– Я говорю «была», потому что она умерла.
– Мне очень жаль, – внезапно сказал я так, чтобы ему передалась моя скорбь.
– Вам-то жалеть как раз и не стоит, – сказал он. – Потому что, если бы она была жива, вас бы здесь не было. А так у вас появилась возможность заработать кучу денег.
Тут мне показалось, что мы сумеем найти общий язык.
– Дело в том, что ее убили. – Он выдержал паузу, чтобы усилить эффект сказанного. Прием распространенный, но на этот раз он сработал.
Я был поражен этим сообщением и тупо повторил:
– Убили.
– Да, это так.
Он подергал себя за мочку большого, по форме напоминавшего слоновье уха, а затем засунул руку с узловатыми пальцами глубоко в карманы своего мешковатого синего пиджака. Мне бросились в глаза грязные, обтрепанные манжеты рубашки, и хотя до этого я ни разу не встречался с миллионерами (а я слышал, что Сикс был одним из крупнейших магнатов Рура), его неряшливость в одежде буквально поразила меня. Он покачался на носках, и мельком я взглянул на его туфли. Как утверждал Шерлок Холмс, обувь клиента способна рассказать о многом. И если одежду Сикса можно было хоть сейчас отправлять в «Зимнюю помощь» – благотворительную организацию национал-социалистов, куда люди сдают платье, которое уже отслужило свой срок, – то его ботинки не приняли бы даже туда. Они были сделаны из эрзац-кожи, больше похожей на картон, чем на кожу. (Так же как эрзац-мясо, эрзац-кофе, эрзац-масло и эрзац-одежда напоминали все что угодно, только не мясо, кофе, масло и одежду.) Не думаю, что он был настолько убит горем, что спал не раздеваясь. Скорее всего, он один из тех миллионеров-чудаков, о которых иногда пишут газеты: они экономят на всем и в результате становятся такими богачами.
– Ее застрелили. Причем совершенно безжалостно, – с болью в голосе сказал Сикс.
Я понял, что разговор предстоит долгий, и достал сигареты.
– Вы не возражаете, если я закурю? – спросил я. Похоже, что мои слова привели его в чувство.
– Я совсем забыл о приличиях. Не хотите ли выпить или еще чего-нибудь? – Это предложение показалось мне заманчивым, и я попросил кофе.
– Фриц?
Шем зашевелился на диване.
– Спасибо, я просто выпил бы воды, – смиренно попросил он.
Сикс подергал за шнур звонка, а потом вытащил толстую черную сигару из коробки на столе. Он пригласил меня сесть, и я опустился на диван напротив Шема. Сикс вытащил зажигалку, прикурил и сел рядом со своим адвокатом. В этот момент позади него открылась дверь, и в библиотеку вошел человек атлетического сложения, примерно тридцати пяти лет. На кончике его широкого носа – такие встретишь разве что у негров – сидели очки-пенсне. Он снял их и с нескрываемым недоумением посмотрел на меня, а потом на своего шефа.
– Вы хотите, чтобы я присутствовал при разговоре, господин Сикс? – спросил он с едва уловимым франкфуртским акцентом.
– Нет, Ялмар, не надо, – сказал Сикс. – Ложись спать, дружок. Только попроси Фаррэя принести нам кофе и стакан воды. А мне – как всегда.
– Хорошо, господин Сикс, сейчас.
Он снова посмотрел на меня, и мне определенно показалось, что его беспокоит мое присутствие. Поэтому я решил, как только появится возможность, непременно поговорить с ним.
– Да, вот еще что. – Сикс повернулся к вошедшему. – Напомни мне, пожалуйста, завтра утром, чтобы мы в первую очередь проверили, все ли готово к похоронам. Я хочу, чтобы ты занялся этим, пока меня не будет.
– Хорошо, господин Сикс. – Он пожелал нам спокойной ночи и удалился.
– Ну, а теперь поговорим о деле, господин Гюнтер, – сказал Сикс, когда дверь закрылась. С сигарой в углу рта, он был похож на аукциониста, в то время как его манера говорить напоминала ребенка, который что-то объясняет и одновременно сосет леденец. – Примите мои извинения за то, что я просил доставить вас сюда в столь позднее время, но вы должны меня простить – я очень занятой человек. А кроме того, я человек весьма осторожный.
– Это так понятно, господин Сикс. – Я по-прежнему сопереживал. – Я ведь кое о чем наслышан.
– Вполне вероятно. Мое положение в обществе требует от меня, чтобы я покровительствовал различным начинаниям, финансировал разного рода благотворительные организации. Вы понимаете, о чем идет речь: богатство накладывает определенные обязательства.
