Это было бы таким же беззаконием, как и то, что посадили нашего Петра. Нет, Корнель, его забрали злые люди. Злые, жестокие, глупые. Ах, если бы я только могла вот этим кулаком ударить им прямо в лицо...
К о р н е л ь. Мама, прошу тебя...
Мать. Мы не имеем права оставлять его там, Корнель! Ты должен как-нибудь помочь мне... Потвоему, его могут продержать еще несколько дней?
Корнель. Да, возможно. Но потом, конечно,освободят. На улицах спокойно. Вот увидишь, к завтрашнему дню все будет кончено...
Мать. И ты пойдешь со мной за Петром?
Корнель. Да, мамочка...
Мать. А разве нельзя отнести ему кое-что сегодня?
Корнель. Сегодня - нет, мамочка!
Несколько отдаленных выстрелов. Начинает смеркаться.
Мать. Что это?
Корнель (нервно). Ничего. Это где-то на улице. Пожалуйста, мама... не выходи из дому.
Мать. Но ведь Петр ждет...
Корнель. Опять ты со своим Петром! Дело не только в Петре, мамочка.
Мать. Это чем-нибудь грозит Петру... или тебе?
Корнель. Прости, мама, я боюсь за наш успех.
Снова отдаленные выстрелы.
Мать. Только бы не стряслось беды с Петром!
Корнель (у окна, прислушивается). Только бы не стряслось беды с нашей нацией, мама!.. Где-то стоит готовый к бою отряд: если бы ты знала, какие это молодцы... Их так и называют: сливки. Отборные стрелки, которые первыми пойдут в атаку. Они только ждут команды и переглядываются: где же Корнель?.. А я здесь, друзья. Не могу быть с вами... Должен сидеть дома. Кто-нибудь должен же оставаться дома на случай каких-либо происшествий. Старайтесь, ребята! А я... меня можете вычеркнуть...
Мать. Что с тобой, Корнель?
Корнель. Ничего, мамочка. Не бойся... я останусь с тобой... и с Тони. Понимаешь, когда на улицах неспокойно, могут объявиться разные люди... Но ты, мама, не бойся ничего. Я буду дома. (Подходит к стойке с ружьями.)
Мать. Что ты там ищешь?
Корнель. Папин карабин, который он брал с собой в Африку. Надо, его, пожалуй, почистить. (Берет карабин со стойки.)
Мать. Да я ведь каждый день стираю с него пыль!
Корнель. Ты этого не понимаешь, мамочка. Ружье требует большего. И время от времени из него надо стрелять. (Подходит к матери и кладет ей руку на плечо.) Не беспокойся ни о чем, мама. Все будет в порядке, вот увидишь.
Мать. А Петр вернется?
Корнель. Вернется, вернется, мамочка. (Уходит с винтовкой.) Сумерки сгущаются.
Мать (смотрит ему вслед). Ты говоришь мне неправду, Корнель, я знаю... (Ходит по комнате и то тут, то там что-нибудь поправляет.) Вдали несколько выстрелов. Господи, что с Петром! (Садится в кресло и молитвенно складывает руки.) Господи Иисусе, спаси и помилуй моего Петра! Милосердная матерь божья, смилуйся надо мной, спаси моих детей! Господи Иисусе Христе, верни мне Петра! Пресвятая богородица, моли бога за моих детей! Господи, распятый на кресте, помилуй моих детей!
Петр показывается в дверях; на нем только брюки и распахнутая рубашка. В комнате почти совсем темно.
Петр. Здравствуй, мама!
Мать (вскакивает). Петр! Тебя освободили!
Петр. Какое... Просто мне не о чем больше с ними разговаривать, мамочка.
Мать (спешит к нему). Я так боялась за тебя... Иди же скорее ко мне, мой мальчик!
Петр (уклоняется). Не надо, мамочка. Прошу тебя, сядь там.
Мать (тянется к нему). Да что с тобой, сыночек? Где твой пиджак?
Петр (по-прежнему уклоняется). Там... Там. Они его, наверно, пришлют. Они ведь такие строгие любители порядка.
Мать. Кто?
Петр. Они. Белые, понимаешь? Не надо, не зажигай света, мамочка... Мне очень тяжело, но я должен тебе кое-что сказать. Я, собственно, затем и пришел. Пожалуй, лучше, если я тебе скажу это сам.
