– шепотом произнесла сенарка.
Я вначале подумал, что в ее голосе прозвучало презрение, но потом Рода Титус продолжила, и стало ясно, что женщина просто не могла поверить в свое счастье.
– Неужели это правда? Неужели Господь указал вам праведный путь и вы увидели порочность народа, который зовете своим?…
Это прозвучало настолько нелепо, что я громко рассмеялся, и сенарка опять пригорюнилась.
– Совсем нет, Рода Титус. Просто я хочу побыть один. Причины моего решения слишком сложны, и я не собираюсь вам их объяснять. Но полагаю, мы больше с вами не увидимся, так что прощайте.
– Нет, постойте, – вскрикнула она, бросаясь вперед, чтобы обхватить мои колени. – Подождите, подождите, подождите…
– Отпустите меня, наконец, – проговорил я.
– Как вы поедете? На шаттле?… Возьмите меня с собой!
Я вздохнул. Потом наклонился, освободился из объятий Роды Титус и посмотрел ей в глаза:
– Я еду на машине, буду скитаться по пустыне. Не думаю, что вы захотите провести наедине со мной три месяца в соляной пустоши.
Но она уже загорелась своей бредовой идеей.
– Вы можете взять меня с собой, куда бы вы ни собирались. Вы можете отвезти меня на юг, обратно в Сенар, вы можете отвезти меня домой, вы можете стать моим спасителем!…
– Нет, – отрезал я, выпрямляясь.
Вначале Рода Титус, похоже, просто отказывалась верить собственным ушам, но, когда я направился к двери, она начала выть и кричать, мешая страшные проклятия в мой адрес с самыми униженными мольбами. Я не мог оставить ее в таком состоянии: женщина все-таки, поэтому вернулся и попытался уговорить ее отказаться от своего решения.
– Я еду не в сторону Сенара, – первый довод.
– Тогда в Йаред, – согласилась она. – Между ним и Сенаром существует автострада, персональный проект нашего президента. Или в любой другой город на побережье моря.
– Я еду на восток, а не на юг.
– Вы все равно вряд ли минуете их. Я вас умоляю. Я могу наградить вас: деньгами, вещами, чем хотите.
– Деньги и вещи меня не интересуют.
Теперь она плакала и смеялась одновременно, что очень походило на истерику.
– Тогда скажите, что вас интересует, и я дам вам это или устрою так, чтобы вам это доставили, когда вернусь домой. О, дом, дом, дом!… Я прошу вас, я вас умоляю именем Господа!
Она продолжала в том же духе еще какое-то время. Чуть позже я устал от этого бреда и ушел искать освещенное местечко, где можно побыть в тишине.

Я сидел на берегу Арадиса, чувствуя тяжесть солнца на непокрытой макушке и разглядывая волны, бившиеся о размытые берега, потом смотрел на клубы зеленого дыма над водой…
Кажется, в голове не появлялось ни единой мысли. Перед внутренним взором промелькнуло несколько картинок из нашего с Турьей прошлого – такого сорта воспоминания всегда посещают в уединении. Наверное, какие-то обломки моей извращенной модели мировосприятия все еще плавали в воображении. Возможно, какая-то непокорная часть меня хотела лучшего окончания отношений, более эстетичного завершения замечательного периода времени, проведенного вдвоем, но все это вместе взятое, без сомнения, было просто желанием видеть Турью снова, держать в объятиях и слышать ее голос.
Клубы тумана на берегу меняли очертания, складывались в призрачные сказочные образы. Через несколько минут я почувствовал, что пришло время уходить, и поднялся.
Вернувшись в офис, я нашел там Роду Титус, которая сидела посреди помещения со странным выражением лица: глаза широко распахнуты, почти выскакивают из орбит. Она сидела без движения и просто пристально рассматривала стену напротив.
– Я возьму вас с собой в Йаред, а оттуда вы сможете по побережью добраться до Сенара.
Она уставилась на меня, и я осознал – уже набил руку в разгадывании сложных условностей сенарского поведения, – что она все прекрасно слышала и еще лучше поняла, однако хотела услышать это еще раз.
Почему ее так интересовало повторение, сказать не могу: может быть, это еще одна игра, при которой подчиненный отказывается воспринимать положительное действие, исходящее от повелителя, как бы подразумевая: «Раб недостоин вашего снисхождения». Но я не был расположен к играм, поэтому пожал плечами и повернулся к двери.
– Не хочешь – как хочешь.
Тут у меня за спиной послышались бессвязные слова благодарности (еще одна традиция, насаждаемая иерархической системой) и шум, с которым женщина вскочила на ноги.
Я взял двенадцатиметровую машину, погрузил туда запас воды и пищи, которого хватило бы для двух человек на два с лишним месяца, и выехал из Алса.
