Я поглядел на Коготь. Он казался безжизненно черным, когда лежал на ладони Пелерины, но сейчас от основания к его острию беззвучно пробегали искорки белого огня. Теперь я чувствовал себя хорошо. В сущности, я даже удивлялся, как мог я весь день провести на узком матрасе! Но когда я попытался встать, то едва сумел удержаться на ногах. Опасаясь, что свалюсь на чью-либо койку, я все же проковылял около двадцати шагов к вновь поступившему пациенту. Это был Эмилиан, которого я знавал как одного из щеголей при дворе Автарха. Я так опешил, увидев его здесь, что назвал его по имени.
– Текла, – пробормотал он, – Текла…
– Да, Текла. Ты вспомнил меня, Эмилиан. Теперь все будет хорошо. – И я прикоснулся к нему Когтем.
Он открыл глаза и закричал.
Я бросился прочь, но упал по дороге, не успев добраться до своей койки. Я был очень слаб и боялся, что даже ползком не одолею расстояния, остававшегося до моего места, но все же сумел убрать Коготь, а сам закатился под койку Хальварда, подальше от посторонних глаз.
Когда вернулись рабы, Эмилиан уже сидел на койке. Он обрел способность говорить, хотя рабы едва ли понимали его слова. Они дали ему каких-то лекарственных трав, и один из них остался с пациентом, пока тот пережевывал снадобье, но потом тихо удалился.
Я выкатился из-под койки и, подтянувшись за край одеяла, сел. В палате стояла тишина, но я знал, что многие из больных, возможно, видели меня перед падением. Эмилиан, вопреки моим ожиданиям, не спал, но пребывал в возбужденном состоянии.
– Текла, – бормотал он. – Я слышал Теклу. Говорили, что она умерла. Что это за голоса из страны мертвых?
– Ты их больше не услышишь, – заверил я его. – Ты был болен, но теперь скоро поправишься.
Я поднял Коготь над головой и сосредоточил свои мысли на Мелито и Фойле, а также на Эмилиане – на всех больных лазарета. Коготь замерцал и потух.

9. ИСТОРИЯ МЕЛИТО: ПЕТУХ, АНГЕЛ И ОРЕЛ

«Не так уж давно и не очень далеко от того места, где я родился, была прекрасная ферма. Она особенно славилась птичьим двором: стаями уток, белых как снег; гусей, крупных, как лебеди, и таких жирных, что они едва могли ходить; цыплятами с яркими разноцветными перьями, как у попугая. У фермера, создавшего этот птичник, имелось великое множество довольно странных замыслов, но он так преуспел в их воплощении, что мало кто из его рассудительных соседей находил в себе решимость назвать его дураком.
Одна из его затей касалась разведения цыплят. Всякий знает, что петушки, когда они еще маленькие, должны быть охолощены, и оставляют только одного петуха на весь птичник. Если же их будет хотя бы два, то драки неизбежны.
Но этот фермер не стал придерживаться общепринятых правил.
– Пусть себе растут, – говорил он. – Пусть дерутся между собой. Вот что я тебе скажу, сосед. Победит самый лучший и самый петушиный из петухов, который даст многочисленное потомство, прекрасных цыплят. Более того, его цыплята будут особенно стойки ко всем куриным болезням. И когда твои куры погибнут, ты придешь ко мне, и я продам тебе отборных кур по моей собственной цене. Что же до петухов-неудачников, то я и моя семья их съедим. Ни один каплун не бывает таким вкусным, как боевой петух, погибший в драке, так же как и лучшая говядина – из быка, погибшего на арене, или оленина – от самца, за которым собаки гонялись целый день. Кроме того, курятина из каплунов снижает мужскую потенцию.
Этот странный фермер считал своим долгом выбирать на обед худшую из птиц.
– Резать лучшую птицу, – говаривал он, – это большой грех. Живность должна процветать и благоденствовать во славу Панкреатора, который сотворил и петухов, и куриц, и мужчин, и женщин. – Возможно, из-за такого отношения птичье поголовье фермера было безупречным, и среди него, казалось, не имелось плохих птиц.
Из всего, что я до сих пор рассказал, ясно, что петух на этом птичьем дворе был настоящим героем – молодой, сильный, храбрый. Его хвост был не хуже, чем у фазана, гребешок тоже очень хорош, хотя и потрепан в многочисленных кровавых сражениях, из которых его хозяин всегда выходил победителем. Грудь петуха была ярко-красного цвета – как алая одежда Пелерин, – но гуси говаривали, что прежде у него была белоснежная грудь, а потом окрасилась его собственной кровью. Крылья у петуха были такие сильные, что он умел летать лучше белых уток. Его шпоры были длиннее среднего пальца человека, а клюв – острый как меч.
