– Его бунт не получил продолжения.
– А как же дети?
Ньюберри нахмурился.
– Что – дети?
– Если помните, на фрагменте, показанном нам Петри, царь предстает в качестве любящего семьянина. Я думал, у него были наследники.
– Были. Два сына.
– И что с ними случилось? Почему они не продолжили дело своего отца?
Ньюберри пожал плечами.
– По данному вопросу мы тоже не располагаем достоверной информацией. По сведениям, полученным в результате раскопок Петри, первый сын правил здесь не более двух или трех лет. А после воцарения на египетском троне второго сына двор покинул Эль-Амарну и вернулся в Фивы. Это нам, по крайней мере, известно точно.
– Откуда такая уверенность?
– Дело в том, что этот царь поступил так же, как и его отец: сменил имя. Первоначально он был известен как Тутанхатон, что можно перевести как «Живой образ Солнца». Но по возвращении столицы в Фивы, где по-прежнему сохраняли сильное влияние жрецы Карнака, именоваться так было решительно невозможно. Думаю, вы догадываетесь, как он себя назвал.
– Не имею представления.
– Подумайте, Картер, подумайте.
Я покачал головой.
Ньюберри улыбнулся.
– Ну как же! Разве в таких обстоятельствах могло найтись более подходящее имя, чем Тутанхамон? Понимаете? Ведь это значит: «Живой образ Амона». Тутанхамон... – повторил мой собеседник, и улыбка его сделалась мечтательной.
Вот так мне впервые довелось услышать имя царя, оказавшего поистине колоссальное влияние на всю мою дальнейшую судьбу. Стремление узнать о нем как можно больше отодвинуло в тень все другие мои мечты и надежды и со временем стало главной целью моей жизни. Думайте что хотите, но в сопутствовавших этому обстоятельствах я усматриваю своего рода предзнаменование. Ибо как раз в тот самый момент, когда прозвучало судьбоносное имя, мы обогнули очередной скальный выступ и приблизились к створу тесного ущелья, чуть сбоку от которого я увидел вырезанное на камне изображение.
Ньюберри указал на него рукой.
– Взгляните, – едва ли не торжественно произнес он. – Здесь сохранились детали, отсутствующие на фрагменте, найденном Петри.
Даже сидя в седле на спине верблюда, я вынужден был задрать голову, чтобы рассмотреть рельеф, ибо он находился намного выше уровня моих глаз. Фараона Эхнатона я признал сразу: его своеобразный облик невозможно спутать с чьим-либо другим. Причем стиль рисунка показался мне еще более гротескным, чем на фрагменте, оставшемся в палатке Петри, а стоявшие позади царя девочки выглядели моложе и причудливее. Воздев руки, царь приветствовал благодетельные лучи солнца. Однако здесь присутствовал еще и образ взрослой женщины с царской короной на голове. Несмотря на нарушение пропорций, ее изображение едва ли можно было назвать гротескным. Напротив, необычность ее облика лишь подчеркивала его прелесть. Внешность женщины завораживала и одновременно порождала в душе странную тревогу, вызывая ощущение, что такая красота не может принадлежать нашему бренному миру. Я напряг зрение, чтобы лучше разглядеть царицу, и решил подъехать поближе. Но едва я направил верблюда к утесу, угол падения закатных лучей изменился и все фигуры окрасились кровавым багрянцем, а спустя мгновение солнце зашло за горизонт, свет его померк и рельеф скрылся во мраке.
– Надо поторопиться, – озабоченно сказал Ньюберри. – Вовсе ни к чему, чтобы ночь застигла нас в пустыне.
Однако и после этого замечания он продолжал всматриваться в темноту, словно не мог оторвать взгляд от фантастического изображения.
– Тот, кто найдет эту гробницу, совершит великое открытие... – прошептал он. – Воистину великое!
– А если нам все же повезет?.. – Я помолчал. – Что тогда? Что вы надеетесь обнаружить внутри?
– Свет, рассеявший тьму, – ответствовал Ньюберри после минутного размышления. – Разгадку тайны. Ибо на том, что судьба Эхнатона представляет собой величайшую тайну, сходятся и наука и легенды.
– Но ведь легенда утверждает, что он так и не обрел покой в своей гробнице, – напомнил я со смешком.
Ньюберри оглянулся и досадливо поморщился.
– В конце концов, кто знает, какие находки нас там ждут, – раздраженно проворчал он и, бросив последний взгляд на неразличимый во тьме каменный рельеф, тронул с места верблюда. – Это есть великая тайна. Раскрытие ее уже само по себе будет величайшей наградой.

