Брюс зашатался в седле; секира отсекла правую руку д'Омаля, а Малье де-Гравиль, сбитый с лошади, покатился к ногам Гарольда. Вильгельм же, обладая исключительной силой, сумел пробиться до третьего ряда и разносил всюду смерть своим мечом до тех пор, пока не почувствовал, что конь под ним зашатался; он кинулся назад и едва успел вырваться из вражеских тисков и ускакать, как конь его, весь израненный, рухнул на землю. Рыцари тотчас окружили Вильгельма, и двадцать баронов соскочили с лошадей, чтобы отдать их ему. Он схватил первого, попавшегося под руку, коня и, вскочив на седло, поскакал к своему войску.
В это время де-Гравиль лежал у ног Гарольда; завязки его шлема лопнули от напряжения, и шлем свалился с головы; король уже было хотел сразить его, но взглянув на рыцаря, узнал в нем своего прежнего гостя. Подняв руку, чтобы остановить своих ратников, Гарольд обратился к рыцарю:
– Встань и иди к своим, нам некогда брать пленных. Ты назвал меня неверным своему слову, но как бы там ни было, я саксонец и помню, что ты был моим гостем и сражался рядом со мной, а потому дарю тебе жизнь. Иди!
Де-Гравиль не сказал ни слова, но умные глаза его устремились на Гарольда с выражением глубокого уважения, смешанного с состраданием; потом он встал и пошел медленно, ступая по трупам своих земляков.
– Нет! – крикнул Гарольд, обращаясь к стрелкам, направившим свои луки на рыцаря. – Человек этот отведал нашего хлеба и оказал нам услугу. Он уже заплатил свою виру.
И ни один стрелок не пустил стрелу в нормандца. Между тем, едва нормандское войско, уже начавшее отступать, заметило падение Вильгельма, которого узнали по доспехам и лошади, как дружинники с громким, отчаянным криком: «Герцог убит!» повернули и пустились бежать в страшнейшем беспорядке.
Успех явно клонился в сторону саксонцев, и нормандцы потерпели бы полное поражение, если бы у Гарольда было достаточно конных воинов для того, чтобы воспользоваться критическим моментом, если бы сам Вильгельм не удержал бегущих, не отбросил бы шлема и не открыл лицо, горевшего свирепым, невыразимым гневом.
– Я еще жив! – закричал он с угрозой. – Смотрите мне в лицо, вожди, которым я прощал все, кроме трусости! Я страшнее для вас, чем эти англосаксы, обреченные небом на смерть и проклятие! Стыдитесь!
Упреками и бранью, ласками и угрозами, обещаниями и ударами герцог Вильгельм успел остановить бегущих, построить их в ряды и рассеять панику. Тогда он возвратился к своим отборным рыцарям и стал следить за битвой. Он заметил проход, который передовая дружина англов, двинувшись за бегущими, оставила без прикрытия. Он призадумался, и лицо его просияло. Увидев де-Гравиля, сидевшего опять на коне, он подозвал его и произнес отрывисто:
– Клянусь Небом, мы думали, что ты переселился в вечность! Ты жив и можешь еще сделаться английским графом... Поезжай к Фиц-Осборну и скажи ему следующее: «Смелость города берет...» Не медли ни минуты!
Де-Гравиль поклонился и полетел стрелой.
– Ну, храбрые вожди, – весело сказал Вильгельм, – до сих пор была закуска, а теперь пойдет пир... Де-Танкарвиль, передай всем приказ: «Вперед, на знамя!»
Этот приказ пронесся по нормандским рядам, раздался конский топот, и все рыцарство Вильгельма понеслось по равнине.
Гарольд угадал цель этого движения; он понял, что его присутствие нужнее близ знамени, он повторил своим ратникам уговор не нарушать своего треугольника, в котором заключалась их сила против конников, да и против численного превосходства противника; он вскочил на коня и пересек с Хаконом обширную равнину, сделав громадный объезд, чтобы попасть в тыл; проезжая близ таверны, он заметил в толпе множество женщин. Хакон сказал ему:
– Жены ждут возвращения мужей после победы.
– Или будут искать их среди убитых, – ответил Гарольд. – Что, если мы падем, будет ли кто-нибудь искать нас в грудах трупов?
Он не успел произнести эти слова, как увидел вдруг женщину, сидевшую под одиноким терновым кустом, невдалеке от поля боя. Король посмотрел пристально на эту неподвижную, безмолвную фигуру, лицо ее было закрыто покрывалом.
– Бедняжка! – прошептал он. – Счастье и жизнь ее зависят, может быть, от исхода сражения... Дальше, дальше!
Услышав этот голос, женщина быстро встала и протянула руки. Но саксонские вожди повернули к войскам и не могли, конечно, видеть ее движения, а топот лошадей и грозный гул сражения заглушили слабый и болезненный крик.
– Мне пришлось еще раз услышать его голос! – прошептала она и уселась опять под терновым кустом.
