Легкая бронзовая кольчуга лежала поодаль, в остальном он был вполне готов для боя: короткая юбочка, меч на боку, сандалии с поножами на ногах. Такое облачение придавало ему сходство скорее с полководцем, нежели со служителем церкви. По его лицу, хотя я видел только профиль, было заметно, что он весь ушел в свои подсчеты и размышления, а тело его продолжает двигаться в силу привычки.
– Прошу меня простить, – тихо промолвил я. – Еще раз прошу извинить мое вторжение, друг Пандагон. – Кое-как согнувшись, я отвесил ему поклон. Похоже, мысли, которым он предавался, настолько его разгорячили, что он принял мое появление как должное.
– Ниффт! Вот это радость! Остановишься у меня, отказа я не приму.
Осознание близкой опасности, благородство стремлений, неколебимая решимость – все отразил его сияющий взгляд. Время подвига, мечту о котором Паанджа Пандагон, возможно, лелеял всю жизнь, наконец настало. Предчувствие неотвратимой катастрофы витало в воздухе, а голос Первосвященника звенел сумасшедшим весельем. Я решил сначала разузнать, что произошло здесь за время моего отсутствия, а уж потом взяться за исполнение распоряжений ведьмы.
– Ну что ж, друг Пандагон, раз уж ты предоставил свои покои в мое распоряжение, то давай пройдем в твой кабинет и попросим принести туда вина. Я хочу знать, что тут у вас творилось, ведь в холмах и долинах Хагии царило настоящее безумие.
Вино нам подали неразбавленное, благородный портвейн, который сладким огнем пробежал у меня по жилам и растопил окаменевшие узлы мышц. Трех бокалов хватило, чтобы выслушать все то, о чем я поведал тебе ранее, мой дорогой Шаг.
Когда рассказ Первосвященника подошел к концу, я понял, что цель у нас одна: предать богов-пауков огню и мечу, а дальше будь что будет. Но вдруг, когда я уже собирался выложить ему все, что знаю, меня посетила роковая мысль.
Конечно, чтобы заручиться содействием Первосвященника в устройстве моей беседы с богом, придется ему многое открыть. Но о неотвратимости сражения, подумал я, лучше умолчать. В том, что священник не друг А-Раку, я не сомневался ни минуты, но откуда было мне знать, насколько глубоко бог может заглянуть в его сознание? Не надо пока сообщать ему, как далеко зашло дело. Быть может, если чудовище будет пребывать в заблуждении, что немного времени у него в запасе еще есть, его ответные действия не будут стремительными.
О подкреплении Мав, которое уже приближалось к Большой Гавани, как и о планах ведьмы начать боевые действия утром, я умолчал. Фурстен Младший вел их с Пандагоном совместное войско к северу, но только для того, чтобы занять позицию под городом и ждать начала битвы. Открой я тогда все без утайки, кто знает, каких жертв и прочих ужасов, возможно, удалось бы избежать? Но разве дано кому-нибудь хоть на миг приподнять завесу будущего?
Я поставил Пандагона в известность о том, что меня послала с поручением ведьма, которая везет к А-Раку его смертельного врага. Не умолчал и о том, что по профессии я вор и прибыл на Хагию с целью поживиться на свой манер, а теперь, когда ведьма послала меня вести переговоры с богом, нуждаюсь прежде всего в его прощении.
Пандагон приподнял бровь и поглядел на меня, глаза его лучились весельем.
– Мой старый друг Фурстен, подыскивая наемников нам на службу, узнал немало интересного о некоем Ниффте-Проныре из Кархман-Ра… Новость эта меня нисколько не удивила, как не удивило, несмотря на краткость нашего знакомства, и положение, которое другие члены гильдии воров единогласно признают за тобой.
Что мне еще оставалось, кроме как залиться краской смущения и отвесить полный признательности поклон? Одновременно я передал ему клочок истрепанного пергамента, на котором паучьей кровью было нацарапано несколько строк.
– Я должен прочесть А-Раку вот эти слова, которые ведьма написала кровью одного из его набольших сынов. О чем они, я и сам еще не знаю. Не окажешь ли мне честь, первым прочтя это?
Не успел священник дочитать вслух первую строку, как морщины озабоченности изгладились с его лба: он узнал стих. То, что он видел перед собой сейчас, было продолжением баллады, фрагмент которой я продал ему раньше.

Но смотри, чтоб одеяньем
Самому тебе не стать
Той, кого могилой брюха
Ввек тебе не напугать!

Как бы ни был ты завернут
В горя толстый палантин,
Все же будешь атакован
И убит врагом твоим.

Песнь войны стальные крылья
Пропоют тебе с небес,
И напрасны все усилья,
Знаешь сам – тебе конец.

Вот тогда, А-Рак могучий,
Обратится щит твой в цель,
И судьбою неминучей
Станет навсегда Пам-Пель!

