Более того, чтобы завоевать верность, нужно сначала самому научиться доверять. Это была совершенно новая идея, принять которую было нелегко, поэтому Вулф обдумывал ее, когда шел к трапезной.
Раб для отведывания пищи в этот вечер не потребовался. Кимбра встретила мужа учтивее, чем когда бы то ни было. По ее виду никто не догадался бы о недавней вспышке гнева. В палевом шелку, с волосами, забранными с боков в драгоценные заколки, но сзади свободно ниспадающими много ниже талии, она выглядела просто обольстительно. Свет ближайшего факела играл на ее гладкой, как алебастр, щеке. Вулф вдохнул аромат лаванды и ощутил, как вопреки усилиям воли его мужская плоть напрягается.
— Добрый вечер, муж мой.
Кимбра держалась так, словно они были едва знакомы. Она была холодна и невозмутима.
— Вечер добрый, жена моя, — произнес Вулф тоном прохладной любезности и слегка склонил голову в знак того, что принимает приветствие.
Из громадного очага в центре трапезной поднималась струйка дыма. Дети и собаки носились между столами, за игрой коротая время до ужина, небольшие группы викингов обсуждали события дня. Все шло как обычно. Все… кроме прекрасной англичанки, которая, конечно же, находилась под покровительством самой Фрейи — как иначе могла бы она стать величайшей радостью и самым тяжким бедствием жизни Вулфа?
Что ж, не одна Кимбра умеет играть в игры, он еще научит ее паре правил, известных только самым великим интриганам и интриганкам при дворах любых королей, от Византии до туманного Лондона.
Ужин оказался столь же изысканным, как и любой другой, с тех пор как Кимбра завладела ключами от кладовых. Вулф рассыпался в похвалах. Но только ради того, чтобы насладиться удивлением жены его галантностью.
— Не знал, что можно так отменно приготовить пикшу! Я не в восторге от любой рыбы, но эта удивительна вкусна.
Кимбра ела очень мало, больше поигрывала вилкой, а теперь и вовсе отложила ее и обратила к Вулфу настороженный взгляд.
— Ты не любишь рыбу? Почему?
— Потому что в детстве только рыбой и питался.
В детстве! Кимбра затрепетала, представив себе мальчишку, в точности похожего на теперешнего Вулфа: крепкого, черноволосого и сероглазого озорника, которого могла бы выкормить с безмерной материнской любовью. От острой потребности в такой любви ее щеки залил румянец.
— Как так? — спросила она, только чтобы отвлечь мужа.
Тот поднял рог с медовухой, неторопливо отпил и снова вставил в чеканную медную подставку, выкованную специально для этой цели.
— Сначала зимой не хватило корма, и пришлось забить весь скот. На другой год не уродился хлеб. Море осталось тогда единственным источником пищи.
— Я и не знала, что такое случалось.
— Здесь не всегда царило такое процветание, как теперь. Во времена моего детства на поселения то и дело совершались набеги, в том числе и на Скирингешил. Отец делал что мог, но стены никак не удавалось достаточно укрепить. Приходилось покидать город и укрываться в холмах. Враг в конце концов уходил, но оставлял город разграбленным и выжженным дотла.
Кимбра долго молчала, пытаясь вникнуть в услышанное. Она обвела взглядом увешанные боевыми трофеями стены. Тут и там отсвечивало то золото, то серебро, а то и драгоценные камни, а под ними сидели за трапезой счастливые люди, ни в чем не знавшие недостатка.
— Как же ты пришел ко всему этому?
На этот раз долгую паузу взял Вулф.
— Мне было двенадцать, когда случился последний набег. В тот раз было убито много наших людей, в том числе мои родители. Когда враг покинул город, нам с Драконом нечего было наследовать, поэтому ушли и мы — в море.
Вулф умолк. Кимбра ждала продолжения, но его не последовало. Тогда она повернулась к деверю:
— А сколько было тебе?
— Восемь.
— И ты не боялся покидать родные места?
— Страшнее было бы остаться. — Дракон скосил глаза на брата. — Хвала Одину, Вулф меня здесь не бросил. Когда мы стояли у погребального костра родителей, он поклялся, что все наладит.
Кимбра подумала о мальчишках, которым было тогда двенадцать и восемь, и как они стояли плечом к плечу, бесстрашно глядя на открытые и враждебные просторы большого мира.
— Вам удалось выжить…
— Не просто выжить, — легким тоном возразил Дракон. — У Вулфа оказалась замечательная интуиция, когда мы решали, на какой корабль наняться. Он выглядел старше своих лет и уже неплохо управлялся с мечом, так что ему не приходилось долго упрашивать капитана. Он упоминал обо мне, только когда дело было слажено и место обещано.
Братья обменялись довольной усмешкой. Для этих смельчаков жизнь, что сокрушила не одну судьбу, была предметом для шуток.