Мать. Что случилось, Петр? (Старается до него дотронуться.) Пойди же ко мне!
Петр (отодвигаясь). Ты только не сердись на меня, мамочка, но, право, я никак не могу отвечать за это. И Корнель не может.
Мать. За что?
Петр. Ах, мамочка, какая ты непонятливая! Ведь этого надо было ждать. И Корнель это знал. Ну, теперь уж дело прошлое...
Мать (с возрастающим ужасом). Что-дело прошлое?
Петр. И произошло страшно давно, мама... Больше получаса тому назад.
Мать. Что произошло?
Петр. Ну... расстреляли меня.
Мать. Петр! (Шатается и без чувств падает на пол.)
Петр. Ах, мама! Господи, да что же это я... Помогите кто-нибудь! Ондра!
Из мрака выбегает Ондра в белом халате.
Ондра. Что случилось?
Петр. Да вот мама...
Ондра (опускается на колени возле нее, щупает пульс.) Дай-ка, мамочка...
Из мрака выходит Отец в офицерской форме.
Отец. Что с ней?
Петр. Не знаю... Вдруг повалилась...
Отец. Надо быть осторожнее! (Опускается на колени возле матери.) Душенька, что с тобой?
Из мрака появляется И р ж и в комбинезоне летчика.
И р ж и. Здравствуй, Петр. Что, маме нехорошо? (Зажигает лампу на письменном столе.) Ондра (на коленях возле матери). Сердце. Такие перебои... Бедняжка!
Отец. Если б мы могли кого-нибудь позвать!
Ондра. Затем? И нас довольно. Теперь она некоторое время пролежит без сознания. Нервное потрясение. .Лучше всего оставить ее в покое. Давайте какуюнибудь подушку.
Петр (собирает диванные подушки). На, бери.
Иржи (несет целую груду подушек). Вот, возьми.
Ондра. Приподыми ей голову, папа. (Подкладывает подушки.) Ну, теперь лежи себе тихонько, мамочка. (Встает.) Отойдите от нее, пусть полежит спокойно.
Отец (встает). Чем ты ее так напугал, Петр?
И скажи, пожалуйста, как ты вообще здесь очутился?
Ондра. Одну минуту, папа! (Поворачивает Петра к свету и осматривает ему лоб.) Так! Одна, другая. (Раскрывает у него рубашку и водит пальцем по груди.) Одна, две, три. Эта вот - прямо в сердце.
Отец. Покажи-ка! Меткий выстрел. Собственно говоря, это очень похоже на... Как-то раз у нас поставили к стенке одного араба, угостили его по-военному свинцом... Послушай, сынок, с тобой-то это как случилось?
Петр. Поставили к стенке, папа.
Отец. Эге, братец ты мой! И стреляли, видно, солдаты.
Петр. Солдаты, папочка.
Отец. Надеюсь, Петр, ты не изменил родине?
Петр. Нет, папа. Я боролся за великое и благородное дело.
Отец. Против солдат? Что-то я никак не возьму этого в толк, мой милый!
Петр. И на нашей стороне тоже есть солдаты, папа.
О т е ц. На обеих сторонах солдаты?
Петр. Да.
Отец. Наши против наших?
Петр. Да, папа.
Отец. Это мне что-то не нравится, Петр. Это у вас, ребята, какая-то путаница... Ну, и ты, значит, .был разведчиком, Петр?
Петр. Нет, папа. Я только писал в газетах.
Отец. Не ври, Петр. За это не расстреляли бы. У нас казнили одних шпионов да изменников.
И р ж и. Теперь, папа, другие времена.
Отец. Да, по-видимому. Очевидно, мои милые, теперь у вас какие-то новые правила игры. (Поворачивается к матери.) Ну, как она?
Ондра (сидит, склонившись над матерью). Ничего. Пока еще в обмороке. Можно подумать, спит.
Петр. Ну и хорошо. Она одна может нас слышать...
Ондра. И говорить с нами. Только мамочка может нас видеть. Она еще не утратила с нами контакта.
Петр (рассеянно вертит глобус на письменном столе'.) Доложу вам, мои милые, мучительна была минута, когда пришлось сказать ей...
