Единственный способ покинуть фильтрационный центр состоял в том, чтобы остаться в живых. И до тех пор, пока он служит у Бейси мальчиком на побегушках, вкалывает на миссис Блэкберн и кланяется сержанту Учида, все с ним будет в порядке.
Тем не менее, некоторые повадки Бейси были Джиму не по душе. В то самое утро, когда умерла миссис Партридж, Бейси узнал обнадеживающие новости о нанкинском шурине и вскоре после этого смог продать миссис Блэкберн оставшиеся от старухи щетки для волос. Когда бы и кто бы в лагере ни умирал, Бейси всегда был тут как тут, старался утешить, как мог, делился новостями, — впрочем, для бывшего стюарда само слово «смерть» имело смысл весьма растяжимый и трактоваться могло любым удобным на данный момент способом. Джим два дня подряд получал паек рядового Блейка после того, как тот совсем перестал шевелиться, а просто лежал на полу у стены, с ребрами, туго обтянутыми кожей, как китайский фонарик рисовой бумагой. Он знал, что рядовой умер от какой-то болезни, которой заразился и он сам, и многие другие заключенные в фильтрационном центре. Однако он уже стал ловить себя на том, что как-то по-особенному смотрит на стариков-миссионеров, выжидая момент, когда смерть окончательно призовет их под свое знамя. Как только они с Бейси признали за собой право на этот дополнительный способ получать паек, всякое чувство вины улетучилось.
Джим прекрасно понимал, что Бейси в этом смысле очень и очень отличается от отца. Дома, если он что-нибудь делал не так, последствия его неподобающих поступков затмевали все и вся на несколько дней вперед. А вот с Бейси от них в тот же миг не оставалось и следа. Впервые в жизни Джим почувствовал, что свободен делать то, что ему действительно хотелось. В голове у него бродили самые причудливые мысли, а голод и лихорадочное возбуждение от сознания того, что он ворует у стариков еду, только подстегивали их. Отдыхая в перерывах между поручениями в первом ряду, перед огромным пустым полотнищем экрана, Джим думал об американских самолетах, которые он видел летящими меж облаков в шанхайском небе. Теперь он мог одним усилием воли едва ли не заново вызвать их к жизни, заставить серебристый воздушный флот зримо явиться в дальней части неба. Чаще всего он видел их, когда бывал голоден; и в нем жила надежда, что рядовой Блейк, который, судя по всему, голоден был постоянно, — что рядовой Блейк тоже их виде л.
15
По дороге в лагерь
В тот день, когда умерла англичанка, в фильтрационный центр привезли очередную партию заключенных. Джим как раз замешкался в дверях женского склада, где миссис Блэкберн и дочь старика голландца пытались хоть как-то утешить оставшихся сиротами мальчиков. Мать, в мокром насквозь платье, лежала на каменном полу, похожая на утопленницу, которую только что достали из реки. Сыновья то и дело оборачивались и смотрели на нее так, словно ожидали, что она вот-вот начнет давать напоследок какие-то необходимые им советы. Братьев звали Пол и Дэвид, и Джиму было их жаль, хотя и знаком-то он с ними был разве что вприглядку. Они казались гораздо младше его самого, хотя в действительности были старше — оба больше чем на год.
Джим не отрываясь смотрел на котелок мертвой англичанки и на ее теннисные туфли. У большинства заключенных обувь была много лучшего качества, чем у японских солдат, и он уже давно обратил внимание на то, что когда из ворот фильтрационного центра вывозили трупы, ноги у них были босые. Но едва он только бочком протиснулся в комнату, из дворика возле билетной кассы раздался резкий свисток, а за ним череда отрывистых, лающих криков. Сержант Учида старательно вводил себя в очередной пароксизм, без которого, казалось, он был не в состоянии отдать даже самого элементарного распоряжения. Японские солдаты в марлевых повязках начали выгонять из спальных помещений всех, кто еще мог передвигать ноги. Снаружи, перед воротами кинотеатра, остановился грузовик, и на дороге перед ним уже столпились заключенные.
Всякая мысль относительно принадлежавших покойнице теннисных туфель тут же улетучилась у Джима из головы. Наконец-то можно будет уехать в какой-нибудь лагерь в пригородах Шанхая. Протиснувшись мимо Пола и Дэвида, Джим нырнул в зазор между охранниками и побежал по ступенькам вверх. Он встал в очередь вместе с другими заключенными; мистер Партридж взял с собой чемодан жены, так, словно пытался увезти с собой куда-то на другой конец света самую память о ней; еще в очереди стояли оба сына мертвой англичанки, голландка с отцом и старики миссионеры. Бейси маячил где-то позади, уткнув белые щеки в поднятый воротник матросской куртки, стушевавшись настолько, что глаз на нем как-то даже и не останавливался — как будто его вообще здесь не было. Он уже вычеркнул себя из маленького мирка фильтрационного центра, которым дирижировал несколько недель подряд, и теперь, подобно какому-нибудь морскому паразиту, появится из раковины только тогда, когда достигнет более плодородной почвы концентрационных лагерей.