А также предполагает соответствующую манеру одеваться, подумал я. Представляя, о чем он сейчас собирается со мной говорить, я заранее испытывал непреодолимую скуку, однако вслух произнес:
– Охотно этому верю, – при этом сделав ударение на слове «верю». Мой тон заставил его на мгновение усомниться, стоит ли повторять в моем присутствии избитые фразы, которые я столько раз уже слышал, но потом, видимо, он решил, что без них не обойтись. Конечно, «в этом деле нужна осторожность» и «все должно происходить в строжайшей тайне», поскольку он, разумеется, не хочет, «чтобы власти совали нос в его дела», и так далее, и тому подобное. Вот так всегда: клиенты почему-то убеждены, что они могут учить тебя, как расследовать их дело. Вроде бы они тебе не до конца доверяют, и как будто ты сам не понимаешь, что, если люди обращаются к тебе, значит, ты им гарантируешь секретность и, само собой, осторожность в собственных действиях.
– Если бы я мог хорошо зарабатывать на своей службе в полиции, то ни за что бы не стал частным детективом, – сказал я. – Для частного детектива длинный язык – погибель. Одно лишнее слово, и парочка уважаемых страховых компаний или несколько адвокатов, которых ты считал постоянными клиентами, откажутся иметь с тобой дело. Я догадываюсь, что, прежде чем пригласить, вы меня проверили. Поэтому давайте сразу перейдем к делу. Хорошо?
Сикс одобрительно кивнул. Я заметил, что богатые люди любят, когда с ними говорят прямо: они путают прямоту с честностью.
В этот момент в комнату неслышно вошел дворецкий и подал кофе, воду и бренди для своего хозяина. От него исходил слабый запах пота и каких-то специй, а лицо его сохраняло отсутствующее выражение, словно в ушах у него были затычки, и ни единого слова из нашего разговора не долетало до его слуха. Я сделал глоток и подумал, что, скажи я сейчас Сиксу, что моя бабушка, будучи несовершеннолетней, сбежала из дому с фюрером, дворецкий с тем же выражением лица продолжал бы разливать напитки и волос бы на его голове не шелохнулся. Признаться, я даже не заметил, когда он вышел из комнаты.
– Фотография, которую вы рассматривали, была сделана всего несколько лет назад на выпускном вечере моей дочери. Окончив школу, она стала учительницей в школе имени Арндта в Далеме.
Я достал ручку и приготовился делать записи на обратной стороне пригласительного билета на свадьбу Дагмар.
– Нет, – сказал Сикс, – пожалуйста, никаких записей. Сначала просто послушайте. Перед тем как мы расстанемся, господин Шем передаст вам все необходимые документы... Она была неплохой учительницей, хотя, если честно, мне бы хотелось, чтобы она посвятила себя чему-нибудь другому. У Греты – да, я забыл вам сказать, что ее звали Грета, – был замечательный голос, и я мечтал о том, чтобы она стала профессиональной певицей. Но в 1930 году она вышла замуж за молодого адвоката, служившего в Берлинском провинциальном суде. Его звали Пауль Пфарр.
– Звали? – спросил я.
Он снова глубоко вздохнул.
– Да. Надо было сказать об этом сразу. Боюсь, что он тоже мертв.
– Значит, двойное убийство, – подытожил я.
– Да, – подтвердил он, потупившись, – двойное. – Сикс достал бумажник и вытащил оттуда фотографию. – Это их свадьба.
Снимок не давал никакой дополнительной информации, кроме того, что свадьба, как и все подобные празднества высшего света, происходила в отеле «Адлон». Я сразу узнал «Сад Гёте» и «Фонтан шепотов» в виде китайской пагоды, украшенной фигурками слонов. Мне с трудом удалось подавить зевок: фотография сама по себе была неважная, да и свадьбы мне уже порядком надоели. Я вернул ее Сиксу.
– Прекрасная пара, – сказал я, закуривая следующую сигарету. Потухшая сигара Сикса лежала на круглой латунной пепельнице.
– Грета работала в школе до 1934 года, когда она, подобно многим другим женщинам, потеряла работу. Вы знаете, что правительство приняло новый курс, и женщин стали везде выгонять со службы. Тем временем Пауль устроился в министерство внутренних дел. Вскоре после этого моя первая жена Лиза умерла, и Грета впала в глубокую депрессию, начала пить и поздно возвращаться домой. Но в последнее время, мне показалось, она стала похожа на Грету прежнюю. – Сикс какое-то время мрачно разглядывал свой стакан, а затем проглотил бренди одним залпом. – А три дня назад – это случилось ночью – Пауль и Грета погибли во время пожара в своем доме в Лихтерфелде-Ост. Но, прежде чем возник пожар, их застрелили, причем в каждого было выпущено по нескольку пуль. Кроме того, преступники ограбили сейф.
– Вам известно содержимое сейфа?
– Я сказал парням из Крипо, что понятия не имею, что там было.
Я уловил в его словах скрытый смысл и высказался прямо:
– Что, видимо, не совсем соответствует истине?
– Я действительно не знаю, что там могло быть. Но одна вещь – и об этом я точно знал – там была. Однако полиции я ничего не сообщил.
– Почему?
– Потому что не хотел, чтобы полиция об этом знала.
– А мне вы скажете?
– Я объясню, что это за вещь, и думаю, вам удастся найти убийцу раньше, чем это сделает полиция.