У этого прекрасного петуха имелась тысяча жен, но любимой подругой, цветком его сердца была одна курочка, такая же красавица, как и он, благородных кровей, признанная королева среди кур на много лиг вокруг. С какой гордостью эта пара вышагивала между углом сарая и утиным прудом! Это зрелище не сравнить даже с самим Автархом, выступающим рядом с фавориткой из Кладезя Орхидей – тем более что Автарх, по слухам, как раз каплун.
На завтрак эта счастливая пара лакомилась жучками и наслаждалась безоблачной жизнью, пока однажды вечером нашего петуха не разбудил ужасный шум. В курятник ворвалась огромная ушастая сова и ринулась на кур, устроившихся на насесте. Конечно, сова напала на самую красивую курицу, любимицу петуха. Схватив красавицу-наседку в когти, сова расправила свои широкие крылья и полетела прочь. Совы прекрасно видят в темноте, поэтому она, должно быть, заметила, что петух бросился за ней в погоню, преисполненный ярости. Видел ли кто-нибудь из вас удивленное выражение на лице совы? Но именно удивление было написано на лице хищницы, когда она вылетала из курятника. Петух перебирал шпорами быстрее, чем танцор-виртуоз ногами, а клюв его безостановочно долбил круглые блестящие глаза совы, как клюв Дятла по стволу дерева. Сова выпустила курицу из когтей и улетела восвояси. Ее никогда больше не видели в этих краях.
Разумеется, петух имел право гордиться собой, но его гордость превзошла все допустимые границы. Одержав победу над совой в темноте, он посчитал, что сможет побить любую птицу при любых условиях. Он начал поговаривать о том, что может спасти куропаток, попавших в когти сокола, и запугать тераторниса, самого крупного и ужасного из летающих существ. Если бы петуха окружали мудрые советники, например, ламы и свиньи, которых берут в помощники большинство правителей, то, я уверен, экстравагантные выходки хвастливого петуха вскоре были бы тактично, но эффективно пресечены. Увы, таких советников у него не оказалось. Петух прислушивался только к мнению кур, которым он совершенно вскружил головы, а также гусей и уток, которые были не прочь погреться в лучах славы своего знаменитого товарища по птичьему двору. Но пришел тот самый день, который всегда наступает для тех, кто слишком возгордился. В тот раз петух зашел гораздо дальше обычного – попросту зарвался.
Это случилось на восходе солнца, то есть в самое опасное время для всех, кто творит неладное. Наш петух взлетал все выше и выше, пока ему не показалось, что он покорил небо, а потом, в апогее своего полета, он уселся на верхушку флюгера, высшую точку над всей фермой. И когда солнце прогнало тени всполохами пурпура и сверкающего золота, петух во всеуслышание заявил, что он – верховный повелитель всех пернатых на свете. Выкрикни он эту фразу семь раз, тем бы дело и ограничилось, ведь семь – счастливое число. Но нашего хвастуна число семь не устраивало. Он прокричал восьмой раз, после чего опустился на двор.
Не успел он приблизиться к своим курам, как высоко в небе, прямо над фермой, началось нечто поразительное. Казалось, сотни солнечных лучей пересеклись в одной точке, как бывает, когда котенок запутывает клубок с шерстяными нитками, и перемешались, точно тесто под руками кухарки. Потом из этого сгустка яркого света появились ноги, руки, голова и наконец крылья, и существо спланировало на птичий двор. То оказался ангел с крыльями красного, синего, зеленого и золотистого цветов. И хотя ростом он был не выше петуха, как только тот посмотрел ему в глаза, наш гордец сразу понял, что намного уступает ему по внутренней силе.
– Итак, – сказал ангел, – да восторжествует справедливость. Ты утверждаешь, что ни одно пернатое существо не устоит против тебя. Вот я такое же пернатое, как все птицы. Все могущественное оружие воинства света я оставил дома и теперь предлагаю тебе помериться силами со мной в честном бою, один на один.
При этих словах петух расправил крылья и поклонился так низко, что его драный гребешок испачкался в пыли.
– До конца дней своих буду гордиться оказанной мне честью, – сказал петух. – Такого лестного предложения не получала еще ни одна птица. Но я с глубоким сожалением вынужден отклонить приглашение к бою по трем причинам: во-первых, хотя у тебя есть перья на крыльях, мне придется сражаться не с этими крыльями, а с головой и грудью. Таким образом, ты не из тех пернатых существ, которых я упоминал в своем заявлении.
Ангел закрыл глаза и прикоснулся руками к телу, когда же он поднял руки, волосы на его голове превратились в яркие перья, ярче, чем у самой нарядной канарейки, а его льняное одеяние тоже преобразилось и стало белым оперением, белоснежное, чем у самого изысканного из голубей.
– Во-вторых, – продолжал ничуть не обескураженный петух, – ты, как только что доказал, обладаешь даром перевоплощения и в ходе сражения можешь стать другим существом, не имеющим перьев, – скажем, большой змеей. Поэтому, если бы я согласился сражаться с тобой, у меня не было бы гарантии честного боя.
