Дорог от Смоленска много. И на Москву есть, про прочие я не говорю. Деревень вокруг достаточно, без продуктов не останемся. Да и захватить город не проблема. Там пополнимся, окрепнем и подумаем, стоит ли еще куда-то двигать, а если стоит, то куда.
Остальные выслушали его тираду не перебивая.
— Говоришь, Смоленск? — уточнил матрос. — Ну, а ты, Гриша, как? Согласен с Янкелем?
— Дык мне все едино, батька, — признался здоровяк. — Можно и в Смоленске погостить, раз все равно в ту сторону идем.
— Смоленск… — повторил матрос.
Он пытался вспомнить все слышанное о городе, но слышал он до сих пор немного. Близких корешей из этих краев не было. Если кто и поминал когда здешние места, то ничего существенного в тех разговорах не звучало. Обычный треп в казармах да кубриках.
— Хрен с ним. Пусть будет пока Смоленск, — махнул рукой в знак согласия Горобец. — На первое время сойдет, а там посмотрим. Понравится — такую житуху устроим!
Он как-то враз опьянел и от выпитого, и от бессонной ночи.
— Всех в бараний рог согнем! — привычно поддержал атамана Григорий и, словно подтверждая свои слова, переломил баранью кость.
— Нам бы только офицерье опередить. Вдруг они прут туда же? — пробормотал Горобец.
— Опередим. Пока эти волчины пешкодралом топают, мы по рельсам раз — и в Смоленске! — Гриша весело захохотал. — Они туда, а мы им — занято!
Горобец вскинул на помощника хмельные глаза, и тут же голова мотнулась, едва не рухнула на заставленный закусками стол.
Яков с Григорием с готовностью подхватили предводителя, поволокли его к ближайшему диванчику.
— Я им всем покажу! — взревел по дороге Горобец.
— Успокойся, Федя! Успокойся! Показывать никому ничего пока не надо. Если уж мы вздумали взять власть, то надо будет немного побеспокоиться о жителях. Должен же кто-то хлеб да капусту растить, всякие штучки полезные делать, — примиряюще пробормотал Яков.
— Зачем? Обмануть меня хочешь? — с пьяной подозрительностью осведомился матрос.
— Побойся Бога! Просто пить-есть нам и дальше надо.
— Бога? Бога я побоюсь, — согласился Федор и вдруг выкрикнул: — Но пусть и он меня тогда побоится! Еще посмотрим, кто кого!
Гриша радостно захохотал. Очевидно, представил, как Горобец выходит против всемогущего старца.
Что представлял Горобец, осталось тайной. Рука матроса хапнула кобуру, попыталась открыть ее, однако обмякла и безвольно свесилась с дивана. Матрос захрапел.
— Что? Еще по одной? — предложил Гриша.
— Я пас. — Якова слегка пошатывало. Не то чтобы швыряло из стороны в сторону, но все-таки. — Пойду сосну, пока время есть.
Гриша проследил, как соратник с трудом исчезает в переходнике, и шагнул к столу. Некоторое время могучая рука помощника атамана кружилась над разнообразными бутылками, вцепилась было в коньяк, но потом отпустила его и взялась за бутыль с самогоном. Здоровяк налил себе полный стакан первача, выпил его одним махом, как воду, и с чувством хлопнул донышком пустой посуды о стол.
— Эх, люди! Выпить — и то не с кем!
Железнодорожная станция величиной соответствовала размерам города. Город был и не город даже, а так, городок. Даже улицы все были немощеные. Промышленности никакой. Несколько мелких мастерских, полагающиеся присутствия да гимназия. Станция же — крохотное здание вокзала, водокачка, пара складов и запасные пути.
На этих путях сейчас притулились семь составов с теплушками и платформами, один — пассажирский, да еще бронепоезд. Несколько раз его пытались как-нибудь назвать, то Стенькой Разиным, то Федором Горобцом, однако каждый раз разговоры быстро забывались. Вышедший из классного вагона матрос был мрачен. Его не радовало ни ласковое солнце, ни собственное положение хозяина города и властелина над жизнью и смертью горожан. Следующий за ним интеллигент в распахнутом по случаю жары пальто жизнерадостностью тоже не отличался, но был не столько мрачен, сколько помят. И только последний из вышедших, здоровенный мужчина в косоворотке с перекинутым через плечо ремешком шашки, улыбался за всех троих. Его не брали ни похмелье, ни усталость.
— Бричку! — коротко распорядился матрос оказавшимся рядом людям.
Ни о какой дисциплине в отряде речь не шла, но повеления атамана выполнялись неукоснительно.
Не прошло пяти минут, как на привокзальной площади уже стояла запряженная тройкой коней бричка, а чуть позади — еще две для сопровождающих. Причем на одной из них стоял пулемет. Да еще десятка два человек приготовились сопровождать предводителя верхами. Не столько для охраны, сколько для солидности, ну и, разумеется, для выполнения возможных приказаний.
