Зато рисунки были прелюбопытные. На одном был изображен лежащий мужчина с закрытыми глазами. Вокруг его обнаженного тела сидят несколько человек. Один, по-видимому самый главный, орудует над мертвецом скальпелем, выуживая из живота печень. На другом рисунке он откусывает от этой печени кусок, и по лицу его разливается наслаждение… Под рисунком была подпись: — Обретение вечной жизни".
— Кто разрешил тебе рыться в книгах? — услышал Джером голос учителя.
Гаврила Васильевич стоял в дверях, держа на вытянутой руке скворчащую сковородку с воняющим выменем.
— Мне никто этого не запрещал делать, — ответил мальчик. — А что это за книга?
И что обозначают эти рисунки?
Теплый прошел в комнату, поставил сковородку на стол, отер о брюки руки и приблизился к мальчику.
— Никогда ничего не бери без спроса! Понял? — Лицо Гаврилы Васильевича скривилось от злобы, а правая щека задергалась.
— А чего вы так занервничали? — удивился Джером. — Могу вообще не ходить к вам! Подумаешь!..
— Сядь! — приказал Теплый.
— Ну, сел. — Джером оседлал табуретку. — Чего дальше?
Гаврила Васильевич попытался взять себя в руки, закусывая дергающуюся щеку.
— Эту книгу тебе рано смотреть! — процедил он. — Еще будешь рыться без спроса — сломаю тебе руку.
Джером ухмыльнулся. Он потянулся всем телом, вытянул ноги и зевнул, всем своим видом показывая, что ему наплевать на угрозы учителя.
— И чего вы все время такой грязный ходите? — спросил он сквозь зевок. — От вас так воняет какой-то дрянью!.. У вас есть женщина?
После этих слов Теплый и накинулся на Джерома с кулаками, лупя его вслепую, задыхаясь от ненависти и разбрызгивая слюну.
— Я вырву твою печень! — кричал он в аффекте. — Я выколю тебе глаза!
Джером старался уворачиваться от ударов, прячась под стол.
— Чего вы на меня накинулись! — причитал он. — Сами в гости зовете, а теперь бьете!
Порыв Гаврилы Васильевича вскоре прошел, и, дыша словно собака, он пытался помириться с мальчиком.
— Теперь ты видишь, что в жизни могут произойти всякие случайности! Я мог в гневе убить тебя, и ты умер бы молодым, прожив жизнь много короче, чем я…
Те— перь ты понял это?
— Ага, — ответил Джером, сглатывая кровавую слюну. — Я бы умер внезапно, а вы бы долго мучились, ожидая казни за убийство.
— Будешь есть вымя? — спросил Теплый.
— Буду.
Они поели, после чего мальчик долго не мог выковырять из зубов застрявшие волоски.
Гаврила Васильевич отпустил Джерома, дав ему два медных пятака, чтобы он прикладывал их к синякам.
— Приходи завтра, — пригласил учитель.
Вот эти самые синяки, оставленные на лице мальчика кулаками Теплого, и увидел полковник Шаллер.
Сидя над рукописью Елены Белецкой, тщетно пытаясь сосредоточиться, Гаврила Васильевич отчетливо произнес вслух фразу: — Я убью его!" Славист составил таблицу наиболее часто встречающихся созвучий, наложил сверху лист папиросной бумаги, срисовывая на нее буквы в различной последовательности. Он комбинировал слоги, используя старинную методику Граббе, построенную на мистической теории проникновения в тайну слова.
Непременным усло— вием теории была медитация — абсолютное представление слова как единственного жизненного понятия. Буквенный символ должен был отчетливо запечатлеться в мозгу, врезаться в него, вытеснив ощущение собственного — Я".
Само подсознание, соединившись с космосом, должно было выдать ответ.
Гаврила Васильевич, полагаясь на интуицию, выделил из всей рукописи наиболее главное слово, вычертил его на листе ватмана черной тушью, долго на него смотрел, а потом закрыл глаза. Слово отпечаталось красным контуром на внутренней стороне век. Слово было — ШШШШШ. Славист контролировал свое дыхание, пока оно не стало покойным. Выделение слюны замедлилось, язык сделался сухим, а биение пульса сократилось до сорока ударов в минуту.
Озарение стало неизбежным…
15
Авто Франсуаз Коти, скрипнув новой резиной, остановилось рядом с главной городской площадью. Дальше проехать было невозможно из-за скопления народа.
Лица людей были возбужденными и источали какое-то внутреннее сияние. Народ жаждал счастья, стараясь быть поближе к его строящемуся символу.
Девушка взяла Генриха Ивановича за руку и потянула за собой, углубляясь в толпу. Они прошли по узкой улочке, ведущей к главной площади, рассматривая лица прохожих, гордо воздевших над собой транспаранты с надписями типа: — Мы достойны счастья! Мы сделаем шаг к нему навстречу!" Повсюду продавали воздушные шары, всякие сладости и лимонад. Народ гулял…
Наконец Франсуаз и Шаллер вышли на площадь. В центре ее из мощного бетонного основания уходила к небу башня. Генрих Иванович задрал голову и с удивлением сказал:
— Господи, я не предполагал, что они за такое короткое время столь много построят!.. Это невероятно!