К тому времени, как мы собрались, опустились сумерки, и путешествие наше началось в полной темноте. Рода Титус провела первые часы поездки в нервной беготне из кабины в фургон, изучая территорию, как любопытная мышь. Нечего было и пытаться выбросить ее из головы: слишком отвлекали грохот и топот, которые доносились из разных уголков автомобиля.
Потеряв терпение, я грубо попросил женщину угомониться, и тогда повисла долгожданная абсолютная тишина. Новая крайность в поведении: сенарка ничего не ответила мне – ни согласилась, ни воспротивилась. Думаю, Рода Титус просто испугалась, а я перестал думать о ней.
В конце концов она пришла в кабину и уселась в кресло второго водителя, все еще ненормально спокойная, с руками, сложенными на коленях. Навряд ли поза была удобной.
Темнота вокруг нас сгустилась, и вскоре из машины виднелась только диаграмма из света трех главных фар на соли впереди. Когда в освещенном кружочке появлялся камень или клочок соляной травы, мы могли ощутить чувство движения, но когда дорога оставалась чистой – по этому пути каждый день ездило довольно много машин, – казалось, что автомобиль вовсе стоит на месте. Только серебристо-белые круги впереди и контрастно черная ночь вокруг.
Через несколько часов я начал уставать от изматывающего однообразия путешествия. Мой мозг приблизился к состоянию полного отупения, взгляд зацепился за световые круги от фар, начало мерещиться, что они поднимаются в воздух и начинают выделывать замысловатые па. На самом деле я не особо переутомился – по крайней мере, не хотел спать, – но все-таки решил, что лучше будет затормозить.
Машина съехала с дороги и остановилась. Рода Титус посмотрела на меня, встретила ответный взгляд. Я сообразил, что она ожидала объяснений (хотя любой дурак понял бы что происходит), и в то же время согласно ее иерархическим концепциям просить такого снисхождения не полагалось Действительно, странные убеждения.
Мы посидели немного в тишине, затем, стараясь помочь ей ослабиться, я решил прокомментировать свои действия:
– Я остановился. Спать не хочу, но думаю, будет лучше, если мы пойдем в фургон и ляжем в постель.
Сенарка ничего не ответила, хотя ее глаза открылись чуточку шире, словно она хотела подавить панику. Из-за того, что я долго сидел за рулем, мысли мои не желали шевелиться, поэтому я не стал даже пытаться объяснить себе, почему эта женщина опять испугалась и ухватилась за кресло так, что побелели костяшки пальцев. Не было возможности тратить время на расшифровку непостижимых выкрутасов загадочной сенарской души, так что я просто встал из кресла и пошел в заднюю часть автомобиля.
Я открыл дверь и очутился в воздушном шлюзе, слишком маленьком даже для мужчины сравнительно небольшого роста. Потом вылез наружу в прохладную тьму – маска немедленно вскочила на лицо. Я обошел машину и вытащил крепления, зафиксировал их – на тот случай, если буду все еще спать или проснусь, но не захочу вставать на рассвете, а Дьявольский Шепот не смог перевернуть нашу импровизированную квартиру.
Затем я вернулся к носовой части – просто проверить, все ли в порядке. На коже чувствовался прохладный ветерок, из машины лился яркий желтый свет. Рода Титус оставалась там же, в кресле водителя. Она была хорошо видна через лобовое стекло: сидела, ухватившись за руль и широко распахнув глаза.
Я тогда решил, что невозможно словами достучаться до ее разума. Зомби, закодированная личность. Потом поспешно прогнал картинку из воображения, залез обратно в автомобиль и снял с лица маску.
– Вы, без сомнения, можете провести всю ночь в машине, если хотите, – рявкнул я. Наверное, женщина меня немного разозлила. – Или приходите сюда и вытаскивайте койку, мне все равно.
После этих слов я разложил собственную кровать, забрался в теплый конверт постели и повернулся к стенке, выключив предварительно свет в моей части машины. Однако свет из кабины все еще проникал в фургон, появлялись огромные тени.
Через минуту стало ясно, что Рода Титус не собирается приходить.
– Свет в кабине мешает мне спать, выключите его, наконец, – потребовал я.
В первый раз за весь день послышался ее голос.
– Механизм регулировки различает общий язык?
Звук ее голоса выдавал крайнюю степень морального истощения.
– Конечно, – ответил я. – Вы разве не слышали, как я только что отдавал приказ на общем языке?
– Выключить свет, – сказала она, и весь мир погрузился во тьму.
Я поворочался в кровати, устраиваясь поудобнее, но что-то, какой-то маленький червячок раздражения мешал погрузиться в сон. Вскоре послышалось, как встает Рода Титус, хрустя суставами, и пытается проникнуть в фургон, что очень трудно проделать в темноте. Последовало несколько стуков, звук падения чего-то тяжелого, тихие всхлипывания пытающейся не разрыдаться женщины.
