Дерьмо собачье! Я сделаю это сам.
— Я ничего не утаиваю, — мягко сказала Мэвис. — Пока оба полюса не заряжены, поле не возникнет.
— Значит, по-твоему, я— незаряжённый полюс? Иди-ка ты к чёртовой бабушке!.
Только Мэвис ушла, явилась Стелла в прелестной китайской пижаме.
— Хочешь? — спросила она напрямик.
— Боже Всемогущий, да!
Через девяносто секунд они были обнажены и он покусывал её ушко, поглаживая рукой лобковую клумбу. Но в его мозгу работал диверсант. «Я люблю тебя», — думал он, и это не было неправдой, потому что сейчас он любил всех женщин, частично осознавая реальную власть секса; но он не мог заставить себя произнести эту фразу вслух, потому что это не было и абсолютной правдой, ибо Мэвис он любил сильнее, намного сильнее. «Ты мне ужасно нравишься», — чуть не сказал он, но остановился, почувствовав абсурдность этой фразы. Её пальцы обвились вокруг его члена и обнаружили его мягкость. Она открыла глаза и вопросительно взглянула на него. Он быстро поцеловал её губы и начал водить рукой все ниже, пока не нащупал пальцем клитор. Но даже когда её дыхание стало учащённым, он не прореагировал на это в своей обычной манере, и её рука в отчаянии начала массировать его член. Он скользнул вниз, целуя на пути её соски и пупок, и начал лизать клитор. Как только она кончила, он сжал её ягодицы, приподнял таз, ввёл язык в её влагалище и вызвал ещё один быстрый оргазм, затем сразу её отпустил и начал очень нежно и медленно вылизывать, спиралеобразно возвращаясь к клитору. Но его пенис по-прежнему оставался вялым.
— Стоп, — выдохнула Стелла. — Давай теперь я, малыш. Джордж подтянулся повыше и обнял её.
— Я люблю тебя, — сказал он, и неожиданно это не прозвучало фальшиво.
Стелла хихикнула и быстро поцеловала его в губы.
— Не так-то просто вытянуть из тебя эти слова, да? — задумчиво сказала она.
— Честность — худшая стратегия, — сурово сказал Джордж. — В детстве я был вундеркиндом, понимаешь? Ненормальным. Это было тяжело. Мне приходилось все время защищаться, и почему-то я сделал ставку на честность. Рядом со мной всегда были мальчики постарше, поэтому я никогда не побеждал в драке. У меня оставался единственный шанс почувствовать своё превосходство или, скажем, не начать страдать комплексом неполноценности: быть самым честным придурком на планете Земля.
— Иными словами, ты не сможешь сказать «Я люблю тебя», пока на самом деле не полюбишь? — рассмеялась Стелла. Пожалуй, ты единственный мужчина во всей Америке с такого рода проблемой. Если бы ты побыл в женской шкуре, малыш, пусть ненадолго! Ты даже не представляешь, насколько лживы мужчины в своём большинстве.
— О, иногда я произносил эти слова. Когда они были хотя бы наполовину правдой. Но они всегда казались мне притворством, и я чувствовал, что женщина тоже это ощущает. На этот раз все получилось само собой, совершенно естественно, без усилий.
— Вот это хорошо, — улыбнулась Стелла. — И я не могу допустить, чтобы награда не нашла героя. — Её чёрное тело скользнуло вниз, и он любовался им, получая эстетическое наслаждение: чёрное на белом, словно Инь-Ян или Священное Хао. Какой психоз представителей белой расы заставил их считать эту красоту уродством? Затем она сжала губами его пенис, и он почувствовал, что её слова развязали узел: в одну секунду он возбудился. Он закрыл глаза, наслаждаясь своим ощущением, затем снова их открыл, глядя на её причёску «афро», серьёзное смуглое лицо, собственный член, скользивший поршнем у неё во рту. — Я люблю тебя, — повторил он более уверенно. — О Господи, О Эрида, о девочка, девочка моя, я люблю тебя! — Он вновь закрыл глаза и позволил Роботу откликнуться на её ласки ритмичным движением таза. — О, стоп, — сказал он, — стоп, — подтягивая её к себе и переворачивая на спину, — вместе, — сказал он, ложась на неё сверху, — вместе. — Её глаза закрылись, когда он в неё вошёл, и затем снова на мгновение открылись, встретив его взгляд, полный глубокой нежности. — Я люблю тебя, Стелла, люблю, — и с самого начала зная, что ей не мешает его вес, он вдавливался в неё всем телом, не перенося часть веса в опору на руки, а обнимая её, прижимаясь животом к животу, грудью к груди, а её руки в ответ обнимали его и он слышал её голос: «Я тоже тебя люблю, о, я люблю тебя». Он покачивался в ритме её слов, и говорил ей «милая» и «любимая», а потом не было слов, был взрыв, и все его тело, а не только пенис, снова вспыхнуло светом, прошло через шандалу на другую сторону и погрузилось в долгий сон.