* * *

Рано утром мы безотлагательно приступили к поискам Ньюберри вновь взял с меня слово никому ни о чем не рассказывать и, со своей стороны, сделал все возможное, дабы наш ранний отъезд остался незамеченным. Поделившись своими мечтами со мной, он категорически не желал делать их достоянием кого-либо еще. Откровенно говоря, я практически не сомневался в том, что наше отсутствие вскоре привлечет внимание и возбудит любопытство остальных участников экспедиции. Во-первых, я знал своих товарищей, Блэкдена и Фрэйзера, как людей наблюдательных, а во-вторых, полагал, что верблюд отнюдь не самое неприметное животное. Однако стоило мне указать на это мистеру Ньюберри и предложить ему привлечь молодых людей к поискам, как на его лице появилось выражение, близкое к паническому.
– Нет, ни в коем случае! – пылко возразил он. – О том, что я вам рассказал, и о связанных с этим планах не должен знать никто, кроме нас двоих.
Он вновь заговорил о своих надеждах и чаяниях, уверяя, что, дабы раскрыть тайну фараона, мы должны до поры до времени свято хранить собственные секреты. Должен признаться, я согласился с ним, причем подействовала на меня не логика его доводов, а горячая убежденность. Энтузиазм оказался заразительным, и я впервые испытал то, о чем давно мечтал: подлинное трепетное возбуждение, что сродни охотничьему азарту.
В первую очередь объектом нашего внимания стали скалы над равниной. И на сей раз, когда мы, оставив позади нильскую долину, углубились в пустыню с ее уходящими к горизонту волнистыми рыжими песками, мне показалось, что мир живых остался позади, вокруг же расстилается безбрежное, пребывающее в вечном молчании ничто. Пока мы рыскали среди оврагов и расщелин, Ньюберри рассказывал мне легенду о Сете, древнем боге злобы и тьмы, оспаривавшем власть у своего брата, бога Осириса. Борьба была долгой, жестокой и исполненной драматизма, но в итоге Сет был низвергнут и изгнан в простирающуюся за Нилом пустыню. Там он и пребывает – вечно мятущийся, жаждущий отмщения дух. Когда жгучие ветры начинали дуть из-за реки и на возделанные поля наступали пески пустыни, древние египтяне со страхом в сердце молились о том, чтобы злобный Сет не вернулся и над их миром не воцарилась тьма. А по ночам, прислушиваясь к завыванию гуляющих над бескрайними безжизненными равнинами песчаных бурь, молились еще жарче, ибо пребывали в твердой уверенности, что внимают пронзительным воплям бога-демона.
– Любопытно, – заметил я. – Надо полагать, что нынешние феллахи, пересказывающие упомянутую вами легенду, слышат в стонах ветров жалобы и сетования не находящего упокоения царя.
– Любопытно и примечательно, – с улыбкой подтвердил Ньюберри. – Живучесть такого рода мифов не может не поражать.
Могу добавить, что способность этих мифов воодушевлять самого Ньюберри удивляла, пожалуй, ничуть не меньше. Представьте же себе, какое возбуждение охватило его, когда на третий день поисков явившиеся к нам трое бедуинов завели разговор о древних захоронениях, скрытых под толщей песков. Похоже, они были наслышаны о навязчивой идее мистера Ньюберри, поскольку, стоило ему упомянуть о древней легенде, повествующей о мятущемся духе фараона, как все трое принялись уверять, что могилу именно этого царя они и имели в виду.
Мы без промедления взгромоздились на своих верблюдов и, следуя указаниям проводников, углубились в пустыню. После нескольких часов утомительной езды по пескам кочевники вывели нас к древней дороге, путь по которой занял еще не менее двух часов. Наконец мы приблизились к глубокому и очень тесному ущелью, белесые стены которого были подернуты оранжево-розовыми прожилками, а на дне громоздились кучи щебня и обломков известняка. Ньюберри соскочил с верблюда. Некоторое время он перебегал от одной груды камней к другой, внимательно рассматривая каждую, а потом разочарованно воскликнул:
– Но это же карьер! Всего-навсего карьер!
Выглядел он при этом так, что жалко было смотреть.
Ньюберри поспешил к бедуинам и заговорил с ними на повышенных тонах. Спустя некоторое время бедуины принялись дружно указывать куда-то вперед, а мой спутник достал из кармана несколько монет и нетерпеливым жестом передал их в руки одного из кочевников. Тот спешился и направился вглубь ущелья, намереваясь проводить нас дальше.
– Что они говорят? – спросил я Ньюберри, поспешно следуя вместе с ним за бедуином.
– Утверждают, насколько я мог понять, что, поддавшись искушению и став слугой Иблиса, царь совершал нечестивые жертвоприношения на этом самом месте, – с сомнением в голосе ответил мой наставник, – и что где-то здесь будто бы имеются свидетельствующие о том надписи.
– А как насчет обещанных захоронений?
Ньюберри поджал губы и указал на девять шахтных стволов, уходящих под утесы.
– Это и есть так называемые гробницы, – с горечью произнес он. – И одному Богу известно, что он нам предъявит в качестве «надписей».
