Но шел попутный «виллис» и очень быстро доставил Большакова в штаб. В просторной комнате, которая когда-то служила кабинетом сбежавшему с немцами Казимиру Пеньковскому, за столом Саврасова сидел пожилой майор в авиационной форме. Распахнутая шинель открывала перепоясанную портупеей гимнастерку. У майора было длинное узкое лицо с залысинами большого лба и усталые неяркие глаза. Перед ним на раскрытой тетради лежала вечная ручка. Большаков покосился на портрет Сенкевича, висевший на стене, и по-уставному доложил:
– Товарищ майор, гвардии капитан Большаков явился по вашему вызову.
Пожилой майор, не вставая, протянул ему длинную ладонь.
– Садитесь, товарищ капитан.
Виктор присел и, зажав коленками костыль, оперся на него руками. Зеленые глаза в ожидании уставились на майора. С легкой фамильярностью, какую только бывалый летчик мог себе позволить в обращении со старшим по званию, осведомился:
– Чем могу служить?
– Служить? – строго повторил незнакомый майор. – Служить вы должны Родине, товарищ гвардии капитан. – Он достал пачку «Беломора» и предложил закурить. Задетый его ледяным тоном, Виктор не произнес обычного в этих случаях «я не курю», а только отрицательно мотнул головой. В тонких пальцах майора заскрипело перо трофейной авторучки, и на белом листе тетради он крупным почерком вывел: «Гвардии капитан Виктор Федорович Большаков, 1920 года рождения, русский, командир корабля дальней авиации».
– Так, кажется?
– Так, – сухо согласился Виктор.
Майор закурил и потушил почерневшую спичку.
– Какого числа вы были сбиты над Познанью?
– Двадцать первого сентября ночью.
– Во время вынужденной посадки вы остались в живых только один?
– Да.
Майор положил на стол холодные ладони, налег на него узкой грудью и вдруг быстро спросил:
– Кто из немцев вас допрашивал?» Звание допрашивающего, место допроса, характер вопросов?
Большаков удивленно поднял голову и не моргнул, встретившись с блеклыми непроницаемыми глазами.
– Позвольте, а кто вы такой?
– Майор Олежко. Следователь. Прошу отвечать коротко и точно.
– Меня никто из немцев не допрашивал, – растерянно возразил Виктор.
– Значит, никто? – Жесткая линия рта у майора насмешливо дрогнула: – Может, вы вообще там в тылу ни одного немца не видели?
– Нет, видел, – успокаиваясь и понимая, что этого допроса не избежать, спокойно произнес Виктор. – Фашистского фельдфебеля видел.
Перо трофейной авторучки зашуршало быстрее, и на бумаге родились слова: «Во время пребывания за линией фронта имел встречу с фашистским фельдфебелем».
– Что вы там пишете? – взорвался капитан. – Было совсем не так.
– Вас это не касается, – оборвал его грубо следователь. – Отвечайте на мои вопросы, и только. При каких обстоятельствах произошла эта встреча?
– Я был ранен. Нога воспалилась. Фашист взял меня в плен в заброшенном блиндаже. Повел к коменданту.
– Как звали коменданта, звание?
Большаков презрительно вздернул плечами. Развязность майора начинала его бесить.
– Если бы фельдфебель довел меня до коменданта, вам бы не пришлось мотать мне душу этим допросом.
– Почему же он вас не довел?
– Потому что был убит.
– Кем? Вами?
– Нет, не мною.
– Кем же?
– Это к делу не относится, – мрачно отрезал Виктор.
Над фольварком затарахтел мотор. Зеленый По-2 пронесся над самой крышей, косо снижаясь над летным полем. «Саврасов из штаба прилетел», – догадался капитан. Он подумал об Ирене и твердо решил: «Нет, я не буду впутывать ее в эту историю, – кому какое дело».
– Так кто же убил фашистского фельдфебеля?
– Один человек… хороший человек польского происхождения.
– Хорошие люди тоже имеют фамилии.
– Его фамилия к делу не относится. Но если она вас так интересует, советую обратиться к командиру того партизанского отряда, откуда меня вывезли. Короче, об этом я говорить не стану. Задавайте другие вопросы.
Трофейная авторучка снова забегала по бумаге, и Большаков, косивший за ней глазами, прочел:
«Утверждает, что был обнаружен немецким фельдфебелем и пленен. По его словам, фельдфебель был убит, и он ушел. Кто убил фельдфебеля, скрывает. Вся версия сомнительна».
– Значит, вы говорите, что фельдфебель, наткнувшийся на вас, бродил по лесу один? – Майор прищурился, и его водянистые глаза превратились в две маленькие щелочки. – А что ему одному было делать в лесу? Что?
– Не знаю… – устало промолвил Большаков. – За плечами у него было охотничье ружье. Возможно, куропаток искал.
– Да? Но фашисты никогда не ходят в лес в одиночку.
Большаков посмотрел в узкое лицо майора и презрительно усмехнулся.
