Заглянув, но не входя в пролет, Нонна видит смеющихся ребят и бодливого козла. «Обрадовались невесть чему! Делать больше нечего!» – говорят ее глаза. Передернув плечами, радистка уходит обратно в рубку.Рывком открывается дверь капитанской каюты, высовывается сонное лицо капитана.– Что такое?– Ой, ой! – качается Валька Чирков.– Ко-ко-зел! Ик! – стонет Лука Рыжий.– Какой козел? – недовольно спрашивает капитан и совсем высовывается из двери.– Действительно, козел! – недоумевает капитан. – Что за наваждение!.. И в самом деле козел! – удивленно продолжает он, выходя из каюты. Он босиком и поэтому по металлическому полу идет на цыпочках.Капитан молчит, почесывает шею, соображает. Ноги переступают и быстро синеют. Наконец облегченно выдыхает воздух:– Все понятно! Бородатый черт забрался в Луговом… На дворе было холодно, вот его и потянуло к теплу… У машины спал?– У нее.– Так и есть! – веселеет капитан. – Ах ты, бородатый зверь! Что же с тобой делать?Холод мурашками пробегает по ногам, леденит, и капитан обнаруживает, что стоит босиком на железной палубе; недовольно сморщившись, поворачивается и уходит в каюту, сердито пристукнув дверью. Но она скоро опять открывается.– Козла накормить, а в Луговое дать радиограмму, да чтобы без смеха!– Есть! – отвечает Лука Рыжий. – Есть накормить! 2 В тридцать пять метров от носа до кормы, в четырнадцать – от борта до борта «Смелого» тесно уложена жизнь речников. На долгие месяцы пароход для них – дом, улица, театр, место работы и отдыха.Вспомнив Чулым, «Смелый» бежит вверх по реке. Обская чайка – баклан – взлетает косо над пенистым гребнем волны, открывает ветру белое брюшко и, сложив острые крылья, падает в воду. Обочь парохода – полузатопленные тальники, как вытеребившиеся метелки. На берег нет и намека: вода и тальники, тальники и вода. Овальной чашей висит над Чулымом небо… Бежит «Смелый». Двое суток нигде не останавливаясь, будет идти к Чичка-Юлу. Двое суток беспрестанно биться машине, звенеть якорным цепям, крутиться штурвалу.Три часа дня. Послеобеденное время; окончились уборочные работы, аврал, смена вахт, обед. По старому обычаю во время порожнего рейса всем, кто свободен от вахты, можно находиться на палубе. И теперь здесь оживление. На высоком стуле с подлокотниками, в меховом пальто, в зимней шапке сидит капитан с книгой в руках. Временами он отрывается от книги, быстро оглядывает сквозь очки плес, мимоходом бросив штурвальному несколько слов: «Держи, Лука, левее, на кривую ветлу…» или «Не рыскай, не рыскай!..» – опять читает, то пришептывая, то едва приметно улыбаясь.Ветер перелистывает страницы книги, но капитан приспособился: прочитанное скрепляет бельевой прищепкой.Вдоль лееров на скамейках устроились ребята. Высунув язык, боцман Ли вырезает из замшелого березового корня небольшую модельку «Смелого». Два года занят он этим и теперь прилаживает на носу миниатюрную паровую лебедку. Костя Хохлов насвистывает, Иван Захарович пристроился у теплого вентилятора. Он держит в руках губную гармошку и молчит, неподвижный, скучный.– Иван Захарович! – говорит Костя. – Дунул бы в гармошку.– Иди-ка!.. – лениво отвечает кочегар.– Вот именно! – обрадовавшись, вступает в разговор Валька Чирков. – Шел бы ты, Костя… куда-нибудь…Лука Рыжий протягивает руку к сигналу, жмет: над рекой разносится тоненький свисток «Смелого». Гремит рулевая машинка, слышно, как по борту ползет, царапая дерево, штуртрос. Пароход слегка покачивается, сваливается на борт.