Когда смолкли торопливые шаги, Арсений кивнул:
– Ты как?
Я пожала плечами, помолчала, а потом задала главный мучивший меня вопрос:
– Ты когда вытащишь меня отсюда?
Мы неотрывно смотрели друг другу в глаза, напряжение росло и уже грозовым облаком нависало над нами. Арсений поспешно отвёл взгляд, нахмурился, словно тянул время:
– Я не могу.
– Что?! – Я даже не вскрикнула – взвизгнула, поперхнувшись собственной слюной. – О чем ты говоришь, колдун? – прохрипела я через приступ кашля. – Что значит ты не можешь?! Ты, едва ли не главный человек этого чёртова королевства, и не можешь?! Это смешно, – я почувствовала, как на глаза навернулись слезы, – ей-богу, смешно! – От отчаяния я схватилась за голову.
– Стражий предел хочет расправы, – буркнул он в бороду. – Наташа, я отношусь к тебе, как дочери, – начал он почти торжественно.
– Что же ты не отнесёшься ко мне действительно как к дочери и не вытащишь отсюда?! – снова заорала я, перебивая его.
Последовавшая за этим пощёчина оглушила и отбросила меня на пол. Я лежала на холодных камнях и пыталась прийти в себя, перед глазами равномерно плыли жёлтые круги, в ушах стоял отвратительный звон.
– Девчонка! – прошипел он. – Я не буду рисковать всем ради глупой воровки, попавшейся на самом простом деле!
Сил подняться не было, я повернула голову и бросила на Арсения яростный взгляд:
– Послушай ты, колдун, когда меня будут судить, я все выложу! Слышишь? Ты пойдёшь на дно вместе со мной, крыса, бегущая с корабля!
Тут Арсений оскалился, и его лощёное лицо с расчёсанной, напомаженной бородой стало действительно похоже на звериную морду.
– Может, я и крыса, – он наклонился ко мне, намотал косу на кулак, – но, заметь, я свободная крыса! – и прошипел прямо в лицо, потом брезгливо отпустил мои волосы и величественно вышел из камеры.
Я вскочила и бросилась к решёткам. Раздался щелчок, и прутья покрылись магическим разрядом. Меня едва не тряхнуло, я шарахнулась назад, но руку всё равно слегка обожгло.
– Арсений! – крикнула я ему в спину. Колдун на секунду остановился. – Почему?
Он не ответил, он просто ушёл.
От злости я плюнула ему вслед и мысленно прокляла. Сама упала на шаткую лавку, и судорожно всхлипнула. Боже мой, даже моя мамаша говорила: связываться с магом – всё равно, что носить гадюку за пазухой!
Предательство Арсения меня подломило. Мы работали в паре с колдуном долгих пять лет. Он давал задания, я их выполняла. Простой налаженный механизм, в котором соскочила какая-то пружинка, и все сломалось. Колдун повернулся спиной, оставив меня наедине с бедой, а я считала его другом. Единственным другом.
За ночь я не сомкнула глаз. В голове крутилась тревожная мысль, не дающая покоя и мучившая меня. Я пыталась вспомнить, понять, осознать догадку, но она ускользала лёгкой тенью, оставляя после себя странное горьковатое послевкусие. Изредка по коридору проходил стражник, ударял по решёткам мечом, извлекая из них сноп магических искр. В их отсветах его лицо казалось уродливой маской.
Я поняла внезапно, даже в жар бросило. Все складывалось слишком просто и легко! Арсений дал план музея. Он объяснил, где можно там спрятаться. Он же сотворил призмы заклятий. Неработающие призмы! Заклинание рассыпалось, но вой охраны продолжал оглушать, его снял только штатный музейный маг! Боже мой, как я сразу не почувствовала подвоха?!
Тихо застонав от бессилия и злости на саму себя, я схватилась за голову. Это ж надо! Попросить защиты у человека, изначально спланировавшего мой арест!
Под утро меня сморил тяжёлый липкий сон. Неожиданно с решётки убрали разряд, и по железным прутьям стукнул половник. Я вздрогнула и открыла глаза.
– Откушайте, мамзель! – растянул губы в притворной улыбке давешний надзиратель, и через прутья пропихнул на пол плошку с куском хлеба.
Дрожа от холода, я поднялась, схватила миску и с омерзением посмотрела на ломоть заплесневелого хлеба, плавающий в жидкой похлёбке. Для новичков ложка в этом заведении не полагалась. Я втянула носом дымок, идущий от варева: пахло рыбой, протухшей дней семь назад. Желудок моментально прекратил урчать, и голод отступил.
Через некоторое время есть захотелось пуще прежнего. Только я решилась отведать остывшего тюремного лакомства, как перед камерой появился уже знакомый охранник: – Выходи!
Устало, оглядев стража, я неохотно поднялась и только тогда заметила поблёскивающие в скудном свете диметриловые наручники в его руках. Это открытие заставило меня отступить на шаг. Диметрил перекрывал любое проявление магии. Ведьмакам от них совсем худо становится, но и нам «яснооким» – тем, кто только видит колдовство, – удовольствие от этого камня небольшое.