Привезли новую группу узников, двух женщин-аннамиток, горстку британцев и бельгийцев: больных и немощных несли на носилках санитары-китайцы. Приняв во внимание, что у большинства глаза были совершенно желтые, Джим решил, что лишних котелков ждать недолго.
Сержант Учида, с марлевой повязкой на лице, начал отбирать заключенных для отправки в лагеря. Мистеру Партриджу он отрицательно мотнул головой и раздраженно пнул его чемодан. Потом указал на голландку, на ее отца, на Пола с Дэвидом и на две пожилые миссионерские четы.
Джим облизнул пальцы и постарался отереть с лица сажу. Сержант подтолкнул к грузовику Бейси. Даже не оглянувшись на Джима, бывший стюард шагнул вперед, в проход между часовыми; его руки легли на плечи Пола и Дэвида.
Сержант Учида пощупал кончиками пальцев чумазый лоб Джима. Этот мальчишка, который вечно улыбался и кланялся, и в любую минуту был готов сорваться с места, чтобы выполнить какое-нибудь поручение, надоел сержанту хуже горькой редьки, и он явно был рад возможности от него избавиться. Потом он оглянулся на вновь прибывших, которые безучастно смотрели на погасшую печь и на венчик рисовой накипи на ободе котла.
Сержант ухватил Джима сзади за шею. С коротким, приглушенным марлевой повязкой криком, он толкнул его обратно, к печи. Когда Джим поднялся с колен, сержант пнул уставленные рядком мешки с углем и рассыпал брикеты по каменному полу.
Джим выгреб из топки спекшиеся куски угольного шлака. Вновь прибывшие вяло бродили между рядами кинотеатра, рассаживались лицом к экрану, так, словно ждали, что вот-вот им начнут показывать фильм. И Бейси, и голландцы, Пол и Дэвид, и старики миссионеры уже стояли на улице, возле армейского грузовика, и с другой стороны улицы на них глазела толпа кули и крестьянок.
— Бейси!… — крикнул Джим. — Я и дальше буду на тебя работать!…
Но стюард потерял к нему всякий интерес. Он уже успел подружиться с Полом и Дэвидом и включить их в штат своей свиты. Они помогали ему, когда он, осторожно опираясь на разбитые колени, стал перебираться через задний борт грузовика.
— Бейси!… — отчаянно, на высокой вопросительной ноте крикнул Джим. Он оглянулся на пустой экран, на который уже легли первые тени от шанхайских небоскребов. Японский солдат в марлевой повязке отсчитывал стопку котелков. Санитары-китайцы понесли мимо него на склад носилки с больными, и Джим понял, что большая часть обитателей фильтрационного центра попала сюда потому, что эти люди были или слишком старыми, или вот-вот должны были умереть: от дизентерии, от брюшного тифа или от этой, другой болезни, которой он сам и рядовой Блейк заразились через грязную воду. Он знал как дважды два, что скоро многие из этих людей умрут, и что если он здесь останется, то умрет вместе с ними. Женщина-аннамитка уже взяла из рук солдата стопку котелков. Аннамитки чем-то говорили и указывали пальцами на печь и на мешки с брикетами. Значит, рис и сладкий картофель варить станут именно они, и полного пайка Джиму не видать как своих ушей. Он снова увидит американские самолеты в небе над Шанхаем, а потом умрет.
— Бейси?…
Джим уронил решетчатый печной поддон. Последние из отъезжающих заняли места в кузове грузовика. Японский солдат у заднего борта укладывал голландку на деревянный пол. Бейси уселся меж двух английских мальчиков, извлек откуда-то кусок проволоки и принялся мастерить игрушку. Грузовик завелся, проехал несколько метров и снова встал. Водитель-японец что-то крикнул из окна. Он размахивал холщовым планшетом и стучал кулаком о железную дверцу машины. Охранники, стоявшие на тротуаре, начали кричать в ответ, им явно не терпелось поскорее закрыть ворота фильтрационного центра и тихо-мирно отправиться обратно в караулку. Мотор заглох, и осталась только раздраженная многоголосица солдатской перебранки: охранники спорили с шофером о том, куда ему везти свой груз.
— Вусунг… — Сержант Учида приспустил свою марлевую повязку. Лицо у него начало багроветь, и в уголках рта показались капельки слюны — как будто из раны выдавили гной. Взвинтив себя до подобающей отметки, он деревянной походкой пошел через ворота к шоферу. Тот уже успел выскочить из кабины, не подозревая, какой сейчас на него обрушится шквал. Он вытряхнул из планшета карту, развернул ее в воздухе, разложил на крыле автомобиля и безнадежно пожал плечами, вглядываясь в лабиринт прилегающих к кинотеатру улиц.