Солнце, повернувшись, светит сбоку. Костя щурится, зевает и вдруг, так и не успев зевнуть до конца, соскакивает со скамейки, перегибается через леер и, прикрыв губы руками, чтобы не услышал капитан, зовет:– Петька! Передряга, на палубу!Из палубного люка появляется Петька, останавливается перед капитаном, ждет приказаний.– Товарищ Передряга, сюда! – подмигивает Костя.Валька Чирков заинтересованно поворачивается к матросу. Парнишка одет смешно – на нем замызганные брюки галифе, рыжие сапоги, а вместо фуражки – зимняя шапка из собачины. Матрос Петька Передряга бережет новую матросскую форму: надевает ее только перед выходом на берег.– Матрос Передряга, отвечай! – тихо говорит Костя, когда Передряга отходит достаточно далеко от капитана.– Ну!Костя подбоченивается, вздергивает голову, один глаз прижмуривает.– Отвечай!.. Что должен предпринять часовой, если к вверенному ему объекту приближается неизвестный?– Ну! – мнется Петька.– Не нукай! Что должен делать часовой?Боцман Ли отрывается от кораблика, морщинисто улыбается Петьке:– Не стесняй, Петька, отвечай… Хорошо отвечай!– Отвечай, матрос Передряга!Духом выпаливает Петька:– Стрелять из ружья.Валька Чирков тихонько хохочет. Иван Захарович переворачивается с боку на бок, подносит гармошку к губам, издает протяжный мелодичный звук. Боцман укоризненно покачивает головой:– Неправильно! Сначала надо сказать: «Кто идет?..» Сразу стрелять нельзя. Своего убьешь, товарища убьешь. Надо говорить: «Кто идет?» Потом надо сказать не ружье, а винтовка.– Повтори! – требует Костя. – Так! Теперь отвечай, что нужно сделать с часовым, если на вверенный ему объект пробрался шпион?– Судить… – колупая палубу сапогом, отвечает Петька.– Правильно! А теперь скажи, матрос Петька Передряга, что мы должны сделать с тобой, который пропустил на судно козла?Петька Передряга вскидывает длинные ресницы, оторопело открывает рот. От обиды, от неожиданности он начинает шмыгать носом и сопеть. Боцман Ли видит это и соскакивает с леера, взмахивает маленьким сухим кулачком.– Костя, большой матушка! Чего привязался к Петьке, отставай! – Щелочки глаз боцмана блестят сердито, и, вероятно, от этого на палубе становится еще веселее. Петька Передряга переступает с ноги на ногу, томится.– Валентин! – обращается к штурману капитан. – Присматривай за курсом…Отложив книгу, капитан сдвигает на лоб очки, неторопливо массирует уставшие веки пальцами.– Иди сюда, Хохлов! – приглашает он, найдя взглядом Костю.Речники замирают. Штурвальный, незаметно подмигнув Вальке Чиркову, идет к капитану.– Слушаю! – по-уставному вытягивается Костя, а сам старается сообразить, что сделает капитан, как будет «снимать стружку».Обычно Борис Зиновеевич делает так: сперва легкая проработка с глазу на глаз, потом – в случае необходимости – общее собрание, на котором капитан тяжело вздыхает и поговаривает насчет того, что, пожалуй, на берегу он легко терпел бы подобное, но на судне, где дисциплина превыше всего, склонен к тому, чтобы… В общем, он пока удерживается от выводов, пусть их делают товарищи… Говорит в это время капитан скучными, незнакомыми словами: «Превыше всего… Выводов я не делаю! Есть поступки и проступки!» Костя предпочитает разговор с глазу на глаз, когда Борис Зиновеевич со смаком, точно от арбуза откусывает, произносит любимую ругань: «срамец». Совсем хорошо, когда капитан накричит, тогда можно ходить с обиженным видом, ожидая, что Борис Зиновеевич, устыдившись, начнет замаливать грехи. «Ладно, Костя, оба виноваты. Покричали, и будет!» – «Да ведь как кричать! Ежели напрасно, то оно обидно!» – всегда говорит в таких случаях Костя. «Как напрасно! Ты же вышел на вахту в грязной робе!» – «Пятнышко – не грязь!» – упирается Костя, но тон сбавляет, – как бы снова не рассердить капитана упоминанием о пятнышке, которое во весь воротник. Сбавляет тон, и наступает мир… Хорошо! Самое же страшное – общее собрание.