Время перевалило за полдень, но городок был по-прежнему пустынен. Лишь изредка показывались небольшие группки разбойников. Деловито выбирали дома побогаче, лезли в них, отпихивая хозяев. Всех собак, единственных защитников жилья, перестреляли еще ночью, когда впервые попали на эти же улицы.
— Пора заканчивать с самодеятельностью, — пошевелил толстыми губами Яков. — И без того рухляди уже столько, что скоро два новых эшелона понадобятся.
Бричка как раз проезжала возле нагруженной разнообразным скарбом телеги. Там были кое-как связанные узлы, перина, несколько стульев, какой-то бочонок, а в довершение трое мужиков выволакивали из дома пустой сервант.
Матрос посмотрел на своих орлов и вдруг встрепенулся.
— Сервант-то со стульями вам зачем?
Бандиты от неожиданности остановились. Сам смысл вопроса дошел до них не сразу, и поэтому вся троица некоторое время стояла безмолвной застывшей группой.
— Дык энто… — наконец выдохнул самый сообразительный. — Печку в вагоне топить.
— А дров что, нет?
— Как же дровам не быть? — несколько удивленно отозвался бандит. — Есть, знамо дело.
— Так какого хрена?.. — для пущего эффекта Горобец загнул пару оборотов.
— Дык энто… В запас. — Бандит был несколько обескуражен явным недовольством главаря.
— В запас надо готовые дрова набирать. Они места меньше занимают, — наставительно произнес Яков.
— Во! Голова! — одобрительно кивнул Горобец.
Бандиты озадаченно переглянулись. Не то недавно принявшие, не то еще не протрезвевшие, они никак не могли взять в толк, за что их ругает атаман и за что хвалят губастого Яшку.
— Мебель вернуть! И чтобы больше никакого грабежа без приказа! — категорично объявил матрос.
— Выполнять! — в такт ему рявкнул приподнявшийся с места Григорий и схватился за рукоять сабли.
Жест был красноречив, а сабля — остра. Гришка порою любил демонстрировать баклановский удар, причем под горячую руку редко делал различие между своими и чужими.
Пришлось волочить все назад под смешки атаманского конвоя да благодарить судьбу, что все обошлось.
И вдвойне следовало благодарить судьбу хозяевам дома. Даже не судьбу — Горобца за то, что пришел на помощь.
Последнее соображение посетило всех сидящих в бричке.
— Не понял, — высказал общее мнение Григорий.
Мысль о людской неблагодарности настолько потрясла бугая, что он покинул экипаж и устремился в дом. Даже с улицы было слышно, как что-то там загремело, загрохотало, потом донеслись неразборчивые голоса, старушечий взвизг, и все стихло.
— Не было там никого, — в ответ на вопросительные взгляды своих спутников ответил вернувшийся Григорий. — Одна бабулька — божий одуванчик. Говорит, остальных еще вчера, — он красноречиво провел рукой по горлу.
— А теперь еще и одуванчик сдуло налетевшим ветерком, — дополнил его ответ Яков.
Сопровождавшие атамана дружно заржали. Даже хмурый главарь изобразил подобие улыбки. Правда, улыбка матроса была больше похожа на волчий оскал. Зато остальные посмеялись от души, а уж Григорий хохотал так, что в доме задребезжало стекло.
Даже несостоявшиеся грабители не смогли удержаться от веселья. Они как раз пришли за очередной партией возвращающихся на привычное место вещей, но шутка поневоле отвлекла их от полученного приказа.
— Я только не понял, зачем вы все это в дом таскаете? — серьезно спросил провинившихся матрос. — Раз уж все это бесхозное, то берите, пользуйтесь!
Конвой одобрительно загудел. Все-таки атаман был не только строг, но и справедлив. В этом мог убедиться каждый, кому выпало счастье ходить под его началом.
— Ура нашему батьке! — в порыве чувств выкрикнул кто-то из конвойцев.
— Ура! — дружный восторженный рев остальных пролетел над притихшим городом.
Но еще сильнее взвыла от восторга троица грабителей. Да и как не взвыть, когда одной небрежной фразой им возвращалось все, что они уже считали потерянным?
Матрос гордо посмотрел на своих людей. У него даже похмелье частично прошло и самочувствие явно стало лучше.
— Трогай!
Бричка атамана тронулась дальше.
— Надо бы сход жителей собрать. Для объяснения текучего момента, — предложил Григорий.
— Текущего, — машинально поправил его Яков.
— Один черт, — отмахнулся бугай.
— Черт один, значения разные. — Толстые губы Якова расплылись в улыбке.
Григорий посмотрел на своего соратника с обидой, и даже Горобец осуждающе качнул головой.
— Эх, Янкель! Любишь ты всякую заумь показать! Сколь тебе говорить: проще надо быть, проще.
И сразу вспомнилось другое.
— Распорядитесь, чтобы поискали по дворам бывших. Не фиг им воздух в моем городе портить!
