Гуманность... Что это такое? Осознание того, что человек имеет право есть, пить, спать в тепле, развлекаться и размножаться? Да, он должен есть, пить, спать в тепле, развлекаться и размножаться! Но зачем? Гуманность – это жалость. А жалость – это... это гуманность. Человеколюбие, как попытка самосохранения. Самосохранения... Попытка оставить все, как есть. Чтобы завтра был завтрак, обед, ужин и секс. И так во веки веков.
Нет, жизни человеческой нужно оправдание. Постоянное оправдание. Оправдание это – творчество. А творчество – это потребность оставить что-то после себя. Не потомство, которое имеет право пить, есть и размножаться, а что-то. И человечеству нужно оправдание. И человечество должно что-то после себя оставить. Не плевки отжеванной резинки, не использованные презервативы, не пустые консервные банки, даже не Монну Лизу и Тадж-Махал, а нечто больше себя.
Я оставлю. Я сам сделаю эту бомбу... Я сделаю так, что человечество..."

* * *

– Извините, сударь, вы не подскажете, как пройти к дому академика Бомштейна? – прервал путаные размышления Иннокентия Александровича приятный мужской голос.
– Нет этого дома, сломали только что, – ответил Баклажан, весь напрягшись. Что-то ему подсказывало, что паутина сущего чудесным образом восстановила одну из оборвавшихся связей.
– Да нет, вы ошибаетесь, – сказал голос обнадеживающе. – Дом этот цел, я доподлинно знаю, звонил туда минут пятнадцать назад. Вы, наверное, телевизор вчера смотрели про Поварскую, так там ошибочка вышла.
Баклажан медленно поднял голову, нашел глазами лицо мужчины и опытным взглядом определил, что перед ним стоит потенциальный либо действительный член "Хрупкой вечности". Член стоял и улыбался так, как будто бы только что произнес пароль.
– Я – Баклажан, – отозвался Иннокентий Александрович.
– Муха с вами? – ничуть не удивившись, продолжил обмен паролями мужчина.
– Муха с нами.
– А Полковник?
– Полковник умер во имя.
– Жалко... Он был значимым человеком... Разрешите, однако, представится: меня зовут Красавкин Павел Корнеевич.
– Очень приятно, – механически сказал Баклажан. И повел рукой по правой стороне головы. Ухо было на месте.
– Ну, так пойдемте? К дому переулками надо идти, улицу наши ребята из "Мосводоканала" перерыли.
– А как вы... – хотел поинтересоваться задвинутый в подкорку Чернов почему его приняли за Баклажана.
– Мы предполагали... – загадочно улыбнулся собеседник. – Мы изучили ваше досье, прониклись розовым светом и поняли, что вы вернетесь к нам. Мы знали, что будут взлеты и падения, смерти и воскрешения, и знали, что алмаз будет, в конце концов, доставлен. Вами.
– И Иннокентий Алек... И я знал?
– Не все. Мы решили, что человеку, идущему на дело, не надо знать деталей. И вообще, когда все знаешь, будущее превращается во вчерашний день.
– Понимаю... А наша цель? Мы достигнем своей цели? Мы перейдем на другую ступень?
– Конечно. Все цели рано или поздно достигаются... – ответил Красавкин ласково. – Пойдемте, однако... Нас ждут товарищи. И она.

