Держись, сказал он себе. Терпи, пока не разобьем чертовых ублюдков. Или дуй в штаны – на такой жаре все быстро высохнет, а пятно сойдет за пот. А если завоняет? Нет, лучше подождать. К тому же если солдаты пронюхают, что их прапорщик обмочился перед заварушкой, жизни ему уже не будет. Ссыкун Шарп – кличка приклеится навечно. Ядро пролетело так низко, что едва не задело кивер. Слева что-то просвистело. Упавшего солдата вырвало кровью. Из разорванного живота выползали синеватые кишки. Их уже рвал учуявший добычу пес. Другой надсадно лаял. Замыкающий пинком отбросил собаку, но ее было не отогнать. Неплохо бы помыться. Шарп чувствовал себя потным, грязным и вонючим. Да еще вшивым. Впрочем, в таком положении были все. Может быть, даже сэр Артур. Шарп взглянул вправо – командующий ехал позади 78-го батальона. Под Ассайе он временно исполнял обязанности генеральского ординарца и знал всех офицеров, державшихся сейчас рядом с Уэлсли. Они относились к нему куда приветливее, чем офицеры 74-го батальона, но при этом вовсе не воспринимали как равного.
К черту! Пошло оно все! Может, стоит воспользоваться советом Уркхарта? Уволиться. Вернуться домой. Взять деньжата. Купить постоялый двор и повесить саблю на стену. Может быть, Симона Жубер согласится уехать с ним в Англию? Ей, пожалуй, понравилось бы управлять постоялым двором. Назвать заведение «Загнанная мечта» и брать со всех армейских двойную цену за выпивку.
Маратхские орудия вдруг замолкли. По крайней мере те, что стояли напротив 74-го батальона. В наступившей тишине Шарп пристальнее пригляделся к тому, что скрывалось за дымом на пригорке в четверти мили от наступающих. Британские пушки продолжали стрелять. Ветерок постепенно уносил пороховую завесу к северу, но ничего такого, что прояснило бы причину внезапного затишья, не проступало. Может, у них кончились боеприпасы. Давай, давай, надейся. Скорее просто заряжают картечь, чтобы оказать красномундирникам теплый прием.
Мочевой пузырь грозил лопнуть, и Шарп понял, что терпеть больше нет мочи. Сунув саблю под мышку, он завозился с пуговицами. Одна оторвалась. Шарп выругался, наклонился за ней, поднял, выпрямился и с облегчением пустил струю на сухую землю. Разумеется, мимо внимания капитана такое пройти не могло.
– Так уж обязательно было делать это именно сейчас, мистер Шарп? – раздраженно осведомился он.
Так точно, сэр, выдул три полные фляжки, сэр. И не пойти бы вам ко всем чертям, сэр.
– Виноват, сэр, – только и ответил он.
Может быть, настоящие офицеры вообще не ходят по малой нужде? Шарп чувствовал, что рота посмеивается над ним. Он неловко и поспешно застегнул пуговицы и побежал догонять цепь. Центр маратхской артиллерии все еще молчал. Ну и ладно. Вдруг с фланга ударила пушка, ядро скакнуло перед шестой ротой и, протаранив шеренгу, оторвало одному ногу и перебило другому колени. Кусок кости, отлетев, разрезал штанину третьему. Замыкающий, сержант Маккалэм, закрыл брешь, а подбежавший волынщик склонился над раненым, чтобы наложить повязку. Обычно раненых оставляли на месте, а после сражения, если они доживали, отправляли к костоправу. И потом, если бедолаги переживали еще и ножи с пилами, их отсылали домой – ни на что не годных и никому не нужных, становившихся бременем для своего прихода. Или у шотландцев нет приходов? Точно Шарп не знал, однако нисколько не сомневался, что уж работные дома у них наверняка есть. Работные дома и кладбища для нищих есть везде. Уж лучше лечь в черную землю чужой страны, чем прозябать за счет милости в богадельне.
И тут он увидел нечто, объяснявшее, почему маратхская артиллерия в центре перестала стрелять. В промежутках между пушками вдруг появились бегущие люди. Люди в длинных одеждах и тюрбанах. Просачиваясь струйками между орудиями, они соединялись в огромную нестройную колонну, над которой уже реяли длинные зеленые полотнища на высоких, с серебряными наконечниками флагштоках. Арабы. Шарп видел их и раньше. В Ахмаднагаре. Но те были по большей части мертвые. На память пришли слова Севаджи – приятеля полковника Маккандлесса, маратха, воевавшего на стороне британцев. Тот говорил, что арабы – самые опасные наемники неприятельского войска.
И вот теперь орда воинов пустыни двигалась навстречу 74-му батальону и его соседям.