От основания башни к ее нутру тянулась цепочка рабочих, как русских, так и корейских. Из рук в руки рабочие передавали красные кирпичи, раствор и всякий необходимый строительный материал. Делали они это так быстро, как будто хотели закончить строительство уже сегодня до захода солнца.
— Пожалуй, в башне уже футов четыреста! — предположил полковник.
— Пятьсот, я думаю, — высказала свое предположение девушка. — Велик русский народ в своем стремлении к иллюзиям!
На вершине башни, на строительной площадке, были установлены усиливающие голос устройства, чтобы народ мог не только следить за происходящим, но и слышать, что творится между рабочими, какие следуют команды.
— Мы кладем трехсоттысячный кирпич! — прокатился над площадью голос.
— Ягудин, — определила Франсуаз. — Какой мощный голосовой аппарат.
— Вы знакомы с ним лично? — поинтересовался Шаллер.
— Видела пару раз.
— И что он за тип?
— Любопытный. Он может быть и романтиком, и изувером. Чем-то на вас походит.
— Что же, я похож на изувера?
Девушка не ответила, так как ей помешал голос Ягудина, вещающий с высоты.
— Сограждане! — возвестил голос. — Хочу обратиться к вам с речью! Позволите ли мне сделать это?..
— Позволяем! — донеслись голоса из толпы. — Говори, Ягудин! Мы рады услышать тебя.
Ягудин прокашлялся.
— Я хочу сказать, что вы, собравшиеся на главной площади, есть народ! Не побоюсь сказать, что вы — прогрессивное человечество! Ваши лица устремлены вверх, вы собрались в кучу, чтобы стать непосредственными соучастниками величайшего события, творящегося на ваших глазах! Ваши уши, ваши глаза направлены на уникальное строительство Истории — Башню Счастья!.. Я слышу ликующие возгласы людей, исходящие из самых потаенных глубин сердец! Ваши ли это голоса, или ангельские призывы?..
Народ внизу заволновался и закричал:
— Наши голоса, наши! Мы с тобой, Ягудин!.. Продолжай!.. Ура-а!..
— По-моему, он издевается, — зашептала в ухо Шаллера Коти.
— Но делает это тонко, — добавил полковник.
— Крики — ура" непрерывно сотрясают площадь и мои уши! — продолжал вещать Ягудин. — Ваш порыв напоминает мне огнедышащий вулкан, и его можно сравнить с радостью миллионов одновременно разродившихся женщин! Никогда еще человечество не сталкивалось с таким массовым проявлением мира, дружбы и солидарности между русским и корейским народами! Нам будет что оставить в наследство нашим детям, внукам и правнукам! Мы оставим им Башню Счастья!
— Хотим тебя видеть! — закричала толпа. — Появись перед нами! Видеть тебя хотим!
— Вы ощущаете приближение счастья?
— Ощущаем! — ответила толпа в слаженном порыве.
— Громче!
— Ощуща-а-ем!
— Смотрите, вон он, — показала наверх Коти. — Лезет на стену.
И действительно, на самую вершину, на только что выложенные кирпичи, взобрался бородатый человек, воздевая к небесам руки.
— Вы хотите счастья? — спросил человек.
— Хотим! — дружно отозвалась толпа.
— Вы верите, что по Башне можно перейти в райские кущи?
— Верим!
— Верите?
— Верим!!!
Человек на вершине на мгновение замолчал, а потом вдвое громче заорал:
— Ну и идиоты! Кретины! Быдло!
После этих слов Ягудин чуть присел, затем расправил руки, словно птица крылья перед полетом, оттолкнулся ногами от свежей кирпичной кладки и с диким криком полетел…
— Быдло-о-о!..
Сначала показалось, что он летит параллельно земле, а на мгновение почудилось, что даже и набирает высоту, но это, вероятно, был оптический обман.
Народ замер, наблюдая свободный полет Ягудина. Франсуаз прикрыла рот ладошкой, словно сдерживая крик. В народе потеснились, образуя площадку на месте вероятного приземления купца. Ягудин пару раз взмахнул руками, крутанул, словно орел, шеей и рухнул патлатой головой на булыжную мостовую. Голова его не раскололась, как следовало ожидать, а глухо ухнула о камни. Глаза Ягудина вертелись еще несколько секунд после падения, он попытался что-то сказать, но изо рта вышла кровавая пена, пузырясь и лопаясь, мешая предсмертным словам.
Ягудин дернул ногой, и душа его отошла. Толпа сомкнула свои ряды, вознесла тело купца над головами и в траурном молчании потащила его куда-то по улицам.
— Уйдемте отсюда, — сказал Генрих Иванович, беря девушку под руку.
— Бедная Лиза, — проговорила Коти. Во взгляде ее была твердость, а щеки покрылись румянцем. — Бедная Лиза! — повторила она.