– И что затем? – Я надеялся, что он не потребует от меня, чтобы я сводил счеты с убийцей, поскольку мне совсем не хотелось вступать в какие-либо сделки с совестью, особенно в деле, за которое, я уверен, хорошо заплатят.
– Перед тем как предать убийцу в руки правосудия, вы должны будете вернуть мне мою собственность. И помните, что эта вещь ни при каких обстоятельствах не должна очутиться в руках властей.
– О чем же все-таки идет речь?
Сикс задумчиво сложил руки на груди, потом опустил их и, наконец, обнял себя, как это делают певички на эстраде. Он изучающе поглядел на меня.
– Разумеется, все останется между нами, – проворчал я.
– О бриллиантах, – наконец сказал он. – Видите ли, господин Гюнтер, моя дочь умерла, не оставив завещания, а без такового вся ее собственность переходит к мужу. Пауль же в своем завещании передает все свое имущество рейху. – Сикс покачал головой. – Вы встречались когда-нибудь с такой глупостью, господин Гюнтер? Он все завещал рейху. То есть все, что у него было. В это трудно поверить, но это так.
– Ну что ж, значит, он был настоящий патриот.
Но Сикс не почувствовал иронии в моих словах и презрительно фыркнул.
– Мой дорогой господин Гюнтер, он был национал-социалистом, а эти люди думают, что только они и любят свое Отечество. – Он мрачно улыбнулся. – Я тоже патриот своей страны. И наверное, я отдаю ей как никто другой. Но мне трудно смириться с мыслью, что рейх еще больше обогатится, и снова за мой счет. Вы меня понимаете?
– Думаю, что да.
– Но дело не только в этом. Бриллианты принадлежали матери Греты, и помимо их стоимости – прямо скажу вам, немалой, – они дороги мне как память о жене.
– И все-таки какова их стоимость?
В разговор вмешался Шем.
– Я думаю, что могу вам здесь помочь, господин Сикс, – сказал он, нагибаясь за портфелем, лежавшим у его ног. Шем вынул папку тускло-желтого цвета и положил ее на ковер. – Здесь последняя оценка страховой компании и несколько фотографий.
Он взял лист бумаги и зачитал эту оценку таким бесстрастным тоном, словно речь шла о сумме, уплаченной за подписку на газету: «Семьсот пятьдесят тысяч рейхсмарок».
Я непроизвольно ахнул, отчего Шем нахмурился и протянул мне несколько снимков. Признаться, мне еще не доводилось видеть такие крупные камни, разве что на картинках с изображениями коллекции египетских фараонов. Сикс рассказал историю этого ожерелья:
– В 1925 году мировой рынок драгоценностей был наводнен камнями, которые продавали русские эмигранты, а кроме того, большевики стали торговать уникальной ценности украшениями, обнаруженными в тайниках дворца князя Юсупова, женатого на племяннице царя. В том году я купил в Швейцарии несколько вещичек: брошь, браслет и алмазное ожерелье из двадцати бриллиантов. Это была очень дорогая вещь, самая дорогая из моих приобретений, – ожерелье работы Картье, более сотни каратов. Не стоит и говорить о том, господин Гюнтер, что продать такое ожерелье очень и очень непросто.
– Разумеется.
– Наверное, я покажусь вам циником, но для меня ценность этих бриллиантов как семейной реликвии была ничтожной по сравнению с их реальной стоимостью.
– Расскажите мне подробнее о том, что представляет собой сейф.
– Этот сейф купил я, – сказал Сикс. – Впрочем, как и сам дом, поскольку с деньгами у Пауля было не слишком хорошо. Когда мать Греты умерла, я отдал дочери ее драгоценности и одновременно велел установить в их доме сейф, чтобы она могла их там хранить.
– Значит, она их надевала совсем недавно?
– Именно так. За несколько дней до того, как все это случилось, мы все вместе были на балу.
– А что это был за сейф?
– Сейф фирмы «Штокингер», с зашифрованным замком. Сейф, который входит в стену.
– Кто владел шифром?
– Естественно, они оба – моя дочь и Пауль. У них не было секретов друг от друга, и еще я думаю, что он хранил в сейфе какие-то деловые бумаги.
– А кто-нибудь кроме них двоих знал шифр?
– Нет, даже мне он был неизвестен.
– А известно ли вам, каким образом был открыт сейф? Может быть, замок взорвали?
– Я уверен, что замок не взрывали.
– В таком случае здесь действовал профессиональный взломщик. Профессионал высокого класса, если ему удалось справиться с таким сложным замком.
Сикс наклонился вперед.
– А может, все было иначе: вор заставил Грету и Пауля открыть сейф, а затем приказал им лечь в постель и застрелил их. После этого он поджег дом, чтобы не осталось никаких улик, которые помогли бы полиции напасть на след.
– Вполне возможно.
Мне пришлось сделать вид, что я с ним соглашаюсь. Я потер круглое пятнышко гладкой кожи на своем заросшем щетиной лице. Оно осталось у меня после укуса комара – я был тогда в Турции, – и с тех пор во время бритья я обходил это место, щетина там не росла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38