– А вы их, этих фашистов, живыми при оружии когда-нибудь видели, товарищ майор? Или только на допросах?
– Капитан, не дерзите! – тонко выкрикнул следователь и ребром ладони ударил по столу. – Вы увиливаете от прямого объяснения. В вашу историю с фельдфебелем я не верю.
– Если не верите, зачем же спрашивать, – вспылил и Большаков. – И вообще я не понимаю, для чего вся эта процедура. Разве вам недостаточно, что я, советский летчик, раненным попавший за линию фронта, все сделал, чтобы вернуться в родной полк, и стою сейчас перед вамп? Разве вам недостаточно, что я снова готов совершать боевые вылеты?
Следователь поджал тонкие губы и вставил:
– Если вас к ним, разумеется, допустят.
– А почему же нет! – простецки развел Большаков руками. – Мне же не вечно с этим костыликом шкандыбать. Вот заживет нога, и допустят. Ясно как божий день.
Докуренная папироса чадила в пепельнице.
– Дело не только в одной раненой ноге, – многозначительно сказал следователь. – Прежде всего мы должны выяснить, как вы провели все эти дни в тылу у противника, что делали, с кем встречались, какой характер носили эти встречи. Из ваших ответов пока что ясной картины не создается. Странная история с фашистским фельдфебелем, какой-то великодушный человек, убивающий фашиста. Имя этого человека вы почему-то назвать отказались…
В эту минуту рывком распахнулась дверь, и на пороге возникла плотная фигура полковника Саврасова.
– Что здесь происходит? – рявкнул он, с недоумением переводя тяжелый взгляд с капитана на следователя. – Вы кто такой, майор?
Усы у Саврасова стояли, что называется, дыбом, полные губы вздрагивали, и сквозь них проглядывали почерневшие от табака зубы. По всему было видно, что из штаба фронта командир полка возвратился разъяренным и сейчас не знал, на ком сорвать зло. Большаков обессиленно опустился на стул.
– Он меня сейчас назвал предателем, товарищ командир.
В желтых глазах Саврасова погас на мгновение гнев и появилось удивление.
– Тебя? Нет, подожди. Я чего-то не понимаю.
Следователь уже оправился от растерянности. Растягивая в улыбке побледневшие губы, сказал:
– Здесь и понимать-то нечего. Вот мое удостоверение. Я начал допрашивать вашего капитана Большакова, находившегося на вражеской территории.
– Подождите, – прервал его Саврасов, коротким и властным движением руки отводя в сторону протянутую коленкоровую книжечку. – Значит, вы допрашиваете моего летчика?
– К сожалению, вынужден, товарищ полковник.
– Значит, вы допрашиваете, – не слушая его, с нарастающим бешенством продолжал Саврасов, – а я, командир полка, ничего об этом не знаю. Значит, я для вас, выходит, что трын-трава? Так вы, может быть, с этим своим мандатом и полком вместо меня командовать станете? Матчасть контролировать, маршруты готовить, на цель аэропланы водить. А?!
Саврасов рванул «молнию» на теплой меховой куртке, и она с треском опустилась, открывая грудь в орденах и Золотых Звездах. Кусая губы, он шепотом спросил:
– Вы на чем сюда приехали?
– На «виллисе».
– Садитесь на него и сейчас же отправляйтесь назад.
Следователь деловито закрыл тетрадь, застегнул шинель вздрагивающими пальцами и потянулся за фуражкой.
– Вы сорвали мне работу, – произнес он с вызовом и вышел.
Саврасов сел за письменный стол, не снимая распахнутой куртки, исподлобья посмотрел на Большакова:
– Ну, а теперь рассказывай, что натворил?
За окном послышался шум отъезжающего «виллиса». Виктор рассказал ему все, как было. Саврасов слушал с большим интересом. Несколько раз дверь отворялась и с порога раздавалось нерешительно: «Можно, товарищ командир?» – но он досадливо поднимал руку, говорил: «Нельзя». Смотрел на капитана, с любопытством выставив подбородок, пощипывал короткие густые усы.
Вечером из штаба фронта пришла лаконичная шифровка. Гвардии капитана Большакова Виктора Федоровича доставить в распоряжение полковника Одинцова. Так и значилось в ней – «доставить». Саврасов читал шифровку в присутствии начальника штаба. Он стоял посреди просторного кабинета, широко расставив ноги в лохматых унтах, твердо упираясь ими в дубовый паркет. Брови сердито ходили над переносьем.
– Нажаловался все-таки этот деятель. Вот и завертелось теперь. Подготовьте, майор, на утро «виллис». Большакова в отдел Одинцова я сам отвезу. – С хрустом сжал пальцы в кулаки и усмехнулся: – Он, видите ли, нажаловался. Ишь, страсть какая! Но ведь Саврасов в Советской Армии один? Так, что ли, начштаба?