На следующее утро они со Стеллой снова трахались, безумно и радостно; они так много раз говорили друг другу «я люблю тебя», что это стало для него новой мантрой, и даже за завтраком они снова шептались. Его больше не беспокоила ни проблема Мэвис, ни проблема достижения полного просветления. Он с наслаждением уплетал яйца с беконом, которые казались ему вкуснее обычного, обменивался интимными и совершенно дурацкими шутками со Стеллой и пребывал в абсолютной гармонии с самим собой.
(Но девятью часами раньше, в «это же» время, индейцы, переодетые божествами-качинами, собрались в центре Ораби, древнейшего города в Северной Америке, и начали исполнять неизвестный танец, поразивший заезжего антрополога. После опроса многочисленных стариков и старух из племени Мирных Людей — а именно так переводится индейское слово хопи, — антрополог узнал, что этот танец посвящён Той Женщине, Которая Никогда Не Меняться. Антрополог знал достаточно, чтобы не совершить ошибку и не перевести это имя по грамматическим правилам своего родного языка. Ведь оно символизировало важный аспект философии Времени индейцев хопи, имевшей много общего с философиями Времени Саймона Муна и Адама Вейсгаупта и ничего общего с тем, чему учат о времени студентов-физиков (по крайней мере, на младших курсах). Ему рассказали, что необходимость в исполнении этого танца возникала всего четыре раза, и все четыре раза опасности подвергались многие миры; а сейчас, в момент величайшей опасности, наступил пятый раз. Антрополог, индус по имени Индол Рингх, быстро записывал в своём блокноте: «Параллели: четыре юги в Упанишадах, суданская легенда о Вагаду[29] и странные фантазии Марша об Атлантиде[30]. Это может быть грандиозно». Танец продолжался, монотонно били барабаны, а где-то далеко Кармела внезапно бросило в пот…
А в Лос-Анджелесе Джон Диллинджер спокойно зарядил револьвер, кинул его в портфель и надел на аккуратно причёсанные серебристо-седые волосы панамскую шляпу. Он напевал песню из далёкой юности: «Под звон этих свадебных колоколов распадается моя старая банда…» Надеюсь, этот сутенёр там, где сказал Хагбард, — думал он; — до объявления военного положения у меня в запасе всего восемнадцать часов… «Прощайте навсегда, — мычал он, — старые друзья…»
Я увидел фнордов в тот самый день, когда услышал о пластиковом мартини. Позвольте мне высказаться предельно ясно и точно, поскольку многие люди в этом путешествии намеренно и упорно все запутывают: я не увидел бы, не смог бы увидеть фнордов, если бы Хагбард Челине не загипнотизировал меня предыдущей ночью на летающей тарелке.
Я был дома. Прочитав служебные записки Пат Уэлш и прослушав новую запись из Музея естествознания, я пополнял мою настенную коллекцию изображений Вашингтона-Вейсгаупта несколькими новыми образцами, когда за окном зависла тарелка. Не стоит и говорить, что это не вызвало у меня особого удивления. Невзирая на инструкции ЭФО, от поездки в Чикаго я сохранил чуток АУМа. И принял его. После встречи с Дили-Ламой, не говоря уже о Мала-клипсе Старшем, и наблюдения за тем, как этот безбашенный Челине действительно разговаривал с гориллами, я предположил, что АУМ открыл в моем мозгу что-то поистине оригинальное и моё сознание стало восприимчивым. Хотя, если честно, появление НЛО меня немного разочаровало; ведь их и без меня видело огромное множество людей, а я был готов к восприятию того, чего до меня никто не видел и даже не представлял.
Меня ждало ещё большее разочарование, когда на меня оказали «психическое воздействие» и «заглотнули» на борт, и вместо марсиан или разумных насекомых из Крабовидной туманности я увидел Хагбарда, Стеллу Марис и ещё несколько человек с «Лейфа Эриксона».
— Слава Эриде, — сказал Хагбард.
— Да здравствует Дискордия, — ответил я, дополняя, как положено, двойку тройкой, чтобы получилась пятёрка. — Что-то случилось или вы просто хотите мне показать ваше последнее изобретение?
Внутри тарелки, как ни банально это звучит, было жутковато. Пространство казалось неевклидовым и полупрозрачным; меня не покидало ощущение, что я могу провалиться сквозь пол и удариться о землю. Потом мы полетели, и стало ещё хуже.
— Пусть тебя не смущает архитектура, — сказал Хагбард. — Это моя реализация синергической геометрии Баки Фуллера. Здесь все меньше, и намного твёрже, чем кажется. Отсюда не выпадешь, поверь мне.
— Значит, именно эта хреновина стоит за всеми сообщениями о летающих тарелках, начиная с 1947 года? — с любопытством спросил я.
— Не совсем так, — засмеялся Хагбард. — В сущности, это мистификация. Этот план разработало правительство Соединённых Штатов, причём это была одна из немногих его самостоятельных идей где-то с середины первого срока президентства Рузвельта. Все остальные идеи правительству подбрасывали иллюминаты. Это как бы запасной туз в рукаве на случай непредвиденных обстоятельств в России и Китае.