Раздумывает и капитан. И сквозь шум и гам слышен сердитый голос капитана:– Марш, Костя, с палубы! Чтоб я тебя, зубоскала, здесь сегодня не видел!На палубе взрывается второй раз за день здоровый, ошеломляющий, громкий хохот ребят. Иван Захарович наяривает на губной гармошке «Камаринскую», трясет от восторга длинными ногами. Кричит боцман Ли:– Правильно, капитана. Большой матушка, Костя Хохлов!Матрос Петька Передряга заливается колокольчиком.И все так же сердито, из-под выпуклых очков, но с зажатой в краешках губ усмешкой капитан грозит пальцем:– Вы тоже, срамцы, выкамаривать здоровы! Смо-о-от-ри-те у меня!Затем командирским голосом:– Матрос Передряга, замените штурвального Луку Рыжего.Как слива солнцем, наливается радостью лицо Петьки. Кидается парнишка в рубку, в нетерпении оттолкнув Луку локтем, дрожащими пальцами хватается за штурвал. Осторожно, понимающе улыбаясь, Лука выходит из рубки.Перед острым Петькиным взглядом двоятся, мечутся из конца в конец плеса белые столбики створа. Секунду назад были на одной линии, а вдруг раздвинулись, поплыли в стороны с бешеной быстротой. «Расходятся!» – задыхается в тревоге Петька.– Лево руля! Еще… Еще! Так держать! – слышит Петька капитана. Он скатывает штурвал, и «Смелый», сам «Смелый», послушно поворачивается!– Так держать!Сердце рвется из Петькиной груди. 3 Сквозь тугой напор Чулыма и ветра бежит «Смелый» к Чичка-Юлу. Пенный след за кормой набухает синью, темнеет, маслянится вода. Река к вечеру спокойно и плотно укладывается в земляное ложе, уютно пошевеливается в нем, как усталый человек в кровати. Поблекшее солнце еще висит над зубчатыми тальниками.На палубе тишина. Предвечерний час на пароходе молчалив и задумчив. Кругом ни домика, ни огонька. Вода и «Смелый» – ничего больше на свете, а темнеющее небо все больше походит на реку, смыкается с ней.Лодка на вечерней реке – неожиданность. Невесть откуда выныривает она, пересекает реку далеко от парохода; движется медленно – то ли очень велика, то ли перегружена. За лодкой река пылает багрянцем, и от этого не разобрать, обласок ли, завозня ли, а по черточкам взлетающих весел трудно узнать, сколько человек гребет.– Сено плавят, – говорит Валька Чирков. Только зоркие глаза штурмана могут увидеть груз.Лодка в воде по самые борта. Капитан теперь отчетливо видит гребцов, надутую ветром синюю рубаху кормчего, белую копну волос гребца. «Совсем мало запаса!»Капитан переходит к носовому лееру. В это время беловолосый гребец вдруг останавливается, смотрит на «Смелого» и бросает весла. Рулевой машет руками, видимо, кричит что-то, а беловолосый падает на дно лодки и замирает. Сквозь шум машины парохода слышится его тонкий звенящий голос. Еще не сообразив, что может случиться, повинуясь инстинкту, капитан бросается к рубке.– Стоп! Задний.Шипит пар. Завалившись на борт, «Смелый» вздрагивает, как от толчка в берег, и эту кутерьму звуков и движений перекрывает протяжный щемящий крик Петьки Передряги.– О-о-о-о! Пе-еревернулись!