И р ж и. Знаю, знаю, дружище. Чувствуешь себя невероятно глупо, как будто ты должен сознаться в какой-то проделке. (Открывает ящик письменного стола и роется в нем.) Знаете, мамочка хранит даже наши трубки?! Ну, какая же она хорошая, эта мама! А ведь при жизни, бывало, только и слышишь: "Не дыми ты здесь, пожалуйста!" (Привычным жестом курильщика машинально берет в рот пустую трубку и посасывает.) Ммм... Честное слово, здесь чувствуешь себя совсем как дома.
Выстрелы на улице.
Отец (подходит к окну). Как будто стреляют. Тах-тах! Это солдатские винтовки. (Прислушивается.)
Петр (передвигает с места на место пепельницы и пресс-папье). Это наши. Наши стреляют!
И р ж и. И мои тетради тоже здесь. Нет, в самом деле, чего только она не хранит, эта мама! (Перелистывает тетрадь.) Ага, мой чертеж. Так, безделка! Я пробовал набросать новый профиль крыльев.
П етр (ставит на стол негритянскую фигурку, которая стояла на шкафу). Пусти-ка!
И р ж и. Зачем ты ее притащил?
Петр. Да так... Сам не знаю. От нечего делать.
Отец (оборачивается, продолжая стоять у окна). Оставь его, Иржи. Это просто беспокойство мертвых. Им хочется обратить на себя внимание, отметить, что они здесь побывали. У него со временем пройдет... Послушай, Петр! Ты по крайней мере держал себя... как мужчина?
Петр (переставляет коробку с табаком). Конечно, папа. Не сплоховал.
Отец. Это хорошо. Не посрамил фамилию!
Ондра (сидит возле матери). Должно быть... дьявольски неприятное чувство, когда тебя вот так... расстреливают.
Петр. И не говори! Стоишь со связанными за спиной руками, а против тебя шестеро солдат - простых деревенских парней... Мне их было ужасно жаль. Я бы не хотел быть на их месте.
Отец. Но глаза у тебя не были завязаны?
Петр. Нет, папа. Я не позволил.
Отец. Молодец! А кто командовал?
Петр. Какой-то щуплый, писклявый лейтенант. Страшно хорохорился, чтобы не было заметно, что ему не по себе. Тут же на моих глазах зарядил свой револьвер: на всякий, мол, случай; если солдаты промажут.
Ондра. Вот дьявольщина!
Отец. Так полагается, Ондра. Иначе нельзя.
Петр. Черт бы его побрал; он действовал мне на нервы, этот хлыщ! Ну, я ему и сказал: "Пошел прочь, болван, не мозоль мне глаза. Я сам скомандую!" Отец. Этого не надо было, Петр. Казнь... дело серьезное. Я как-то раз присутствовал и... Ну, да что говорить!
Петр. Чем-нибудь надо же подбодрить себя, папа. Положение ведь довольно паршивое... Солдаты засмеялись, и я тоже. И всем стало как-то легче. А он покраснел, выхватил шашку да как закричит: "Смирно! Целься!" Откровенно сказать, ребята...
И ржи. Что?
Петр. У меня прямо колени подкосились. Чуть не упал. Вдруг такая отвратительная слабость в ногах... и в животе... Брр! Сам себе тряпкой показался. Странно, не помню даже, когда этот шут гаркнул: "Пли!" Почувствовал только, как холодный ветер пробежал у меня по волосам.
О н д р а. Это от страха.
Петр. Может быть. (Опять беспокойно передайгает вещи с места на место.) Но скажу вам... это ужасное чувство. Ужасное.
Иржи (подняв глаза от тетради). Мне можешь не рассказывать.
Петр. Нет, ты себе не представляешь, Иржи... Ни ты, ни кто другой.
Иржи. Мне это хорошо знакомо, голубчик. Когда я падал со своим самолетом...
Петр. Ну, это только мгновенье.
Иржи. Напрасно ты так думаешь. С высоты двенадцати тысяч метров - это длится порядочно. Вообще невозможно определить, сколько времени падаешь. Кажется... целую вечность. И все время, все время чудится, будто вся земля валится тебе на голову.
О н д р а. О чем же ты в это время думал?