Тогда ангел распахнул свою грудь и, продемонстрировав всем собравшимся птицам находящиеся внутри качества, извлек и отложил в сторону способность изменять форму. Этот дар он временно передал самому толстому гусю, который, не сходя с места, воспользовался представившимся случаем и превратился в серого гуся той породы, что летают от полюса к полюсу. Однако он не улетел, но добросовестно сохранил доверенную ему ангелом ценность.
– В-третьих, – безрассудно продолжал петух, – ты, несомненно, на службе у Панкреатора и устанавливаешь справедливость в порядке выполнения своих служебных обязанностей. Если бы я принял вызов, как ты того желаешь, то совершил бы тяжкое преступление, выступая против воли единственного правителя, которого признает наше храброе куриное племя.
– Хорошо, – сказал ангел. – Это очень веский и законный довод, и, как я полагаю, ты считаешь, что сумел выйти сухим из воды. Но истина в том, что своими возражениями и отговорками ты проторил дорогу к собственной смерти. Ведь я намеревался лишь слегка вывернуть тебе крылья и повыдергивать перья из хвоста. – Потом ангел поднял голову и издал странный дикий вопль. Тут с неба молнией слетел орел и опустился перед петухом.
Они сражались и на птичьем дворе, и возле утиного пруда, и на лужайке, потому что орел был очень сильным, а петух – смелым и быстрым. У одной из стен сарая стояла телега со сломанным колесом, и под этой телегой, где орел не мог налететь сверху, петух и нашел себе убежище, чтобы поостыть в тени. Однако наш петух обливался кровью так обильно, что не успел орел, почти столь же окровавленный, приблизиться к нему, как тот зашатался, упал, попытался подняться и упал снова.
– Вот так, – проговорил ангел, обращаясь к собравшимся вокруг птицам. – Вы были свидетелями торжества справедливости. Не зазнавайтесь! Не хвастайте! Ибо возмездие покарает вас неотвратимо! Вот он лежит, поверженный в прах, жертва не орла, нет, но жертва собственного зазнайства и гордыни, побитый и уничтоженный.
Тогда петух, которого все уже сочли мертвым, поднял голову.
– Ты, конечно, очень умен, ангел, – сказал петух. – Но ты ничего не знаешь о петухах. Петух не бывает поверженным, пока не повернется хвостом к противнику и не покажет белых перьев, что растут внизу хвоста. Мои силы, накопленные во время полетов, в сражениях и тренировках, иссякли. Но мой боевой дух, полученный из рук твоего хозяина, Панкреатора, еще силен. Орел, я не собираюсь просить у тебя пощады, подойди и убей меня, но, если ты дорожишь своей честью, никогда не говори, что ты побил меня.
Выслушав слова петуха, ангел и орел переглянулись.
– Панкреатор бесконечно далек от нас, – сказал наконец ангел. – Он бесконечно далек и от меня, хотя я летаю несравнимо выше, чем ты. Я угадываю его желания – никто не может поступать иначе.
Ангел снова раскрыл свою грудь и вернул на место дар перевоплощения. Потом он и орел улетели. Некоторое время их сопровождал предприимчивый гусь. Вот и все, конец истории».
Пока Мелито рассказывал, он лежал на спине и глядел на парусину над головой. Меня не покидало чувство, что он был слишком слаб даже для того, чтобы приподняться на локте. Остальные пациенты вели себя тихо и слушали его историю столь же внимательно, как и рассказ Хальварда.
– Прекрасно, – сказал я наконец. – Мне будет чрезвычайно трудно отдать предпочтение одному из рассказчиков. Если ты, Хальвард, и Фойла не возражаете, я бы сперва немного поразмыслил.
Фойла, которая сидела, обхватив колени руками и уперев в них подбородок, проговорила:
– Не нужно никому из них отдавать предпочтение. Конкурс еще не окончен.
Все встревоженно поглядели на нее.
– Объясню завтра, – пообещала она. – А пока, Северьян, не надо выбирать победителя. Но скажи, что ты думаешь об этой истории?
– Вот что я об этом думаю, – ворчливо перебил ее Хальвард. – Полагаю, Мелито пошел на ту самую хитрость, что приписывал мне. Он проигрывает при сравнении со мной, он не так силен, как я, поэтому и стремится вызвать женское сочувствие. Ловко придумано, маленький петушок.
Голос Мелито прозвучал слабо, совсем не так, как во время его рассказа о боевом петухе.
– Это худшая история из тех, что я знаю.
– Худшая? – удивился я. Слова Мелито поразили всех слушателей.
– Да, худшая. Эту глупую сказку мы рассказываем своим детям, которые не видят ничего, кроме уличной пыли, животных на ферме да неба над головой. Это же очевидно из каждого слова моей истории.
– Разве ты не хочешь победить в этом конкурсе, Мелито?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40