну а так, как поэтом он не был, единственной мыслью в пустой голове сидящего была мысль об еще одной бутылке "Лавочки" которая вроде бы была с ним по выходе из "Кастанеды". Помимо одежды и сосуда со священной влагой у страдальца пропали деньги, модные японские часы с музыкой и дорогой мобильник, который впрочем все равно не работал. Еще одну подробность он обнаружил уже дома, после того как два часа подряд шел трехкилометровый отрезок от реки до своей обители, шатаясь и пугая случайных прохожих своим встрепанным видом. Под левой ключицей у него обнаружилась надпись, сделанная методом скарификации с хирургической точностью. Надпись с обилием завитков и запекшейся крови гласила: "Ищите да обрящете!" Что это значило студент так и не понял, хотя не раз напрягал голову, а потом рассудив, что это знамение, пить все-таки бросил. Анатолия Рябова настигла компрессионная белая горячка. Всю неделю перед эти он нещадно пил, во время редких просветлений рыком отсылал жену и дочь за горячительным. На восьмой день принятия градусов, Рябов схватил со стола деревянный молоток, которым обычно кололи орехи и набросился на домашних. Те, видя такое дело, стали звать на помощь, но помощь не пришла по той простой причине, что в соседних квартирах уже никто не жил. Получив несколько чувствительных ударов по разным частям тела жена Рябова прыгнула из окна и осталась жива и невредима, что вполне можно считать чудом. Любимая же дочь невменяемого хозяина квартиры с размаху опустила на папину лысеющую голову одну из обретавшихся на кухне табуреток, после чего отец семейства на некоторое время успокоился, а страдающая неврозами, депрессией и жуткими комплексами дочь впервые в жизни почувствовала себя личностью. Все к лучшему. Очнувшийся ближе к ночи Рябов, разрываемый надвое апокалиптичным похмельным синдромом и сотрясением мозга, с трудом выполз на темную улицу и некоторое время шаркал по ней в направлении центра являя собой почти полное сходство с давешнем студентом-выпивохой. На перекрестке с Малой Зеленовской его повстречал черный "сааб", вручив ему адрес места встречи и дружеское напутствие. Выслушав сказанное, Рябов весело оскалился и сжимая в руках окровавленный молоток клятвенно пообещал, что обязательно доберется до своих домашних, от которых по его разумению и пошло все мировое зло. Пассажир "сааба" его разубеждать в этом не стал и жуткая человекообразная фигура бывшего рабочего бывшего завода отправилась дальше, сквозь подмораживающую ночь. Последний печатный орган города, газета "Замочная скважина" разродилась свежим номером, который вышел в совершенно неурочное время, но между тем почемуто очутился в почтовых ящиках всех без исключений квартир. Рискнувший взять почитать, этот отпечатанный на дорогой финской бумаге листок, обыватель неизбежно испытывал нечто вроде культурного шока, а потом ему в голову начинались закрадываться разные мысли, самой яркой из которых была такая: коллективным автором нынешнего выпуска были пациенты местной психиатрии. Никто и не знал, что психбольница уже второй день стоит пустая и с распахнутыми настежь решетчатыми дверями. Под сделанным вычурным шрифтом надписью "Замочная скважина" была изображена одна из гравюр Босха, причем все репродукция была измазана фломастером, так что и без того омерзительные химеры обзавелись еще полным наборов всего, что может пририсовать к фотографии пятилетний ребенок дай ему в руки фломастер. Две рогатые-усатые, в дурацких круглых очках химеры вели диалог, буквы которого выплывали у них из пастей наподобие комикса. "Вы куда?" вопрошала одна, на что вторая отвечала с глумливой ухмылкой: "вниз!", что для наглядности иллюстрировалось корявой стрелкой. Исполинским граненым шрифтом под иллюстрацией был набран заголовок, гласивший коротко и непреклонно: Туковать! После чего следовала такая сентенция: "Кто тукует в граде темном? На этот вопрос и решила ответить сегодня наша редколлегия в шипастых ошейниках. Вопрос про туман временно снят, по причине дурнопахнущих ассоциаций, и числом голосов в две дюжины! А кролик утонул! И больше не всплывет! Кто виноват, спрашивает