—Авто Франсуаз катило по пустой мостовой, удаляясь от центра города в сторону загородных поселков. В прозрачном небе горела дневная звезда, и, глядя на нее, Шаллер загрустил, вспоминая свои давние теории о животворящем космосе.
— Вот ведь как происходит, — думал полковник. — Как подчас неожидан человеческий конец. Лузгаешь семечки, а через мгновение твоя голова может быть расплющена сорвавшимся камнем. А ты в этот миг размышлял о чувственном наслаждении, лелеял его в своих членах, не задумываясь о предстоящей минуте. А дома тебя ждал привычный запах. Запах стен, нагревшейся крыши, запах жены и свой собственный аромат… Ах, я опять думаю о смерти", — поймал себя Генрих Иванович.
— Вы сейчас думаете о смерти? — спросил он девушку, которая одной рукой уверенно управляла автомобилем, а другой поправляла прядь волос, упавшую на глаза.
— Я никогда не думаю о смерти, — ответила Франсуаз. — Это бессмысленно.
Особенно для женщины. Женщина, думающая о смерти, уже умерла. — Коти нажала на клаксон, разгоняя с мостовой кур. — Право, какой странный был человек этот Ягудин. Вся жизнь напоказ. И смерть напоказ! Сначала создает идеалы, а потом рушит их на веки вечные!
— У него найдется преемник.
— Вряд ли. В Башню Счастья можно поверить единожды. А когда ее создатель смеется над поверившими глупцами, миф рассеивается безвозвратно. Народ не прощает оскорблений!
— Вы плохо знаете свой народ. Тем, кого толпа любит и боготворит, она прощает все, и прощает заранее. Вот увидите, что Ягудина будет хоронить весь город и его имя останется в чанчжоэйской летописи навечно.
— Вы так думаете?
— Уверен.
— Интересно. Мне Ягудин так и говорил: — Мое имя останется на века! Я буду прославлен, как великий романтик и как великий изувер!"
— Так вы его знали лично? — удивился Шаллер.
— Я была его любовницей.
— Вы?!
— А что вас так удивляет?.. — Девушка сбавила скорость. — Он был хорош как мужчина, и с ним совсем не было скучно.
Полковник усмехнулся.
— Почему же вы… э-э… расстались? Простите за нескромный вопрос.
— Все очень просто. Мне стало с ним скучно.
— Парадокс.
— Нет, не парадокс. Просто даже самые интересные люди становятся скучными. И вообще, человек интересен только тогда, когда лишь соприкасается с другим, не давая возможности узнать себя полностью.
— Вы максималистка? — спросил Генрих Иванович, все более удивляясь мыслям девушки, вернее, не столь их содержанию, сколь холодку равнодушия, с каким она их высказывала.
— Я не максималистка. Я просто говорю то, что думаю. Поверьте мне, что это не наносное — от молодости, просто так уж с детства повелось, что я говорю то, что думаю, и стараюсь делать то, что хочу. Например, я сейчас краем глаза вижу ваши сильные руки и вспоминаю, что произошло между нами несколько часов назад.
Как вели себя ваши руки, соприкасаясь с моим телом. Честно говоря, я бы не против это повторить, прямо сейчас.
После этих слов Генрих Иванович почувствовал необычайное волнение, тело его напряглось, готовое отдать напряжение души, и он опять подумал, что в этот момент от него уходит мысль о смерти, уносится кудато к чужой душе…
— Тормозите! — уверенным тоном произнес он.
Девушка улыбнулась, нажала на педаль тормоза, и машина медленно скатилась в кювет.
Франсуаз Коти действительно делала то, что хотела, совершенно не сдерживая себя, не имея ханжеских представлений о приличиях. Это очень нравилось полковнику, но одновременно и пугало. Он понимал, что их связь долго не продлится, так как в полковнике могла родиться ревность к прошлому девушки, вероятно, столь же откровенной в своих желаниях с предыдущими любовниками, как и с ним. Стоя возле автомобиля, он представил на своем месте Ягудина, к животу которого в страстном поцелуе приникла девушка, и хоть не испытал приступа ревности, но ощутил его вероятность впоследствии, в самом ближайшем будущем.
Шаллеру не удавалось целиком отдаться наслаждениям, так как он нервничал из-за возможного появления автомобилей на дороге. Он боялся, что их могут узнать и в городе пойдут всякие сплетни, а поручик Чикин не преминет опубликовать в своей газетенке и фривольную карикатурку.
Полковник легонько подтолкнул девушку к яблоням, за которыми стояла еще высокая, хоть и пожелтевшая, трава. Девушка поддалась, чувствуя некоторую скованность любовника, глаза ее были столь глубоки, а руки так требовательны, что как только они оказались сокрыты от случайных взглядов сухими зарослями, напряжение оставило Шаллера, сознание растворилось, и он отправился в короткий путь безумия.
Они опустели разом в тот момент, когда солнце расставалось с Чанчжоэ, уходя к другим параллелям, согревая чужие просторы.
Похолодало. И вместе с нашествием прохладного воздуха похолодела и душа Генриха Ивановича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37