Как только наручники сомкнулись на запястьях, вокруг перестало пахнуть жасмином, меня накрыла непередаваемая вонь отхожего места. В коридор я выскочила по собственной воле, даже радуясь в глубине души лёгкому тычку потной пятерни.
Как оказалось, моему «старому знакомому» из музея пришлось хуже. Разбитое лицо превратилось в смесь из кровоподтёков и синяков, да и на ногах он держался с видимым трудом. Плечистый охранник подтолкнул его, и обессиленный мужчина едва не плюхнулся на пол. «Да здравствует справедливость!» – подумала я со злорадным удовлетворением. Мерзавца, из-за которого я попала в такое ужасное положение, было ничуть не жаль. Более того, мне хотелось самой подойти и садануть его под дых, да побольнее! Мужчина словно услышал мои мысли и бросил в мою сторону такой свирепый взгляд, что я не смогла сдержать злой улыбки.
Мы петляли по бесконечным коридорам тюремной крепости. Отовсюду доносились стоны, здесь в холодных каменных мешках годами гнили забытые и правосудием, и родственниками заключённые. Я старалась смотреть себе под ноги и глотать воздух ртом, чтобы не чувствовать отвратительного смрада.
– Они бесы! Помоги! – вдруг раздался сдавленный всхлип, кто-то схватил меня за порванный рукав. Я с ужасом шарахнулась в сторону, вырываясь, потом с отвращением глянула в камеру на заключённого. Он, полубезумный, держался за железные прутья, будто их не покрывал разряд. – Помоги! – выкрикнул он.
Охранник ударил по решётке мечом, посыпались искры, лезвие потемнело. Заключённый отскочил назад и закричал:
– Они держат моего дракона в подвале королевского дворца, они убьют его! Я не хочу умирать!
Надзиратель схватил меня за шкирку и толкнул вперёд, чтобы я не останавливалась. Сердце продолжало выстукивать барабанную дробь. Какого черта?! Какие драконы?! Не собираюсь я никому помогать и следующие тридцать лет жизни намерена прятаться от стражей после побега из медных рудников под Тульяндией!
– Хранитель, мать вашу! – прошипел охранник сквозь зубы. – Слышишь, он себя Хранителем дракона зовёт! А знаешь, что этот чокнутый сказал вчера? – хрипло хохотнув, обратился он ко второму стражу, тот что-то нечленораздельно промычал. – Что меня растерзают драконы, когда вернутся! Слышь, драконы! Да этих тварей всех давно истребили!
– Знамо дело, – трубно подтвердил второй. – Эй, ты, пошевеливайся! – Раздался глухой удар и сдавленный стон «старого знакомого», а я буквально расплылась в улыбке от удовольствия. Всегда приятно, когда бьют твоего недруга.
Мы поднялись по длинной каменной лестнице и оказались в тёмной комнатке. После холода подземелья здесь было намного теплее. Створка единственного плохо закрытого окна скрипела от сквозняка. Через мутные разводы на стекле просвечивалось серое нахмуренное небо. Богатая деревянная дверь из морёного дуба казалась там чужеродным телом.
– Идём! – охранник подтолкнул меня к двери.
Огромный судейский зал, заполненный народом, подавлял своим величием и строгостью. В центре высились мраморные колонны, по всему периметру у стен застыли мрачные охранники, каждый на своём маленьком наделе, в отведённом ему уголке. Узкие окна закрывали бархатные пыльные портьеры. Над высокой кафедрой, где заседали судьи в напудренных париках, красовалась разноцветная мозаика, изображающая девицу с весами, лицом своим отдалённо походящую на ныне покойную мамашу Петра Распрекрасного, Елизавету Серпуховскую. На длинных скамьях шумели завсегдатаи мелких разбирательств, представляющие суд бесплатным развлечением, неким бесконечным спектаклем с постоянно меняющимися действующими лицами. Нас провели к трибуне, избитый «старый знакомый» буквально лёг на стойку, низко опустив голову на руки, и я заметила, что диметриловые наручники выжгли кожу на его запястьях.
Так он маг?
Я посмотрела на мужчину с всевозрастающим интересом. Он с трудом приподнял голову и обвёл судей, вольготно развалившихся в глубоких креслах напротив нас, каким-то затуманенным взором. Семь морщинистых стариков с презрительными взглядами и непомерным чувством собственной значимости.
От царящей атмосферы я, было запаниковала, но тут же взяла себя в руки. В конце концов, ваза стоимостью не больше 90 золотых не может привести к большому сроку. Пред нами появился юнец в криво нахлобученном парике. Мальчишка сильно волновался, зажимал в руках потрёпанную бумажку и смотрел на меня почти виновато. Я возликовала: с таким обвинителем, возможно, мне дадут всего пару лет исправительных работ! Условно, к примеру.
– Тихо! – раздался монотонный голос, повторявший эти слова тысячи раз. – Суд начинается!
В один момент гомон прекратился, и в зале повисла грозная тишина, нарушаемая лишь редкими шепотками зевак.