— Мы повидали весь мир, — продолжал Дракон, — или, во всяком случае, немалую его часть, и где бы ни оказывались, Вулф с жадностью учился всему, что люди знали о мерах защиты и нападения. Пока остальные матросы… — он помолчал, подбирая выражение, пригодное для женских ушей, — отдыхали и расслаблялись в портовых кабаках, он делал наброски крепостных укреплений или расспрашивал, как плавить металл для лучшей закалки.
— И что же, он никогда не… расслаблялся? — с сомнением спросила Кимбра.
Вулф адресовал брату неодобрительный взгляд, а жене — обаятельнейшую из своих улыбок.
— Дракон вечно преувеличивает. А тебе бы не стоило спрашивать, ты и так знаешь ответ.
Кимбра вспыхнула, опустила взгляд и принялась двигать пищу по тарелке, притворяясь, что ест. О да, она знала ответ, еще как знала, поскольку на себе испытала все знания и все умения, приобретенные Вулфом в беседах с кузнецами и литейщиками.
— Тебе нужно больше есть, — заметил Вулф. — Тем более что ты столько хлопотала над этим аппетитным ужином.
Кимбра припомнила, как он приказал, вот именно приказал ей присмотреть за тем, чтобы ужин удался на славу, и запротестовала:
— Уверяю, хлопот было не так уж много.
— Не скромничай!
— Вкусную пищу так же легко готовить, как и невкусную, — заметила Кимбра, — нужно только иметь некоторый опыт.
— В самом деле, с чего это ты вдруг заскромничала? — не унимался Вулф. — Чтобы устроить такой пир, нужно вылезти из кожи вон, никак не меньше.
— Вовсе нет! Мне не пришлось.
— Вот уж не поверю. Ты же не скажешь, что все это дело рук одной лишь прислуги? Наверняка ты стояла у них над душой не один час, следила за каждым движением, лично отмеряла все приправы и, уж конечно, пробовала каждые три минуты.
— Нет, нет и нет! — не выдержала Кимбра.
И тут же опомнилась, заметив, что муж искренне забавляется ее негодованием. Он играл с ней, как рыбак с рыбкой: хорошенько наживил крючок, водил его и подергивал, подстегивая едва подавленный гнев, будоража уязвленную гордость. В конце концов ему удалось подловить ее, да как ловко! Вулф не только развлекался сам, но и развлекал брата, хотя тот и старался не выказывать этого так откровенно.
Кимбра огляделась, и ей показалось, что буквально каждый из присутствующих, включая самого малого ребенка, вдруг сунул нос в тарелку или спешно обратился зачем-то к соседу по столу. Выходит, всем было дело до того, что происходит между ярлом и его супругой. Напряжение момента давило на нее, как невидимый пресс. Отчаянно хотелось вернуть мир и согласие, что царили между ней и Вулфом так недолго, и было страшно, что на их место придут раздоры.
— Вулф… — начала Кимбра.
— Разве я уже не «муж твой»?
Он произнес эти два слова именно так, как до этого она: пренебрежительно и с вызовом, — и Кимбру передернуло. Но потом он улыбнулся и тем окончательно сбил ее с выбранного курса.
— Муж мой… — прошептала она мягко.
— Это уже лучше.
Он наклонился, придвинулся ближе, так что заслонил собой весь огромный зал, весь остальной мир.
— Но все же… все же я предпочитаю, когда с твоих губ слетает мое имя, — произнес он, овевая ее жарким дыханием, совсем тихо, так, что лишь она могла это слышать. — Особенно мне по душе, когда оно слетает с них помимо твоей воли.
Кимбра была ошеломлена, сбита с толку, взволнована. От прохладной отстраненности, с которой она поклялась себе отныне держаться, не осталось и следа. Все дрожало, все рушилось в ней, в том числе стены, в кольцо которых она когда-то заключила свои чувства. Она видела их мысленным взором — как они тают, все больше напоминая марево над горизонтом. Это ужасало, потому что стены защищали ее от переполнявшей мир боли, но это и влекло, потому что кольцо их было еще и тюрьмой, где она томилась столько лет.
Выйти в мир… стать свободной… жить!
— Что с тобой?
Вулф смотрел на Кимбру, его потемневшие глаза были полны тревоги. Он протянул руку и легко, едва ощутимо погладил жену по щеке. На сей раз это была неподдельная забота, и он проявил ее именно тогда, когда Кимбра особенно в ней нуждалась. В эти мгновения она чувствовала себя очень беззащитной.
Она хотела заверить, что все в порядке, но горло стеснилось, и на глаза навернулись слезы.
Вулф мысленно проклял все интриги, все придворные игры на свете. Он встал, подхватил Кимбру на руки, и тотчас в трапезной наступила мертвая тишина. Все повернулись.
— Леди Кимбра устала, — заявил он тоном, не терпящим возражений, в том числе и от нее, и зашагал к выходу, держа свою ношу в сгибе руки, как ребенка, так что волосы струились у него по плечу.
— Все подумают, что я неженка!
— Вот еще! — бросил Вулф, не замедляя шага. — А если и подумают, что тебе за дело до этого?