Когда Гарольд и Хакон въехали в окопы и сошли с лошадей, громкий клик: «Король! Король! За права отцов!» раздался вдруг в рядах и ободрил воинов, на которых всей силой напирали нормандцы.
Плетень был уже заметно поврежден и изрублен мечами, когда Гарольд попал в самый разгар сражения. С его появлением ход битвы изменился; из смельчаков, пробившихся внутрь окопов, не вышел ни один: люди, лошади и доспехи падали под ударами секир, из-за чего Вильгельм был вынужден отойти. Медленно спустились рыцари по косогору, а англичане, ободренные их отступлением, готовы были выйти из своих укреплений и пуститься в погоню, если бы приказ Гарольда не сдержал их. Пользуясь этим отдыхом, король велел заняться ремонтом плетня. Когда все было сделано, он обратился к Хакону и окружающим его танам и сказал с радостью:
– Мы можем еще выиграть это сражение... Сегодня мой счастливый день; день, в который все мои начинания всегда были удачны. Да, кстати, ведь сегодня день моего рождения!
– Твоего рождения? – воскликнул Хакон с удивлением.
– Да, разве ты не знал?
– Нет, не знал... А ведь странно! Ведь сегодня же день рождения Вильгельма... Что сказали бы астрологи о таком совпадении?
Загадочный сон, виденный Гарольдом в юности, ожил в его памяти, ему опять почудилась таинственная рука из-за темного облака... в ушах снова раздался странный голос: «Вот звезда, озарившая рождение победителя!»; опять слышались слова Хильды, когда она рассказывала значение сновидения; послышалась загадочная песнь, которую тогда пела ему пророчица. Эта песнь леденила теперь кровь в его жилах, глухо, мрачно звучала она среди гула битвы.
И главу твою с короной
Силе век не разлучить!
Пока кости хладных трупов
Мирно спят на дне могил,
И пылая жаждой мести,
Не тревожат жизни пир.
Если ж солнце в нас полночный
Свод небесный озарит
И меж ним и бледным месяцем
Бой ужасный закипит,
Трепещи! Тогда в могилах
Кости мертвых встрепенутся
И, как дух опустошенья,
Над живыми пронесутся.
Шум и крики в отдалении, победный клич нормандцев пробудили короля и напомнили ему о печальной действительности. В словах, переданных де-Гравилем Фиц-Осборну, заключалось приказание привести в исполнение придуманную ранее хитрость: совершить нападение на саксонскую передовую дружину и обратиться потом в ложное бегство. Все была сделано так естественно, что, несмотря на приказ короля и на слова Леофвайна, смелые англичане, разгоряченные борьбой и победой, бросились за бегущими. А нормандцы направились туда, где был глубокий овраг, в который саксонцы надеялись загнать их. Эта роковая ошибка случилась в то самое время, когда натиск Вильгельма с рыцарями был отбит. С громким хохотом и злобной радостью показал он своим людям на саксонцев, пришпорил коня и присоединился к пуатуинской и булонской коннице, бросившейся в тыл распавшегося отряда. Нормандская дружина повернула назад, а конница уже вылетела внезапно из кустарника близ оврага. Англичане были окружены, а конные воины давила их со всех сторон.
Только суррейская и суссекская дружины остались на местах под командой Гурта, но им пришлось идти на выручку товарищам; приход этих дружин прекратил кровавую резню и изменил положение дела. Пользуясь знанием местности, Гурт завлек неприятеля на крытые провалы вблизи его засады. Нормандцев погибло такое несметное число, что, по словам летописца, провалы были набиты их трупами вровень с равниной. Однако, несмотря на эту западню, саксонцы не могли бороться с таким большим числом врагов. В это время отряд под начальством Мартеля занял по приказанию герцога пространство, оставшееся свободным между укреплениями и полем боя. Когда Гарольд взглянул на этот участок, все подножие холма было опоясано сталью, и у него не осталось надежд помочь передовой дружине. Он стоял неподвижно и смотрел на происходившее. Только движения рук и удрученные восклицания выдавали сменявшееся в его сердце надежду и страх. Наконец, он воскликнул:
– Молодец Гурт! Храбрый Леофвайн! Взгляните на их знамена... вправо... влево!... Превосходно, Вебба!... А! Они идут сюда?! Клин смыкается... Прорезывает себе путь сквозь середину врагов...
Действительно, разрозненные остатки англичан, не имея возможности соединиться, построились в виде неизменного клина и, подняв щиты над головой, осыпаемые градом стрел, шли вперед; перед ними был грозный отряд Мартеля, а сзади их преследовали бесчисленные полчища герцога Нормандского. Король не мог терпеть дальше. Он выбрал пятьсот еще довольно свежих и мужественных воинов, и, приказав остальным стоять твердо, спустился с холма и внезапно ударил в тыл отряда Мартеля, состоявшего из нормандцев и бретонцев.