Джим пошел к воротам, следом за сержантом Учида. Было ясно, что ни сержант, ни шофер-японец понятия не имеют, где находится этот самый Усун, сельскохозяйственный район, примыкавший к северным окраинам Шанхая возле самого устья Янцзы. Шофер махнул рукой куда-то в сторону Дамбы и Наньдао и залез обратно в кабину. И продолжал сидеть, неподвижно и безучастно, когда сержант Учида, растолкав уставших пререкаться солдат, подошел к кабине и принялся осыпать его оскорблениями.
Стоя бок о бок с солдатами, Джим ждал, когда сержант Учида достигнет наивысшей точки кипения, — тогда ему так или иначе придется принять решение. И точно: сержант обвел взглядом горизонт, загроможденный стоявшими впритык друг к другу доходными домами, и наугад ткнул пальцем в улицу с булыжной мостовой, по центру которой шли рельсы заброшенной трамвайной линии. Впрочем, на водителя его тирада явно не произвела большого впечатления. Он прочистил горло, ленивым жестом завел мотор и выплюнул сгусток мокроты прямо Джиму под ноги.
— Прямо туда!… — крикнул ему Джим. — Если в Усун, то нужно ехать прямо в ту сторону!…
Он указал на улицу с ржавеющими посреди мостовой трамвайными рельсами.
Сержант Учида отвесил Джиму затрещину, каким-то образом умудрившись задеть сразу оба уха. А потом ударил еще раз, спереди, и изо рта у Джима пошла кровь. В этот момент из ворот выкатился на улицу большой клуб дыма. Аннамиткам удалось растопить печь сырым, промокшим под дождем деревом, и теперь весь открытый кинотеатр был сплошь полон дыма, как будто ни с того ни с сего занялся экран.
Обрадовавшись, что теперь он может отделаться от Джима, сержант Учида подхватил его на руки и, крикнув что-то охраннику-японцу, который сидел с заключенными в кузове, зашвырнул мальчика через задний борт. Солдат проволок Джима вглубь кузова, прямо через ноги голландки и ее отца. Как только грузовик отъехал от фильтрационного центра и колеса его попали в трамвайную колею, Джим пробрался еще дальше вперед, к раскрашенной камуфляжными пятнами кабине. Он упал на резко скошенную крышу и, не обращая внимания на шофера, который тут же принялся кричать на него изнутри, подставил разбитый рот ветру, дав гнилостным запахам Шанхая промыть себе легкие, счастливый тем, что отправился в путь — навстречу родителям.
16
Глоток воды
Заблудились они, что ли? Машина уже битый час рыскала по промышленным пригородам в северной части Шанхая; Джим вцепился в деревянную перекладину у водительской кабины, и в голове у него сменяли друг друга десятки топографических азимутов. На лице застыла улыбка: болезнь и отчаянная — из недели в неделю — тоска остались позади, в летнем кинотеатре. Колени у него саднило от бесконечных ухабов, и время от времени приходилось даже цепляться за кожаный ремень сидящего рядом японского солдата. Но зато он наконец-то ехал туда, где его ждали открытые сельские горизонты и гостеприимный мир концентрационных лагерей.
Мимо проплывали бесконечные улицы Чапея, района дешевых многоэтажек и допотопных хлопкоочистительных фабрик, полицейских казарм и трущоб, притулившихся к берегам черных затхлых каналов. Они проезжали под навесными конвейерами сталелитейных заводов, на конвейерах красовались рекламные щиты фестиваля драконов: как будто давным-давно уснувшие доменные печи спали и видели сны о вихрях пламени и искр. Запертые металлическими ставнями ломбарды возле закрытых радио— и табачных фабрик, пивоваренный завод «Дель Монте» и грузовую автобазу «Доджа» патрулировали взводы солдат китайской марионеточной армии. Джим никогда раньше не бывал в Чапее. До войны мальчик-англичанин расстался бы здесь с жизнью буквально за несколько минут: только потому, что на нем хорошие кожаные туфли. А теперь он может просто так ездить по Чапею и ни о чем не беспокоиться, потому что теперь он под защитой японских солдат, — ему понравилась эта мысль, и он так долго и громко смеялся, что, в конце концов, голландка протянула руку, чтобы его успокоить.
Впрочем, это не помешало Джиму наслаждаться испарениями переполненных продуктами человеческой жизнедеятельности открытых сточных канав, — верного признака того, что скоро город кончится, и начнется сельская местность. Даже откровенная враждебность водителя больше его не беспокоила. Всякий раз, как они останавливались возле очередного контрольно-пропускного пункта, водитель высовывался из кабины и грозил Джиму пальцем, так, словно этот одиннадцатилетний заключенный был единственным виновником совершенно бессмысленной с его точки зрения поездки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48