– Слушается дело Натальи Москвиной, – начал все тот же монотонный голос, – и... – голос запнулся. Похоже, даже суд не знал, что за птица стоит рядом со мной.
– Обвиняемый, представьтесь, – потребовал один из судей, пытаясь замять неловкость.
– Николай Савков, – хрипло отозвался обвиняемый и едва не рухнул на пол без чувств.
– ...и Николая Савкова, – уже веселее поведал обладатель голоса.
– Обвинитель, приступайте, – снова кивнул судья, и с его парика посыпалась кукурузная мука.
– Н-н-наталья Москвина об-об-обвиняется в убийстве, – я поперхнулась от возмущения, – то есть в к-к-краже... в краже в-ва-вазы... А-а-астиа-фанта... да. – Паренёк разволновался, отчего заикание стало особенно заметным, и совсем сник. Густо краснея, он бросил на меня жалобный взгляд, будто умоляя обвинить саму себя.
– Виселица! – вдруг произнёс главный судья без вступлений, недослушав пламенную речь паренька. Мы с обвинителем одновременно моргнули.
Мне показалось? Я ослышалась? Что значит «виселица»? Это такой судейский юмор? Теперь мне стало действительно страшно, я лихорадочно теребила свою длинную, почти до колен, светлую косу, и уже сама жалобно смотрела на ошарашенного обвинителя. Тот никак не мог понять, что же произошло на самом деле.
Судья взял в руки молоток:
–... и этого, – он ткнул в сторону Николая, – повесить!
Казалось, Савков даже не обратил внимания, что его только что приговорили к смертной казни. Он с трудом повернулся ко мне и как-то нехорошо усмехнулся, зло.
После громкого удара судейского молотка ошеломлённый зал загудел как пчелиный рой, обсуждая невиданное решение. Потом этот суд войдёт в анналы истории как самый быстрый и жестокий за все время существования Окского королевства.
Закрытая, без единого окошка карета, опечатанная сильнейшей магией, тряслась на кочках и колдобинах. Я крепко вцепилась в деревянную лавку и через темноту пыталась рассмотреть сидящего напротив мужчину. Он закрыл глаза и прислонился к тонкой стенке кареты, грудь его тяжело вздымалась. Похоже, диметрил доставлял ему настоящее страдание. «Так тебе и надо!» – подумала я, но как-то вяло, уже не радуясь отвратительному состоянию новоявленного недруга.
Извне доносился шум улиц, чьи-то визгливые голоса кричали: «Смотри, смертников везут!» Потом все стихло, колёса перестали выстукивать по брусчатке чечётку, и карета пошла плавно, словно по грунтовой дороге. В щёлочку через дверь пробивалась тоненькая полоска света и струйка чистого прохладного воздуха. Николай застонал и заёрзал на лавке.
– Больно? – тихо спросила я, сама удивляясь участию, просквозившему в голосе.
– Нормально, – прохрипел он. – С чего вдруг озаботилась?
Я пожала плечами и замолчала, потом вовсе отвернулась.
Отчего-то представилась моя ничем не прошибаемая мамашка. Ей придут вести о моей кончине, и она нарядится в узкое чёрное платье, подчёркивающее каждый изгиб ещё стройного тела, и, прикладывая к сухим глазам шёлковый платочек, будет повторять знакомым: «Несчастную девочку убило наше правосудие, как, впрочем, и Игоряшку!» Потом она ещё несколько дней поиграет на сочувствующую публику, снимет траурную вуаль и забудет, что у неё когда-то была дочь.
Когда четвертовали отца, она вела себя именно так.
– Тебе страшно, Наталья Москвина? – вдруг прохрипел Савков.
– Нет, – отозвалась я.
Фальшиво, да и наплевать! В конце концов, именно из-за Николая – как его там? – Савкова меня сейчас повесят!
Честно говоря, я уже была чуть жива от накатывающего волнами страха. Моменты леденящего ужаса перемежались с таким же ледяным спокойствием. И не верилось. Не верилось, что через каких-то полчаса я перестану чувствовать, говорить, думать. Ещё меня мучил вопрос: это больно, когда верёвка затягивается на шее, перекрывая дыхание?
– Умирать всегда страшно, так ведь, Наталья Москвина? – продолжал он измываться.
– Не знаю, не пробовала. – Я замолчала и неожиданно для себя ужасно разозлилась. – Послушай, что ты от меня хочешь?! Позволь напомнить, милсдарь, ты тоже будешь висеть, вывалив язык! Кстати, – добавила я, успокоившись и стараясь не замечать его ироничного хмыка, – мужики разлагаются быстрее женщин, а все оттого, что вы...
Карета остановилась так резко, что я слетела с лавки, ткнулась лицом в колени Савкова и тут же отскочила, как от чумного. Дверь открылась, от яркого дневного света потемнело в глазах.
– Выходите, – приказал охранник, схватил меня за шкирку немытой ручищей и одним рывком выволок на свежий воздух.
1 2 3 4 5 6