— Но ведь это важно, что они думают!
На этот раз он слегка замедлил шаг, чтобы вглядеться ей в лицо. Луна уже взошла, в ее серебристом свете Кимбра выглядела умопомрачительно белокожей. Помимо обычной вспышки страсти, он ощутил что-то еще — нежное, бережное.
— Почему важно?
— Потому что твой народ стал теперь и моим. Что странного в том, что мне хочется добиться его уважения?
Неужели это правда, подумал Вулф, неужели она приняла свою участь в такой короткий срок и после столь неудачного начала? Можно ли в это поверить? Ему вдруг пришло в голову, что Кимбра куда больше тревожится за брата, чем он до сих пор думал, иначе как объяснить эту ее близость к слезам? Вместе с раскаянием пришла решимость покончить с отсрочками.
Скоро он сделает то, что должен. Скоро, но не теперь. Не в эту ночь, полную лунного сияния и аромата лаванды. Не тогда, когда постель в двух шагах.
Вулф распахнул дверь жилища ударом ноги, прошел, чуть пригнувшись, под скрещенными боевыми топорами — знаком высшей власти, — и оставил весь остальной мир за порогом. Ставни оставались открытыми, помещение было заполнено лунным сиянием. Свежие простыни на кровати пахли летом, потому что хранились вперемешку с травами в холщовых мешочках. Прежде он решил бы, что это излишняя и потому глупая роскошь, но теперь этот маленький штрих напомнил о том, что привнесла в его жизнь прекрасная англичанка.
Его жена, отважная, гордая и милосердная. Женщина, что слушала рассказ о его нелегком детстве с таким глубоким состраданием, что пальцы у нее дрожали. Женщина, глаза у которой наполнились слезами при одном упоминании об их недавней ссоре.
Его Кимбра.
Только в этот момент Вулф понял: за те несколько недель, пока они были знакомы, Кимбра успела занять в его жизни несравненно более важное место, чем то, которое он привык отводить женщине. Не из-за союза с англичанами, ради которого он все затеял. На ее присутствие откликалась та часть его натуры, которая не была заботливым братом, властным ярлом, непобедимым воином, отважным предводителем или даже миротворцем, а исключительно мужчиной.
Вот за что он полюбил Кимбру.
Любовь? Любовь делала человека слабым, уязвимым, она была сродни безумию, потому что делала его также и глухим к доводам рассудка, а потому нередко выставляла в дураках. Вулф привык насмехаться над любовью, оспаривать само ее существование, но вот она явилась и завладела им так, что уже невозможно было вырвать ее, разве что вместе с сердцем. Сознавать это было и мучительно, и сладостно.
Вулф не просто опустил Кимбру на пол, а позволил ей медленно соскользнуть меж его рук, вдоль его тела. Она вскинула голову и заглянула ему в лицо. Тогда он привлек ее к себе жадно, требовательно, почти грубо, желая заново заявить на нее свои права. Сам открываясь полностью и безоглядно, он требовал взамен большего — он желал владеть без тени сомнения, без малейшей уступки.
У Кимбры вырвался приглушенный вздох, но Вулф не чувствовал в ней страха, только великую силу женственности и нарастающее желание. Первоначальный протест ушел, сменился странной эйфорией, словно на перекрестке жизненных дорог встретились и узнали друг друга два человека, знакомые бесконечно давно, еще с предыдущих воплощений.
Они раздели друг друга торопливо, кое-как, не щадя ни изящной отделки на одежде, ни драгоценных украшений, и упали прямо на меховое одеяло, сплетаясь руками и ногами, ища губами губы, шепча горячие, бесстыдные слова, издавая бессвязные звуки.
Как то нередко случалось, их первое слияние было коротким и яростным, и, к великой радости Вулфа, в эти минуты Кимбра выглядела именно так, как и должна выглядеть женщина, когда она вне себя от страсти.
— Ты прекрасна… — шептал он, чувствуя, что становится больше и больше, что заполняет ее до отказа, — несравненно прекрасна!
— И ты прекрасен…
Это было смешно, Вулф хотел засмеяться, но не успел, подхваченный волной наслаждения, и смех перешел в счастливый стон.
— Ву-улф!!!
Это было последнее, что он услышал, прежде чем совершенно отдался сладким содроганиям и утратил всякое представление об окружающем и о себе самом…
Очнувшись, он поклялся, что второй раз будет не в пример более долгим. Просто бесконечным. Он будет медлить, сколько сможет, наслаждаясь каждой секундой. Грех разом выплескивать подобное наслаждение, и тот, кто предпочитает всему момент разрядки, просто болван.
Ему удалось продержаться немного дольше, но не до бесконечности, как хотелось. Возможно, он и был тем болваном, но, во имя Одина, человек не всесилен! Кимбра смеялась, счастливая тем, сколь безудержно его наслаждение, и он знал, чему она смеется, но все же поднял голову и попытался сурово прищуриться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44