Какого-то определенного строя арабы не придерживались. Украшенные резьбой и инкрустациями ложа мушкетов поблескивали в лучах предзакатного солнца, а кривые сабли оставались пока в ножнах. Шли они легко, почти беззаботно, как будто собрались на прогулку и нисколько не сомневались в собственном превосходстве над врагом. Сколько их было? Тысяча? По меньшей мере. Офицеры ехали верхом. Наступали арабы не шеренгами, а общей массой, впереди которой бежали самые отважные – или самые безрассудные? – которым не терпелось поскорее пустить кому-то кровь. Вся эта огромная толпа издавала пронзительные воинственные крики, а шедшие в середине ее барабанщики отбивали нервный, тревожно пульсирующий, разбегающийся по полю ритм. Шарп заметил, что британские пушкари заряжают картечью. Зеленые знамена колыхались над головами наступающих, и узкие шелковые полотнища извивались в воздухе подобно змеям. На них было что-то написано, но как Шарп ни старался, разобрать загадочные письмена не мог.
– Семьдесят четвертый! – крикнул майор Суинтон. – Стой!
78-й тоже остановился. Двум шотландским батальонам, понесшим тяжелые потери под Ассайе, выпала незавидная честь принять на себя удар главной силы маратхской пехоты. Центр сражения был здесь. Все прочее как будто замерло в ожидании схватки. Шарп не видел ничего, кроме катящейся сверху улюлюкающей, воинственной людской лавины.
– Приготовиться! – призвал Суинтон.
– Приготовиться! – эхом отозвался Уркхарт.
– Приготовиться! – крикнул сержант Колкхаун.
Солдаты подняли мушкеты к груди и отвели назад тяжелые курки.
Шарп шагнул на свободное место между шестой и стоявшей левее седьмой ротами, жалея, что у него нет мушкета. Сабелька в руке казалась легкой, хрупкой и ни на что не годной.
– Цельсь! – подал команду Суинтон.
– Цельсь! – повторил Колкхаун, и приклады уткнулись в плечи солдат.
Сосед Шарпа справа опустил голову, ведя взгляд по дулу ружья.
– Стрелять ниже, парни, – предупредил стоявший за ротой Уркхарт. – Стрелять пониже. Мистер Шарп, займите свое место.
Чтоб тебе провалиться, подумал Шарп. Вот и еще одна ошибка. Он встал позади роты – его обязанность заключалась в том, чтобы наблюдать за строем и не допустить бегства.
Арабы приближались. Им оставалось пройти не больше ста шагов. Некоторые, самые нетерпеливые, уже вытащили сабли. В воздухе, загадочным образом очистившемся от дыма, стоял несмолкающий боевой клич. Звучал он непривычно пронзительно, со странными, жутковатыми модуляциями, от которых холодела кровь и по костям словно пробегала царапающая дрожь. Уже недалеко. Уже почти близко. Мушкеты в цепи были слегка опущены. При выстреле дуло вскидывало вверх, и у неопытных, необученных солдат, не готовых к сильной отдаче, пуля уходила обычно выше цели. Здесь новичков не было.
– Ждем, парни, ждем! – крикнул седьмой роте Свиные Ушки.
Прапорщик Венейблс нервно рубанул палашом по какому-то кустику. Лицо у него стало бледное.
Уркхарт вынул пистолет, взвел курок, и Шарп увидел, как дрогнули от щелчка уши капитанской лошади.
Лица арабов, казалось, не выражали ничего, кроме кровожадной ненависти. Барабаны били все громче. Красная ленточка глубиной в два ряда выглядела невероятно тонкой и ненадежной перед накатывающей на нее силой.
Майор Суинтон набрал в легкие побольше воздуху. Шарп снова шагнул вперед, протиснувшись в брешь между ротами. К чертям, он должен быть впереди, там, где убивают. Стоять сзади еще хуже, чем впереди.
– Семьдесят четвертый! – крикнул Суинтон и сделал паузу. Пальцы замерли на курках.
Пусть подойдут поближе, думал майор. Пусть подойдут поближе.
А тогда мы им покажем.

* * *

Брат Ману Баппу, раджа Берара, не был в деревне Аргаум, где Львы Аллаха шли сейчас в атаку, намереваясь нанести удар в самое сердце британской армии. Раджа не любил драться. Сама идея соперничества, состязательности, завоевания была ему по вкусу; он с удовольствием смотрел на захваченных пленных и на переполняющую хранилища добычу, но участвовать в битве самому... Нет, столь грубое занятие было не для него.
А вот Ману Баппу жил исключительно ради войны. Собственно, война и была смыслом его жизни. Баппу исполнилось тридцать пять, воевать он начал в пятнадцать и мечтал только об одном: чтобы боги даровали ему возможность драться еще лет двадцать или сорок. Себя он считал настоящим маратхом – разбойником, бродягой, вором в доспехах, грабителем и мародером, чумой, наследником, потомком и продолжателем дела тех маратхов, которые на протяжении сотен лет хозяйничали в Западной Индии, совершая внезапные набеги на плодородные долины и терроризируя богатое население многочисленных внутренних княжеств. Проворная сабля, быстрый конь, жирная добыча – чего еще желать мужчине? Вот почему Ману Баппу часто и надолго покидал родное княжество, чтобы вернуться с богатством в маленький Берар.