Длинным, неловким, как в замедленном кинофильме, движением поворачивается капитан к лодке и сначала ничего не может понять: вместо нее на волнах покачивается что-то белое, веселое. Потом, вглядевшись, догадывается, что это непросмоленное дно, а рядом с ним вспухают два розовых фонтанчика – барахтаются в ледяной весенней воде люди. Над рекой несется крик:– По-о-о-о-моги-те-е-е-е!И с капитаном происходит то, что всегда случается с ним в минуты опасности: время останавливается. Проходят секунды, минуты, а ему кажется – события разворачиваются медленно, словно на ленте, которую осторожно развертывают перед ним. Странное и непонятное это ощущение: у капитана невероятно много времени, чтобы раздумывать, командовать.– Шлюпку на воду! Чирков, Рыжий, Ли – в шлюпку! – приказывает он.Летят в Чулым спасательные круги, завизжав блоками, падает шлюпка, прыгают в нее Чирков, Лука, боцман Ли и Петька Передряга.– Сено, сено спасти! – кричит вслед капитан. Лента разворачивается дальше… С носовой части парохода, вытянувшись свечкой, косой дугой ныряет в Чулым Костя Хохлов. А там, где стоял он, торопливо рвет с себя одежду радистка Нонна Иванкова. В одной шелковой рубашке, стройная, сложив руки ласточкой, летит в пенную волну Нонна. Чулым ласково принимает ее тело, подержав немного, выбрасывает на поверхность. Захлебнувшись водой и холодом, радистка плывет к лодке.Шлюпка возвращается на пароход, волоча лодку с сеном.Первой поднимается на борт Нонна Иванкова – посиневшая, съежившаяся. Она на цыпочках пробегает по холодному железному полу и ныряет в радиорубку.За Ионной выскакивает Костя Хохлов.– Все в порядке! Пьяных нет!– Марш переодеваться! – ворчливо говорит капитан, и штурвальный на редкость серьезно кивает головой, соглашаясь, но в это мгновенье он замечает соболезнующий, напряженный взгляд Ивана Захаровича и преображается: кивнув на дверь радиорубки, Костя ядовито говорит:– Жена-сибирячка, такой, как она, нигде не видал шахтер…Тяжело отдуваясь, на палубу поднимается старик с мокрой бородой, прилипшей к синей сатиновой рубахе. Он щерит желтые, изъеденные зубы, озирается маленькими, острыми глазками. Став на палубу, старик быстро и мелко крестится. За ним – испуганный, вытаращив глаза – карабкается парень с соломенными волосами. Старик делает шаг, затем, изогнувшись, опускается на палубу. Боцман Ли и Лука подхватывают его.– В машинное! Обогреть!– Они из Ковзина, товарищ капитан. Мы их подбросим до места, – докладывает Лука Рыжий.– Вперед! Полный!Заметно вечереет. Восточный край неба уже совсем темен; проклюнулась и горит, не мигая, большая светлая звезда – самая ранняя. Чулым окрашен пестро: рядом с пароходом темно-синий, немного дальше – голубоватый, еще дальше – розовый, а на горизонте, там, где круто опадает в воду небо, – бордовый.Двоится, расплывается Чулым в глазах капитана. Холодная лапа берет за сердце, сжимает. Дымной полосой поднимается и подрагивает река. Звезда полукругом скользит по небу, расплывшись; точно сквозь слезы видит ее капитан. Он поднимает руку к виску, вытирает холодный пот и не чувствует ни пальцев, ни виска. Дрогнув коленями, Борис Зиновеевич садится на скамейку…Болен капитан «Смелого». Очень болен! 4 В машинном, где тепло, где ярко светит электричество, в чужом белье и накинутых на плечи матросских бушлатах греются старик и парень. Старик безостановочно трясет головой, руками, пожевывает провалившимся ртом; парень уже освоился, временами удивленно хлопает себя по коленям. «Ах, батюшки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13