Как это все нелепо.
– Рода Титус, – позвал я, не оборачиваясь. Она застыла. – Если вы пытаетесь пробраться к кровати, почему бы не включить свет?
Она пару раз шумно вдохнула, потом быстро ответила сдавленным голосом:
– Я не хотела вам мешать.
– Вы мешаете мне своим грохотом. Включить свет, – скомандовал я.
Яркий электрический свет цвета концентрированного апельсинового сока заполнил пространство. Я повернулся, чтобы увидеть ее, хотя глаза и отказывались смотреть после неожиданного перехода от темноты к свету. Она изображала каменное изваяние на полпути из кабины в фургон.
– Странная вы женщина, – заметил я. – Почему вы там стоите? Если вы разберете кровать, мы оба сможем спокойно выключить свет и заснуть.
Она, как по сигналу, бросилась в комнату, чуть не врезавшись в стену, долго не могла найти койку, а потом распаковать ее. Я вздохнул и, кажется, предложил встать и помочь ей отцепить крепления, но сенарка пробормотала «нет, нет» и продолжала копаться.
В конце концов кровать разобралась сама собой, женщина залезла под одеяло и замерла. Я дал команду лампам и через некоторое время уснул.
Следующим утром Рода Титус немного расслабилась и перестала так откровенно бояться меня. Я встал раньше нее, чуть позже полудня, оделся и умылся, прошел в кабину, где и сидел, любуясь пейзажем, пока уничтожал завтрак из каши и макарон.
Я уже почти решился дождаться темноты, прежде чем поехать дальше, но потом передумал: автомобиль вообще-то хорошо защищал от радиации, а ночное вождение сильно утомляло. Так что после еды мы снова двинулись в путь.
Работа механизмов разбудила мою попутчицу, и через некоторое время она появилась в кабине, усевшись рядом со мной. Почему женщина чувствовала себя счастливее с утра, чем с вечера, было вне моего понимания. Может, боялась темноты. Но теперь Рода Титус пожелала мне доброго утра и спросила, как спалось. Еще одно различие в наших культурах: вряд ли ее на самом деле интересовал мой сон, реплика показывала уважение к человеку, стоящему выше по социальной лестнице.
После обеда дорога увела нас сквозь металлические отблески солнца и белые соляные дюны пустыни далеко за последние поселения Алса.
Впереди исчезало всякое подобие наезженного пути: слишком мало машин забиралось так далеко на юг, да и те, которых сюда заносило, не оставляли таких следов, которые бы не разметал Дьявольский Шепот.
Пока Арадис виднелся к западу от нас, земля оставалась вылизанной ветром, и машина спокойно двигалась вперед, не встречая на пути ухабов. Вскоре, однако, мы миновали южные берега моря, и теперь вокруг не было ничего, кроме обволакивающей планету соляной пустыни: совершенное ничто.
Ландшафт изменился: дюны заставляли автомобиль беспрерывно подниматься и опускаться, и чем дальше на юг, тем больше по размерам становились холмы, пока нам не пришлось взбираться вертикально вверх или съезжать вниз по склону дюн. Такая местность не представляла ничего интересного, совершенно ничего, что бы могло привлечь внимание. Вождение стало отдавать монотонностью, однако меня такая ситуация, как ни странно, успокаивала.
Ручейки соли стекали с песчаных пиков на лобовое стекло, балансировали там какое-то время на ветру, а потом уносились, как израильтяне, освобожденные Моисеем. Тысячи кристалликов, такие маленькие, что казались неразрывно связанным потоком, блестели на солнце. Движение приобрело определенный ритм: медленное восхождение, пик, медленный спуск – и так дюна за дюной. Ритм, напоминающий биение сердца. Медленный вдох и выдох под водой. Смена времени суток, только в более спокойном, мирном понимании. И пока мы ехали, невообразимая красота окружавшего нас мира входила в мою душу, как сильное успокоительное.
Рода Титус, однако, не находила ничего хорошего в путешествии. Ею все больше овладевала скука: женщина начала ерзать на месте, суетиться, бормотать что-то себе под нос, пока я не велел ей прекратить (и она повиновалась, но без того униженного ужаса, который демонстрировала вчера). Потом, когда солнце зашло, сенарка надулась и стала напоминать обиженного ребенка. Женщина стала высказывать что-то вроде жалоб: «какая ужасная земля, пустая и жуткая… бу-бу-бу», потом вздыхала и добавляла как бы про себя: «…наверняка на то есть воля Божья». Потом по памяти цитировала отрывки из Библии, то один, то другой фрагмент о разрушении Содома и засевании его полей солью.
После заката мы остановились и слегка подкрепились. Еще не закончив есть, она внезапно проронила, подняв на меня глаза:
– Не помню, говорила ли я вам, насколько благодарна за то, что вы взяли меня с собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38