Эти строки еще раз наполнили нас своим звоном, когда мы положили пергамент на стол и перечитали стих про себя. Затем мы переглянулись. Воинственный прелат обладал незаменимым для боевого командира даром схватывать все на лету, приспосабливая свою тактику к измененным обстоятельствам.
– Полагаю, это рассчитано на то, чтобы удержать его здесь, в центре паутины, внушив ему мысль, будто она совсем рядом и любая попытка нанести ответный удар бесполезна. В том, что он, хотя и смутно, чует ее приближение, сомнений быть не может. Этим предлогом я и воспользуюсь. Сейчас я пойду к алтарю и прочитаю там первые катрены, которые ты принес раньше, а потом объявлю, что ты просишь о личной аудиенции, чтобы сообщить остальное, и надеешься на особенно щедрый золотой подарок в качестве вознаграждения за проявленную тобой заботу о его безопасности. Думаю, он поверит и отблагодарит тебя, не скупясь, ибо сейчас бог, – добавил Пандагон, криво улыбаясь, – в золотоносном расположении духа.
Я ждал в коридоре священнических покоев, прислушиваясь к упругой поступи Пандагона, который пересек вестибюль храма и скрылся в его гулкой, затканной шелковистыми полотнищами глубине. Там он поднялся на алтарь и остановился у самого края черной, обнесенной камнем бездны.
Он не надеялся, что призвать бога будет легко. В его планы входило бросить в провал несколько слов, затем, без долгих предисловий, прочитать сам стих. Подождав немного, он повторит все сначала – требующий терпения ритуал смиренной мольбы.
– Отец А-Рак, – начал он, – чужестранец пришел ко мне и принес весть о грозящей тебе опасности. Часть этого известия он сообщил мне, остальное приберег до того момента, когда ты, даровав ему прощение, соблаговолишь сам побеседовать с ним, ибо боюсь, о Прародитель, что этот проситель – вор. В награду за службу и смелость он просит у тебя золота.
– Поведай, что ты узнал от него, священник. Хвалю расторопность, которую ты проявляешь, служа мне. Открой же, что стало известно тебе.
Мужество едва не покинуло священника, так поразила его и быстрота ответа, и сама близость могучего, томимого нечеловеческим голодом существа. Паук и впрямь сидел в самом центре своей паутины, и у Пандагона мурашки пошли по коже, когда он понял, сколь малое расстояние отделяет его от чудовища, картины свирепой жадности которого были еще слишком свежи в его памяти. Собравшись с духом, он прочел по памяти отрывок, который я принес три дня тому назад. Он умолк. Наступила тишина.
– Приведи этого достойного разбойника ко мне. Я снисходительно его прощаю, больше того, – дарую ему свою благодарность. Он получит золото, когда прочтет мне остаток этого стиха. Веди его сюда, побеседуем втроем.
И Паанджа Пандагон пошел за мной, точно я не подслушивал все это время в коридоре, борясь со своими опасениями, которые все же взяли надо мной верх, когда настала пора войти в гулкий, шелково-саванный зал и приблизиться бок о бок со священником к возвышению и зияющей в его центре алтарной яме. В ту же секунду бог невидимкой выплеснулся из бездны:
– А ты и вправду вор, алчный до мозга костей, закосневший в злодействах, но все же твое радение о моей безопасности заслуживает снисхождения, и я с. радостью подарю тебе жизнь и золото в придачу, как только ты поделишься со мной строками… предзнаменования. Говори же, вор, и познай благодарность великого А-Рака!
– О ужасный! – разразился я пылкой благодарностью, не вполне притворной. – Твоя доброта оставляет далеко позади все, что люди говорят о твоем милосердии и щедрости! Прежде всего нижайше прошу твоего прощения за строки, которые я вынужден произнести. Их нечестивый, угрожающий тон говорит сам за себя; одно лишь желание предостеречь тебя и не дать сбыться той беде, которую они пророчат, заставляет меня повторять эти оскорбления. Вот недостающие стихи:

Но смотри, чтоб одеяньем
Самому тебе не стать
Той, кого могилой брюха
Ввек тебе не напугать!