При своих способностях Горобец мог бы сделать все сам, но только не всегда считал нужным разменивать талант по пустякам.
Да и кто мог скрываться в крохотном Починке! Так, мелочь, на которую и сил тратить жалко. Не город — название. Вроде бы только что ехали по улице, и вдруг она оборвалась прямо в поле.
— Уже ищут, батька, — уверенно кивнул Григорий.
На деле в данный момент никто никого не искал, но это так, до пробуждения людей после ночного разгула. Очухаются — без приказов найдут всех, кто в прошлой жизни занимал положение повыше или был чуть побогаче. Если таковые вообще уцелели при ночном вторжении.
Горобец спрыгнул из остановившейся брички, не спеша сделал несколько шагов взад-вперед. Клеш хлестал по ногам, болталась кобура с маузером, бушлат был распахнут, бескозырка лихо заломлена на затылок…
Рядом с превратившейся в дорогу улицей стоял пень. Кто его приволок сюда и зачем, осталось тайной. Не потому, что разгадка была сложна, а потому, что судьба суховатого чурбана была никому неинтересна. Стоит, и стоит. Чем-то напоминает скукоженную человеческую фигуру, однако мало ли на что бывают похожими камни и пни.
Матрос картинно водрузил на пень правую ногу и устремил взор в лежавшие перед ним дали.
— Что в Смоленске творится, не узнавали? — спросил он.
— Зачем? — недоуменно спросил Григорий. — Кады доберемся — узнаем.
— Что там может твориться? Бардак, как и везде, — поддержал его Яков.
— Все равно, — после некоторого раздумья произнес матрос. — Отныне будем действовать по науке. Какая станция следующая?
— А черт ее знает! — пожал плечами Григорий.
— Кажется, Пересня, — проявил некоторую осведомленность Яков, но сразу усомнился. — А может, и не Пересня.
— Все-то у вас кажется, — поморщился Горобец. — Надо бы обзавестись своим офицериком. Чтобы карту умел читать да знал, где что находится.
— Дык ведь предаст, батька! — немедленно возразил бугай.
— А мы с семьей. Захочет, дабы баба с ребятишками была цела, — не предаст, — недобро усмехнулся Федор.
Стоять в картинной позе надоело, и он сел на все тот же пень. Достал золотой портсигар, извлек папиросу, закурил и, пуская дым, распорядился:
— Надо бы завтра выслать вперед разведку. На следующую станцию, потом — дальше. Все едино, вытягивать составы вдоль путей негоже. Да и знать хочу, где офицерье таперича обитается. Хватит с нас налетов! Пришла наша очередь козырями крыть. Да так, чтобы с них последние штаны слетели!
— Тогда позволь мне во главе разведки пойти, батька!
Горобец посмотрел на Григория и кивнул:
— Лады! Только перед энтим не забудь мне офицерика доставить. Чтобы семейным был.
— Постараюсь.
На этот раз никакой уверенности в голосе Григория не прозвучало. Все-таки офицеров кончали в первую очередь, как только бывшие золотопогонники попадались на глаза.
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Упокой, Господи, души новопреставленных рабов твоих…
Могучий бас дьякона разливался под куполом собора, проникал в сердца многочисленных людей в храме, а тут еще скорбно добавлял свою лепту хор:
— Вечная память!
Сколько раз и Аргамакову, и его офицерам довелось слышать эти слова! Да не в храмах, а чаще всего под открытым небом. Только неизбежно добавлялось: «За Веру, Царя и Отечество живот положивших». И от отсутствия привычных слов становилось невольно досадно, а скорбь по ушедшим становилась сильнее.
Всесвятский, один из немногих членов правительства, почтивший своим присутствием панихиду, предложил формулировку «за свободу», но это звучало даже не насмешкой — оскорблением павших.
Приходилось стоять, бороться с подкатывающим к горлу комом да молиться. Молиться, что там, на небе, примут жертвы и сжалятся над погибшей родиной.
— Вечная память!
Гроб с Мандрыкой выносили вшестером. Аргамаков, Канцевич, Сторжанский, Сухтелен, Лиденер и Орловский. Генерал, три полковника и два подполковника. Следом офицеры и солдаты бригады несли погибших юнкеров и тех из смолян, кто нашел в себе силы встать с оружием в руках против банды.
У выхода из собора в парадном строю застыли юнкера во главе с Либченко. На правах старшего по званию, капитан временно считался начальником школы, тем более что его кандидатуру активно поддерживало правительство.
На кладбище Всесвятский попробовал держать речь. Как всегда, первый гражданин правительства говорил о завоеваниях свободы, о поползновении злых сил, о необходимости защиты демократии и прочих привычных и милых сердцу вещах, только на этот раз никакого успеха его речь не имела. Пышные словеса разносились над кладбищем, но не задевали ничьих душ. Более того, казались фальшью, словно говорил их не человек, обличенный доверием, а какой-то заезжий комедиант.
К подобной реакции Всесвятский не привык.
1 2 3 4 5 6 7