респондент. Кто мешает нашему спокойному Исходу и дальнейшему проживанию в стране где нет восходов и закатов? Может быть..." - далее следовала затейливая вязь из арабских символов, которые местный ученый востоковед получивший как и все газету в подарок перевел как "Абдул Аль Хазред". - "Нет совсем нет! Одиндва-три семь. Красный глаз глядит с небес. Семь. Семь. Семь. - Говорят дачники лишенного честного труда среди крутых холмов. Семь! Число силы. Семь! Число удачи. А теперь, по заказу наших слушателей звуки нового мира! Только для читателей замочной скважины! Не пропускайте и не бойтесь, ищите да обрящете, только для вас, только от нас, только здесь, в "Замочной скважине!" Оставшиеся пять полноразмерных страниц популярного желтого дайджеста заполняла срифмованная бессмыслица наподобие: "буль-буль, фьють, буль-фьуют, чирик, граах! Шквор-шкворшквор-шквор, взииии, пшшш, быль-быль, а-йа" и так далее. И только на самой последней странице, крошечными буквами, какими обычно пишут "оффсетная печать" было несколько раз выведено: "все зло из-под земли". Немудрено что у прочитавшего сие глаза лезли на лоб. Так и произошло с одним из работников газетной редакции, что по болезни не присутствовал там последние два дня. Шок от прочитанного был столь силен, что журналист пересилил недуг и кое-как добрался до стен родимой редакции. Удивление его переросло в панику, когда оказалось, что здание абсолютно пусто, лишено мебели, и всякого намека, что здесь жили люди. Типографское оборудование, весом многие тонны, тоже исчезло, причем невозможно даже было определить где оно стояло. Потрясенный работник сгинувшей газеты постоял в середине комнаты, а потом достал свою трудовую книжку и уронил в районе своего бывшего рабочего места, дав этим понять, что со второй властью в городе покончено полностью и бесповоротно.
Волчьи глаза плохо видели в темноте. Слабый разреженный свет, проникающий сюда, в эту подземную каверну не мог полностью высветить все ее темные углы. Впрочем, изрядно отощавшим и одичавшим зверям он были не нужен - нюх заменял собой зрение. Человек же здесь, скорее всего потерялся. Тем более, что светло было лишь у самого входа, где сквозь многочисленные трещины в своде попадал сюда свет вечно скрытого за тучами солнышка, да у выхода, откуда падал зеленоватый разреженный блик подземелья. Источника у него не было, однако света этого хватало, чтобы осветить многие и многие километры этой странной земли. Волки ушли сюда, когда на поверхности стало нечем питаться. Благоуханные помойки, полные подгнившей, но вполне съедобной снеди почему-то больше не пополнялись. А вроде бы наступила такая благодать с тех как был уничтожен последний дворовый пес. От людей волки шарахались, слишком хорошо они изучили переменчивый недобрый нрав царя зверей. У волчицы на голове до сих пор остался белесый шрам, от удара арматуриной, которая она получила от пьяного Босховца незадолго до их всеобщей гибели. А волк прихрамывал на одну лапу - результат удачного броска камнем, который швырнул десятилетний ребенок. Звери пытались охотиться в окрестных лесах, но и тут потерпели неудачу: чуя холода, местная живность спешно зарывалась в норы или отбрасывала копыта, потому что ранняя осень явилась причиной редкостного неурожая лесного провианта. Вызревшие плоды схватывало заморозком и налившиеся соком ягоды становились чемто вроде скульптуры - красивые и совершенно несъедобные, хранящиеся под прозрачным покровом тонкого льда. По утрам ветер качал эти ледяные цветастые комочки и они мелодично звенели, наполняя пустынный лес тихим, берущим за душу перезвоном. Жаль, слишком мало осталось людей, способных оценить эту дикую и прекрасную лесную музыку. А волки были к ней равнодушны. Не сумев прокормиться, с выпирающими ребрами, звери возвратились в город и обнаружили, что на улицах стало куда безопасней. Скользящие в ночной тьме серыми тенями хищники почти не встречали ни одной живой души. Изредка сверкая фарами и надрывно ревя мотором проносилась дорогая машина битком набитая подозрительным вооруженным народом курьерами, посланниками и без того маленьких, но