Рифмованные строки срывались с моих уст, громовыми раскатами обрушиваясь на дно колодца, где им внимал тот, кто милосердно скрыл от меня свое обличье, тот, чей коварный ум чужд всему земному, Тот, Кто Пришел Извне и более двух веков голодным призраком бродил по тайным пещерам и подземным ходам этого острова… Может ли быть, чтобы мои слова сеяли ужас в его древней, непостижимой душе? Сеять ужас в душе титана, затаившегося прямо у тебя под ногами, – занятие само по себе устрашающее, доложу я, если, конечно, мне действительно удалось его напугать. Лихорадочная поспешность, с которой паук-людоед накинулся в последнее время на еду, свидетельствовала о том, что он доведен до крайности. И все же в следующем касании мысли титана мы уловили оттенок озорного лукавства.
– Именно так ее и зовут. Пам-Пель. До чего же все-таки забавно: ты повторяешь ужасное имя, даже не подозревая о том, что оно значит, ничего не зная о мире, который когда-то был моим. Искренне благодарен вам, жрец и разбойник, принесенное вами известие давно уже не новость для меня, но я спокоен и готов встретить грядущее. Тем не менее обещанное вознаграждение вы вскоре получите.
Но прежде… престранная фантазия посетила меня. Да, мои дорогие человечки, я положительно нахожусь во власти шутовской причуды: вам, жалким существам, чей век так недолог, хочу я поведать о своем прошлом, завещать некоторые воспоминания на тот случай, если мой конец и впрямь близок. Какая восхитительная, печальная бессмыслица! И уж простите, но я позволю себе отдаться капризу на свой лад, для чего мне нужна марионетка, – ты ведь не возражаешь, священник? Не тревожься! Ты снова станешь самим собой, как только мой рассказ подойдет к концу…
Пандагон сразу как-то съежился, его тело изогнулось, точно стиснутое невидимой рукой. Шея обмякла, голова запрокинулась, глаза закатились. Он не стоял, ибо ноги у него подгибались; кто-то незримый подвесил его над полом, как безглазую куклу.
Потом его губы задвигались, с них сорвался хриплый шепот – не голос самого священника, но пронзительное старческое дребезжание, от которого, да еще от этого лишенного всякого выражения лица у меня зашевелились волосы. Таким вот заемным голосом тысячелетнего горного тролля, глумливо упрятанным в человеческую оболочку, и поведал мне А-Рак о мире, где он был рожден, и его гибели.

А-РАК 1

Артро-Пан-долорон -
Вот мир, в котором я рожден…


Мой мир, воришка, звался Артро-Пан-долорон – мир плодородных равнин, испещренных прожилками рек, мир увенчанных густыми лесами холмов и бескрайних изумрудно-зеленых морей.
Рядом с красным солнцем моего мира ваша бледная звездочка – всего лишь скудный уголек в золе былого костра. Наше пышущее жаром светило заполняло собой четверть небосвода, то щедро изливая сияние с лавандовых высот, то грозно хмурясь из-под короны черных шелковистых облаков. На восходе край солнечного диска вставал над горизонтом весь в языках пламени: фонтаны огня беспрестанно били на поверхности нашей родной звезды, рассыпаясь ослепительными брызгами или, напротив, закручиваясь в тугие спирали.
Света и тепла от этого солнца было столько, что все обитатели Артро-Пан-долорона до последней твари бесконечно плодились и размножались в его щедрых лучах. Светило одинаково приветливо улыбалось миллионам и миллионам непохожих друг на друга существ, и все они – ну почти все – были моей пищей!
Артро-Пан-долорон изобиловал жизнью потому, что его солнце росло. Оно раздувалось многие миллионы лет. Только на памяти позднейших цивилизаций оно пожрало три мира, соседних с нашим. И на каждой планете, чья агония длилась века, находились живые существа, которые ценой отчаянных усилий вырывались в следующий мир. Так что среди переселенцев, волной хлынувших к нам с Артро-Под-голобейн, третьей от солнца и последней планеты, погибшей в его огненных объятиях, кого только не было. Если твой мир, воришка, по разнообразию форм жизни можно сравнить с кладовой, наполненной всевозможными припасами, то Артро-Пан-долорон был истинным рогом изобилия вкуснейшей еды!
Будет ли наше солнце расти и впредь? Суждено ли нашей планете погибнуть, превратиться в свой черед в бесформенную дымящуюся глыбу? Об этом рассуждали все кому не лень, ходило столько всяких слухов, что, казалось, самый воздух пропитался ими, и в конце концов мы просто перестали обращать на них внимание. Все считали, будто знают, что наш мир обречен. Но когда ему и впрямь вдруг настал конец, причем такой, которого никто и никогда не смог бы предсказать, леденящий ужас охватил нас, все оцепенели, и только тогда мы поняли, что никто на самом деле не верил в гибель нашего мира!..
Неповторимо сияние ночного неба над Артро-Пан-долороном! Даже когда планета поворачивалась к солнцу спиной, этот пурпурный чародей все равно ухитрялся высунуться из-за горизонта и опоясать розовой лентой полуночные небеса, а посреди небосвода ослепительной метелью горел не знающий соперничества луны звездный сонм. О, сколько там было звезд! До чего же тощими и убогими кажутся мне звездные поля вашего мира, вор, когда я вспоминаю бриллиантовые россыпи в моем родном небе.
Звезды так часто усеивали небосклон, что, казалось, по ночам над землей встает сверкающий купол! Глядя на это богатство, разве можно было удержаться от мысли, что все это – посмертный дар погибших миров, завещанный нам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37