Иржи. Да, собственно, ни о чем: мной овладело какое-то страшное спокойствие. Значит, конец? Отдаешь себе в этом полный отчет - тупо, ясно, спокойно. Да глядишь: где лучше расшибаться? Вон там не хотелось бы: там деревья; на этом вот поле удобней...
Петр. Ну, это еще хорошо, Иржи.
Иржи. Хорошего мало. Такое безразличие хуже... отвратительней всякой боли. Словно в тебе заживо что-то каменеет, и ты уже не в силах шевельнуться... Брр!
О н д р а. Это было не безразличие, Иржи. Скорей ужас.
Иржи. Не знаю. Но я не хотел бы еще раз испытать что-нибудь подобное. Уф!.. Ужасное ощущение!
Пауза.
Петр. А... с тобой как получилось, Ондра?
О н д р а. Ну, у меня, дружище, было довольно времени. У меня это длилось... несколько суток.
Петр. Что? Умирание?
Ондра. Ну да. Я за целых три дня знал... что мне конец... О чем только за это время не передумаешь... чего только не вспомнишь! А я к тому же... был тогда занят еще наблюдениями: ага, вот один, вот другой симптом! Печень подвела, Ондрушка! Ну и пришлось - в дальний путь...
Отец. Скажи, Ондра, как ты подцепил желтую лихорадку?
Ондра. Это был эксперимент, папа. Мы хотели выяснить, передается ли зараза этим подлым комаром, этой самой стегомией, и от тех больных, которые перенесли первую стадию болезни. Это в точности не было известно. Вот я и дал себя искусать подопытным комарам.
Отец. И схватил лихорадку?
Ондра. Схватил - да еще какую... Но это противоречило нашим предположениям.
Отец. А какое значение имел подобный опыт?
Ондра (пожав плечами). Ну, хотя бы научное. Мы хотели узнать, как развивается этот микроб в комаре. Это очень важно, папа.
Иржи. И тяжело умирать от этой лихорадки?
Ондра. Тяжело, милый; валяешься, как Лазарь...
Жар, желтуха... Всякие пакости. В общем, паршивая болезнь, друг мой. Брр! Никому не пожелаю.
Петр. Значит, только папка погиб у нас прекрасной смертью?
Отец. Я? Почему ты так думаешь?
Петр. Ну, быть убитым в бою - это по крайней мере значит выполнить свой долг; кроме того - имеешь возможность защищаться.
Отец. Но я ведь не был убит в бою, сыночек!
Петр. Нет? Как же так? А мы всегда думали...
Отец. ...что я был убит при последней вылазке? Нет. Это только для мамочки, дети. Нельзя же было сказать ей, как получилось на самом деле.
И р ж и. А как получилось?
Отец. Я вовсе не был убит в бою. А просто остался лежать, мой мальчик.
О н д р а. Раненый?
Отец. Ну да, и меня нашли туземцы.
Петр. А потом?
Отец. А потом они меня замучили. (Махнув рукой.) Ну, довольно об этом, правда? Как мамочка, Ондра?
О н д р а. Пульс лучше.
Отец. Но она, конечно, так и не должна знать, что я вам сказал, дети.
Пауза.
И ржи (над своей тетрадью). Вот говорят... отдать жизнь за что-то великое: за науку, за родину, за веру, за спасение человечества или за что-нибудь еще в этом роде. А когда с тобою случается...
Ондра. ...так все выглядит совсем иначе, знаю. Если б люди могли себе представить, каково при этом человеку... они, наверно, меньше твердили бы о том, как прекрасно... за что-то . умереть. Прекрасно! Я не нахожу в своей смерти ничего особенно прекрасного.
П е т р. И я тоже, дружище.
Вдали ружейный залп. Пауза.
Отец. Да!.. Люди всегда умирали за что-нибудь - кто их знает, за что... Должно быть, так надо. Но иногда мне приходит в голову... был бы я теперь полковником, а то и генералом, получал бы пенсию, жил бы здесь с вами, писал бы мемуары и копал грядки в огороде... Это было бы неплохо, ребятки. Что ни говорите, а жизнь есть жизнь: по крайней мере можно что-то делать... Я знаю - вы все отдали жизнь за что-нибудь великое: Ондра-за науку, Иржи - за технический прогресс, а Петр.
1 2 3 4 5 6