Адъютант командующего фронтом встретил Саврасова доброй улыбкой и дружески протянул руку:
– Ну, как там поживают ваши мастера бомбовых ударов, Александр Иванович? В хвост и в гриву бьют дальние тылы противника, если верить нашей фронтовой газете?
– На сей раз нас бьют и в хвост и в гриву, – мрачно заявил полковник. – Маршал у себя? Принимает?
– В принципе нет. Но для вас постараюсь добиться исключения.
Адъютант скользнул за двойную, обитую кожей дверь и, возвратившись, ободряюще кивнул полковнику. Саврасов, успевший сбросить кожанку, порывистым, нетерпеливым движением расправил у пояса гимнастерку. Сдвинув черные брови, он решительно распахнул дверь и быстрыми смелыми шагами приблизился по длинной ковровой дорожке к столу. Ему навстречу из кресла поднялся высокий человек с красивым, скорее усталым, чем пожилым, лицом. Мягкий, добрый рот как-то не сочетался с внимательными, чуть строгими и озабоченными глазами. Густые волосы были разделены на его голове аккуратным пробором. Командующий был хорошим психологом. К нему в кабинет входили всякие люди: волевые и безвольные, правые и виноватые, боязливые и требовательные. Сейчас по нервной, взвинченной походке Саврасова он безошибочно понял, что тот взбешен до последней степени, и спросил тихим обезоруживающим голосом:
– Что у вас ко мне, Александр Иванович?
– Товарищ маршал, – задохнулся Саврасов от вновь подступающего бешенства, – да кто позволил глумиться над честным советским человеком и летчиком?
Вы о гвардии капитане Большакове? – так же тихо осведомился командующий.
– О нем, товарищ маршал. Гвардии капитан Большаков совершил подвиг: накрыл бомбами весь цвет немецкого фронта, стоящего против Вислы. Был 'сбит, раненный, пробирался по лесам' наконец возвратился в полк… а тут в мое отсутствие приезжает какой-то майор и начинает снимать допрос. Да еще кулаком стучит по столу и спрашивает у моего летчика, кто его завербовал и когда.
– Я все знаю, Саврасов, – сказал командующий и опустился в кресло. – Дело приняло нежелательный оборот. Ваш Большаков оказался весьма невыдержанным. Что бы там ни было, но нельзя же грубить представителю госбезопасности, да еще старшему в звании.
– А если тот фашистским шпионом ни за что ни про что называет? Что же Большаков должен был делать, сидеть и улыбаться, как майская роза? Конечно, нервишки у парня сдали и нагрубил он зря. Но какой же честный человек простит, если его ни за что ни про что предателем называют! "*
Командующий рассеянным движением снял с чернильного прибора серебряную крышку, подержал в руке и положил на место. За большим окном в эту минуту на низкой высоте проплыл целый косяк «илов», и он проводил одобрительным взглядом три девятки горбатых самолетов, поблескивающих в солнечных лучах остеклением кабин.
– Ишь ты, как хорошо идут, как на параде, – не удержался командующий.
– Так ведь это ж домой, от цели, – засмеялся Саврасов. – Все напряжение и страхи уже позади. Чего ж домой весело не лететь?
– Осмотрительность только надо не терять, «мессера»-охотники подкрасться могут.
– Ничего, товарищ маршал. Они этой осмотрительности за четыре года как-нибудь выучились.
Командующий перевел взгляд на Саврасова:
– А вы знаете, что предлагает следователь?
– Нет, конечно, – мрачно ответил Саврасов.
– Гвардии капитана Большакова к полетам не допускать и вплоть до окончательной проверки всех обстоятельств, связанных с его пребыванием в тылу противника, направить в специальный лагерь.
Саврасов побледнел и, сжав кулаки, сделал шаг вперед.
– Что вы сказали, товарищ маршал? Моего Большакова в лагерь?
– У них это называется карантином, – каким-то скучным голосом поправил командующий фронтом.
– У кого у «них»? – не понял Саврасов.
– У Берия и его заместителей.
На лице командующего он увидел глубокие морщины и складки в углах доброго рта. И Саврасов подумал о том, что не мог командующий ответить по-другому, ибо он и сам испытал тупую жестокость лагерного режима, отсидев немало времени по ложному доносу. Не откуда-нибудь, а из места заключения был он вызван в суровом сорок первом году прямо в Кремль. Перед ним извинились, восстановили во всех правах, дали армию под командование. А потом его имя загремело на весь мир, как имя героя исторических сражений, его армия неоднократно упоминалась в приказах Верховного Главнокомандующего, и в честь его фронта прогремел над Москвой не один салют. Но осталась в душе тяжелая, незаживающая рана. Из-под воспаленных век горестно посмотрел он на Саврасова, думая, смирится тот или нет. Но полковник упрямо тряхнул черными кудрями, и Золотые Звезды тренькнули на его гимнастерке.
– Товарищ командующий, да неужто мы допустим, чтобы парню судьбу изломали? Да я все свои ордена и Золотые Звезды сниму с себя, если его в эти самые лагеря отправят, от полка откажусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18