Я посмотрел вперед, вослед бедуину. Тот остановился у отходившей в сторону лощины, дожидаясь нас, а когда мы подошли, кивком указал на утопающий в тени проход. Ньюберри велел ему идти первым, но кочевник поежился, покачал головой, а потом, сбивчивой скороговоркой пробормотав молитву, быстро побежал обратно.
– Ну и народ! – с презрением буркнул Ньюберри и полез в расщелину.
Едва я последовал за ним, как почувствовал невероятный холод, буквально пробравший меня до костей. Мы и до этого продвигались в полутьме, но здесь тьма казалась непроглядно черной и ледяной. Я даже поймал себя на том, что дрожу точно так же, как сбежавший бедуин.
На мой вопрос о том, чувствует ли он холод, Ньюберри, раздраженно обернувшись, переспросил:
– Чувствую что?
Ответить мне не удалось: в горле вдруг пересохло и непонятный, необъяснимый страх лишил меня дара речи.
Настигнув Ньюберри у дальнего конца расщелины, я снова спросил, не испытал ли он каких-либо странных ощущений. Но мысли моего спутника были поглощены совсем иным. Похоже, он меня даже не услышал, ибо вместо ответа указал на стену.
– Судя по всему, вот то, что мы ищем. – Голос Ньюберри прозвучал уныло.
Я проследил за его жестом и действительно увидел какую-то высеченную на камне надпись. Над ней красовалось изображение солнечного диска и двух человеческих фигур – кажется, мужской и женской. Впрочем, они были так затерты, что утверждать с уверенностью я бы не взялся.
На миг мое сердце подскочило от радости, но, присмотревшись, я озадаченно нахмурился.
– Это, кажется, по-арабски? – В тоне моем звучало нескрываемое разочарование.
Мое знакомство с арабским языком было весьма поверхностным. Я провел пальцем по высеченным буквам, потом обернулся к Ньюберри.
– Можете вы прочесть, что тут написано?
Он покачал головой.
– Боюсь, моего знания языка хватит лишь на то, чтобы понять уличного попрошайку, когда тот клянчит бакшиш.
– Может, стоит это скопировать?
Ньюберри нахмурился.
– Чего ради?
– Ну-у... Я бы рискнул предположить, что перед нами изображение Атона. Это ведь его символ? – Я указал на солнечный диск.
– Не спорю, определенное сходство присутствует, – кивнул Ньюберри. – Но надпись-то арабская, а значит, этот рельеф никакого отношения к Эхнатону не имеет. И уж всяко не приведет нас к его гробнице.
– Однако, помнится, вы сами говорили...
– Что я говорил?
– Что история Египта уходит корнями в далекое прошлое... что истоки нынешних легенд лежат в глубочайшей древности... ну и все такое.
– Боюсь, это изображение к столь глубокой древности не относится, – промолвил он, глядя на диск солнца едва ли не с укоризной. – По моему разумению, оно появилось никак не раньше чем через две тысячи лет после смерти Эхнатона. Проку от него никакого. Как и от всего этого дурацкого ущелья. – Он со злостью пнул камень. – Пора идти, Картер. Надо отсюда выбираться!
Резко повернувшись, Ньюберри поспешно двинулся по тропе в обратном направлении. Прежде чем последовать его примеру, я все же достал листок бумаги и торопливо срисовал рельеф и надпись, а покончив с копированием, почти бегом устремился за своим наставником. Возможно, кому-то покажется, что у меня не в меру разыгралось воображение, однако, сам не знаю почему, оставаться в ущелье одному мне совсем не хотелось. Даже когда мы ехали на верблюдах через пустыню, я не переставал ощущать пронизывающий холод, так испугавший меня в расщелине. А когда поднявшийся ветер принялся с завыванием кружить песок, в моей памяти всколыхнулись древние суеверия, и мне почудилось, будто вой ветра и впрямь есть не что иное, как голос Сета, пробудившегося от глубокого сна и восставшего, дабы вернуть себе власть над миром.
В лагерь мы вернулись усталыми и подавленными, а поскольку наше состояние бросалось в глаза, не было ничего удивительного в том, что Блэкден и Фрэйзер поинтересовались, где это нас носило. Я ограничился лишь рассказом о найденном карьере, но по тому, как многозначительно переглянулись мои товарищи, понял: еще немного – и тайна наша будет раскрыта.
Время шло, а поиски гробницы не приносили никаких результатов. Ньюберри все больше и больше мрачнел, переживал и нервничал. Вся наша затея начинала казаться безнадежной.
Наконец рождественские каникулы подошли к концу, и я был готов вернуться к своим обязанностям по копированию. Оказалось, однако, что у Ньюберри на мой счет имелись иные планы. Он сообщил, что переговорил с моими покровителями и те дали согласие на мой переезд в Эль-Амарну, где Петри обучит меня методике поведения раскопок.
Разумеется, я отлично понимал, какими мотивами руководствовался Ньюберри: он хотел иметь в долине своего человека, чтобы без промедления узнавать о любой примечательной находке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55