— Привет, малыш, — нежно сказал я Стелле, памятуя о Сан-Франциско. — Может быть, ты мне растолкуешь, о чем говорит Челине, без риторики и парадоксов?
— Государство существует благодаря страху перед внешней угрозой, — охотно начала Стелла. — Если людям нечего боятся, они могут понять, что им не нужна твёрдая государственная рука, которая все время залезает им в карманы. Поэтому, на случай, если России и Китаю придёт конец по каким-то внутренним причинам, или они начнут между собой воевать и взорвут друг друга на хрен, или пострадают в результате каких-нибудь неожиданных природных катаклизмов, то есть исчезнет внешняя угроза, в народе распространили миф о летающих тарелках. Если исчезнут земные враги, которыми можно пугать американский народ, миф о летающих тарелках сразу же изменится. Появятся «свидетельства» того, что тарелки прибыли с Марса и марсиане планируют вторжение на Землю и порабощение землян. Дошло?
— Поэтому, — дополнил Хагбард, — я построил эту маленькую штуковину и теперь могу путешествовать там, где мне хочется, без помех. Каждого, кто увидит этот летательный аппарат, будь то оператор радиолокационной установки с двадцатилетним стажем работы или старушка из провинции, правительство объявит жертвой самовнушения, поскольку ему известно, что такие аппараты пока не создавались. Я могу летать над такими городами, как Нью-Йорк, над засекреченными военными объектами и вообще везде, где захочу. Здорово, да?
— Очень здорово, — сказал я. — Только не пойму, зачем ты меня сюда притащил?
— Тебе пора увидеть фнордов, — ответил он.
Потом я проснулся в своей постели, как оказалось, на следующее утро. В довольно скверном настроении я готовил себе завтрак, размышляя о том, видел ли я фнордов, чем бы они, черт побери, ни были, в те часы, которые он стёр из моего сознания, или же я увижу их, как только выйду на улицу. Должен признаться, что я представлял этих фнордов довольно страшными. Трехглазые твари с щупальцами, спасшиеся выходцы из Атлантиды, которые живут среди нас и выполняют мерзкую работу для иллюминатов, оставаясь невидимыми благодаря некоему защитному кокону. Эти мысли меня нервировали, поэтому я решил признать свои страхи и выглянуть из окна. Уж лучше сначала увидеть фнордов на расстоянии.
Ничего. Самые обычные сонные люди, спешащие к автобусным остановкам и к станции метро.
Это немного меня успокоило, поэтому я поставил на стол кофе с гренками и сходил в коридор за «Нью-Йорк тайме». Я поймал по радио хорошую музыку Вивальди, сел за стол, взял поджаренный тост и начал просматривать первую страницу.
И тут я увидел фнордов.
В передовице освещалась очередная перебранка между Россией и США в Генеральной Ассамблее ООН, и после каждой процитированной фразы русского представителя я читал вполне отчётливое «Фнорд!» В другой статье рассказывалось о дебатах в Конгрессе по поводу выведения американских войск из Коста-Рики; каждый из аргументов сенатора Бейкона сопровождался очередным «Фнорд!», Внизу страницы размещался анализ проблемы загрязнения окружающей среды, вынуждающего нью-йоркцев покупать все больше газовых масок; чем тревожнее были химические факты, тем большим количеством фнордов они перемежались.
Вдруг я увидел устремлённый на меня взгляд Хагбарда и услышал его голос: «Твоё сердце бьётся ровно. Твоя адреналиновая железа невозмутима. Ты спокоен, абсолютно спокоен. Ты не паникуешь. Ты смотришь на фнорда и видишь его. Ты его не избегаешь и не пытаешься не замечать. Ты сохраняешь спокойствие и бесстрашно смотришь на него». А потом время пошло в обратную сторону, все дальше в прошлое: мой учитель в первом классе пишет на доске ФНОРД, пока на его столе вращается колесо-спираль, вращается и вращается, и я слышу, как оно монотонно бубнит: ЕСЛИ ТЫ НЕ ВИДИШЬ ФНОРДА, ОН ТЕБЯ НЕ СЪЕСТ, НЕ ВИДЬ ФНОРДА, НЕ ВИДЬ ФНОРДА.Я снова заглянул в газету и опять увидел фнордов.
Я понял, что опередил на один шаг Павлова. Мой первый условный рефлекс сработал, когда я ощутил паническую реакцию (техническое название «синдром активации») при каждой встрече со словом «фнорд». Второй условный рефлекс сработал, когда я хотел забыть обо всем случившемся, включая само слово «фнорд», и ограничиться неким фоновым ощущением чего-то необычного, не понимая почему. А третий шаг, конечно же, состоял в желании приписать этот страх газетным статьям, которые, впрочем, были-таки достаточно ужасными.
Разумеется, любой контроль основан на страхе. Из-за фнордов все люди постоянно живут в состоянии хронического стресса, страдают язвой желудка, приступами головокружения, ночными кошмарами, учащённым сердцебиением и другими симптомами избыточного выброса адреналина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42