все время дробящихся общин эдакими подобиями коммун, куда вступали по убеждениям, одинаковым взглядам, и просто так, чтобы спастись от надвигающегося безлюдия, тень которого страшила даже самого закаленного человеконенавистника. И все же они оставались, эти общины, крошечные подобия государства со своими лидерами, убеждениями и армией. Владислав и шестеро примкнувших к нему людей являлись именно подобной общиной, хотя и не подозревали об этом. Впрочем, никто кроме них такт и не озаботился проблемами глобальными, в основном ставя перед собой близко лежащие цели - выжить, сохранить семью и родных. Пережить Исход. Куда исчезают люди никто не знал, это принимали как данность, как судьбу. Оставшиеся горожане упорно делали вид, что не замечают этого тихого, незаметного исчезновения. Но все же завидя идущего впереди переселенца, нагруженного немудреным своим добром и с улыбкой зомби на губах, испуганно шарахались. Как от прокаженного, ругались и плевали вслед. А потом бывало, уходили сами. Мозг зверя прост и примитивен, но вместе с тем обладает огромным потенциалом выживания, и потому, не скованные предрассудками волки ушли в пещеры, вниз. Они не слышали страшных рассказов об этих известняковых кавернах, не читали ныне отдавшую швартовы "Замочную скважину", и не были знакомы с любящими попугать слушателей сталкерами. Волки ушли вниз и нашли, что в пещерах очень даже неплохо. Живность тут водилась в изобилии, особенно возле выхода. А то, что она странно и непонятно пахла, и имела необычный вкус ни в коей мере не колебало волчьего спокойствия. Она годилась в пищу, и после нее не наступали желудочные колики, и значит все эти зверьки являлись потенциальной добычей. Жертвами оголодавших зверей стали даже несколько гигантских, многолапых мокриц, что уже долгие годы существовали в подземном озерке, скрытом под покровом абсолютной тьмы. Мясо этих лишенных зрения тварей было холодным и склизким, но при этом чрезвычайно питательным. Здесь было хорошо, в пещерах, пусть тот неуловимый наверху медный пугающий запах пронизывал здесь каждую частичку прохладного воздуха. Постепенно волки стали делать вылазки в сторону подземелья. Низко стелясь, проносились они в зарослях высоких луговых трав, перехватывали суетную мелкую добычу, и останавливались, когда запах меди становился удушающим. Звери смутно догадывались о его источники - он был скрыт на холме, и подойти туда не решался ни один из волков, тем более, что стражи холма в источающих железную вонь шипастых ошейниках дважды чуть не перехватили их у самого входа в пещеры. Так или иначе волки постепенно стали забывать о городе оставшемся наверху, и забыли бы совсем, если бы поселение не напомнило о себе самым радикальным способом.
Случайный путник, какими-то судьбами попавший в город к середине сентября, счел бы его покинутым. Будь он образованным, этот путник, он бы, пройдясь ночью от Старого моста до Арены, через пустынную и широкую Центральную улицу, через перекрестки с Верхнемоложской, большой и малой Зеленовскими, мимо впустую источающими влагу колонок и домов с пустыми глазницами окном в которых не горел ни одни огонек неизменно вынес бы свой вердикт: тут случилась какая-то катастрофа. Может быть нейтронная бомба, может быть смертельный вирус неочумы, или секретный реактор летней ночью плюнул в небо источающую радиацию отравленную тучу. Или, если он мистик, чем черт не шутит, все отправились в астральных телах на комету Галлея, или все до единого переселились в параллельный мир, воспользовавшись тарелочками вовремя прилетевших братьев по разуму. Так или иначе, уразумев это, путешественник постарается поскорее покинуть город-призрак, внушающих страх, похожий на исполинский летучий голландец, что несется сквозь время без рулей и ветрил. И будет этот путник не прав. Здесь, на пустынных улицах, за, глухо закрытыми одеялами, окнами, под обледенелой утренней скорлупой каменных домов, еще теплилась, а кое-где даже била ключом скрытая, подспудная жизнь, которая согласно расхожему выражению, все еще, по-прежнему - продолжалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81