Эта вылазка, в полном смысле отчаянная, но организованная вовремя, способствовала отступлению разрозненных групп саксонцев и прикрыла их. Многие, правда, были отрезаны, но Гурту и Леофвайну удалось прорваться со своими отрядами к Гарольду и войти в лагерь. Вслед за ними ворвались и ближайшие неприятельские ряды, но они тотчас же были вытеснены обратно под радостные крики англичан.
Но, к сожалению, спаслось немного удальцов, несмотря на помощь Гарольда, и не оставалось никакой надежды, чтобы оставшиеся еще в живых и разбросанные по равнине остатки дружин могли присоединиться к ним.
А в этих разбросанных остатках находились люди, которые, видя неизбежность поражения и пользуясь знанием местности, спаслись бегством с санглакского поля. Таких, правда, было немного. Но в лагере никто не унывал. Позиция казалась неприступной, как каменная крепость. Смелейшие из нормандцев приходили в уныние при взгляде на холм, с которого был отбит сам герцог. Вильгельм в последней схватке получил несколько ран, и под ним были убиты три лошади.
Множество славных рыцарей и баронов заплатили жизнью за свою отвагу в этот печальный день. Вильгельм, после истребления почти половины английского войска, со стыдом и гневом слышал громкий ропот нормандцев при мысли о приступе высот, на которых находились остатки бесстрашных врагов. В эту решительную минуту, брат герцога, бывший в тылу со священнослужителями, следовавшими за ним в поход, выехал на открытое поле, где приводили в порядок строй. Под белой мантией епископа был тяжелый панцирь; но шлем не покрывал его головы, в правой руке был меч, на левой висела огромная палица на ремне. За Одо шла запасная дружина, еще не участвовавшая в битве и потому не ощущавшая того ужаса, который охватил другие отряды, перепуганные стойкостью саксонцев.
– Что это значит? – воскликнул гневно Одо, видя расстроенных воинов. – Вы задумываетесь? В тот момент, когда колосья скошены и вам предстоит только собирать жатву? Как?! Вы робеете, вы, потомки Одина? Смотрите, я еду рядом с братом без шлема, но с мечом в руке. Вперед же, ратники, вперед, и знайте, кто отказывается служить Богу и государю, негодяй и предатель!
Эти слова, дышавшие негодованием, а также приток свежих сил, приведенных прелатом, подняли упавший дух войска. Все войска герцога, дружно двинулась на холм. Убедившись, что конница не принесет пользы до тех пор, пока не будут разрушены укрепления, Вильгельм выдвинул вперед стрелков и приказал им идти напролом, так как входы в лагерь были тщательно забиты.
Когда нормандцы начали взбираться на косогор, Гарольд обернулся к находившемуся близ него племяннику.
– Где твоя секира? – спросил он.
– Гарольд, – мрачно ответил юноша, – я не взял секиры, потому что хочу быть твоим щитоносцем. Ты должен до конца сражения иметь обе руки свободными для секиры, а щит стеснил бы тебя. Бейся ты, а я буду прикрывать тебя.
– Значит, ты в самом деле любишь меня, сын Свейна, а я, признаюсь откровенно, иногда сомневался в этом.
– В таком случае, ты был не прав, – возразил Хакон, устремив свой грустный взгляд на дядю. – Ты был не прав, потому что я люблю тебя, как люблю себя, как свою жизнь! Вместе с твоей жизнью прекратится и моя: закрывая грудь Гарольда, щит Хакона будет защищать свое собственное сердце!
Король с чувством сжал руку этого прекрасного, но уже обреченного на смерть юношу.
– Бедный мальчик! – проговорил задумчиво Гарольд, – я бы сказал на это, что тебе еще рано умирать, но к чему жизнь, если нам суждено быть побежденными, и кто знает, не пожалеют ли многие, что пережили этот печальный день?
Глубокий вздох вырвался из груди Гарольда, но он постарался подавить волнение и кинулся вперед. Очутиться около врага, сразить его было для короля делом одного мгновения, но шлем возникал за шлемом, неприятель шел один за другим, как стая голодных волков. Туча стрел пронеслась по воздуху и поразила англосаксов. Напрасно они совершали чудеса храбрости! Напрасны были их усилия! Нормандцы мужественно продвигались вперед. На место павших являлись новые тысячи.
– Смелые мои бароны, вперед! – раздавался голос герцога.
– Да, да, смелей, сыны Одина! – вторил ему Одо.
Саксонцы отстаивали каждую пядь укреплений; но многочисленность врагов заставила их отступить.
Вот уже перед нормандцами гордо развевается знамя короля Английского; золотое шитье и каменья горят в лучах заходящего солнца. Вокруг Гарольда собрались последние остатки английских сил – запасная дружина: герои, не испытавшие еще поражения, свежие и не утомленные сраженьем.
Перед знаменем стояли Гурт, Леофвайн, Гарольд и Хакон. Король, взволнованный предчувствием, опирался на секиру, так как он был ранен и кровь сочилась сквозь кольчугу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54