Но теперь беда угрожала всем маратхским землям. Одна британская армия завоевывала северные территории, другая пыталась следовать ее примеру здесь, на юге. Именно эта, южная армия разгромила войско Скиндии и Берара под Ассайе, и тогда раджа призвал на помощь брата и его неустрашимых Львов Аллаха и повелел им растерзать захватчиков. Такое дело нельзя поручить всадникам, предупредил раджа брата. Такое по силам только пехоте. Только арабам.
Ману Баппу рассуждал иначе и рассчитывал именно на кавалерию. Арабы победят, в этом он нисколько не сомневался, но они могут лишь сломать врага непосредственно на поле боя. Первоначально князь планировал подпустить красномундирников к самым пушкам, а потом послать вперед арабов, но в какой-то момент сражения, не устояв перед соблазном приблизить триумф, отправил своих Львов перед артиллерией. Пусть арабы расшатают неприятельский центр, пусть переломят британцам хребет, а когда те дрогнут и побегут, за дело возьмутся маратхские всадники. Близился вечер, солнце опускалось к розовеющему горизонту, но небо оставалось безоблачным, и Баппу уже предвкушал восторг ночной охоты на залитых лунным сиянием просторах Деканского плоскогорья.
– Мы поскачем по лужам крови, – произнес он и повел адъютантов на правый фланг, чтобы, атакуя британцев, не наткнуться на арабов. Пусть его славные Львы Аллаха разграбят вражеский лагерь, пусть завладеют обозом – он сам возглавит преследование, помчится по залитой кровью и лунным светом равнине.
И тогда британцы побегут. Побегут, как спасающиеся от тигра козы. Но тигр хитер. Он оставил с армией лишь небольшую часть всадников, какие-то пятнадцать тысяч, сосредоточив основную силу южнее, вдоль всех растянувшихся на многие мили дорог, по которым чужаки получали все необходимое. И куда бы ни побежали красные мундиры, их везде будут ждать острые сабли маратхских кавалеристов.
Баппу неспешной рысью проехал за спинами арабов. Британские пушки били картечью, она хлестала по земле и людям. Баппу видел, как падают воины в длинных одеждах. Но видел он также и то, что остальные идут вперед без малейших колебаний, спеша сблизиться с ничтожно тонкой цепью красномундирников. Арабы вопили, орудия громыхали, снаряды взрывались, и душа Ману Баппу переполнялась музыкой. Нет в жизни ничего прекраснее, думал он, чем предвосхищение неминуемой победы. Оно пьянило, как те травы и снадобья, что воспламеняют воображение и насыщают мозг возвышенными видениями.
В какой-то момент Ману Баппу позволил себе отвлечься от мыслей о победе и задуматься над тем, почему британцы не стреляют из мушкетов, но картина сражения была слишком прекрасна, чтобы ломать голову из-за таких пустяков. В мечтах он преследовал разбитую армию, крошил врагов тулваром и прорубал кровавую дорогу на юг. Проворная сабля, быстрый конь и поверженный противник. Вот он, рай для настоящего маратха, и сегодня вечером Львы Аллаха откроют его ворота, чтобы он, Ману Баппу, князь, воин и мечтатель, смог навсегда войти в легенду.

Глава вторая

– Огонь! – крикнул майор Суинтон.
Оба шотландских батальона выстрелили одновременно, и почти тысяча мушкетов выбросили густую завесу дыма, скрывшую наступающую цепь. Арабы исчезли из виду, и красномундирники употребили недолгую паузу на то, чтобы перезарядить ружья. Солдаты рвали зубами промасленные бумажные патроны, выхватывали шомполы, одним движением переворачивали их и загоняли в дула мушкетов. Едкий дым понемногу рассеивался. Кое-где от дымящихся пыжей занялась сухая трава.
– Повзводно! С флангов! Огонь! – скомандовал Суинтон.
– Легкая рота! – откликнулся с левого фланга капитан Питерс. – Первый взвод, огонь!
– Вперед! Вали их! Живей, псы! На вас смотрят ваши мамочки! – орал полковник Харнесс. Командир 78-го был безумен как шляпник да еще бредил от лихорадки, но оставить батальон категорически отказался и следовал за наступающими соотечественниками в паланкине. Услышав первый залп, он попытался подняться с носилок, чтобы поддержать своих, хотя его единственным оружием был сломанный кнут. Пару дней назад ему пустили кровь, и теперь из-под левого рукава мундира за полковником волочилась перепачканная повязка. – Задайте им жару, мошенники! Устройте ублюдкам порку!
Теперь огонь вели полуротами; каждая через две-три секунды после соседней, так что залпы как бы катились с обоих флангов к центру, сходились в середине и начинали новый круг опять же с флангов. Шарп называл это часовым огнем, и прием был впечатляющим результатом упорных, утомительных многочасовых тренировок. С крыльев цепи били шестифунтовики. После каждого выстрела орудие подпрыгивало и отскакивало назад, успев выплюнуть из жерла порцию картечи. Пушечный дым покрывал широкие полосы обгорелой травы.
1 2 3 4 5 6 7 8