* * *

В подъезде дома Михаила Иосифовича Баклажану пришлось показать муху хмурому охраннику в гражданской одежде. После того как тот разрешающе кивнул, Иннокентия Александровича провели в жилые комнаты. Приняв ванну и позавтракав (манная каша, бутерброд с дырчатым сыром, крепкий чай с молоком), он спустился к Бомбе.
Он и предполагать не мог, как она прекрасна.
Несколько минут он стоял перед ней с приоткрытым от восхищения ртом. Струи красного атласа на заднем плане, умелая подсветка, никель корпуса, тусклый свинец в его швах. Тусклый, преисполненный значения. И алмазы... Особенно алмазы! Хоть и видел их Баклажан предостаточно, но в Бомбе они были невообразимо красивее, чем где бы то ни было. В Бомбе они были божественны. В Бомбе они были естественны. В Бомбе они были на месте.
Иннокентий Александрович простоял бы перед ней и час, и два, и три. Из состояния транса его вывела рука, мягко легшая на плечо. Обернулся, увидел Павла Корнеевича, протягивающего ему черные бархатные перчатки и такую же салфетку.
Взял.
Надел перчатки.
Тщательно протер алмаз. Закончив, подошел к бомбе и осторожно, очень осторожно вставил его на место.
Свершилось.
История вернулась в алмазное русло.

* * *

...Вечером политсовет "Хрупкой Вечности", в который входили Красавкин (оказавшийся заместителем Полковника) и некий Гогохия Валерий Валерьянович, московский грузин, доложил своему главе о состоянии дел в "Хрупкой Вечности".
Красавкин в коротком докладе рассказал, что в настоящее время организация как никогда едина и монолитна и что в конце августа им предстоит перевести не менее десятка человек из кандидатов в члены секты в действительные члены.
Гогохия (плотный, несколько сутулый человек среднего роста с испытывающим взглядом исподлобья) сообщил, что агентурная работа с архитектурным управлением правительства Москвы успешно продвигается, и в конце года дом Михаила Иосифовича будет, вероятно, поставлен под неусыпную охрану государства.
В заключение выступил Баклажан. Он сказал, что действительно пришла пора существенно увеличить количественный состав "Хрупкой Вечности", но не до нескольких десятков или сотен человек, а до поголовного членства в ней всех землян без исключения.
– Это невозможно в настоящий момент! – воскликнул Красавкин, покрываясь красными пятнами. – Нас немедленно раскроют!
– Мы сами раскроемся, но после того, как у нас будут филиалы в Нью-Йорке и Токио! – сказал Баклажан и, бросив на стол алмазы, реквизированные у Синичкиной, победно оглядел соратников. – Мы раскроемся, и людям ничего не останется делать, как признать наши бомбы движущей силой современной истории!
– Но нам... но нам понадобятся свои люди в... в Токио и Нью-Йорке, – запинаясь, перешел к конкретике Валерий Валерьянович.
– Есть такие люди! – улыбнулся Баклажан.
– И кто же они? – робко поинтересовался Гогохия.
– Послезавтра вечером я надеюсь их вам представить, – сказал Иннокентий Александрович, вставая. – До свидания, господа, я должен подготовить встречу с этими людьми, а также кое-что весьма актуальное продумать.
Баклажан покривил душой, сказав, что у него имеются в распоряжении люди, способные создать филиалы "Хрупкой Вечности" в крупнейших политических центрах Западного мира. Имел в виду он, конечно, Баламута с Бельмондо, давних приятелей Чернова. Он знал, что им любые задачи по плечу, но не знал, находятся ли они в Москве или поблизости. И живы ли вообще.
Иннокентию Александровичу повезло. Оба кандидата в спасители человеческих душ были в городе, и оба были свободны, так как по-прежнему пребывали в состоянии глубокой душевной депрессии. Без лишних слов они согласились встретиться с Баклажаном (назвавшимся, естественно, Черновым) в одном из арбатских кафе.

* * *

В этой книге мы впервые встречаемся с закадычными друзьями Черного, и поэтому будет не лишним напомнить о них читателю. Всякий раз я это делаю с огромным удовольствием.
Необязательный, незлобивый и добродушный Борис Иванович Бочкаренко (170 см, 54 кг, самая что ни наесть Рыба, близкая к Водолею) всегда гордился внешней схожестью с Жаном-Полем Бельмондо, выдающимся французским киноартистом.
Отец у него был пехотным полковником, дошедшим до самого Берлина. Борис рассказывал, что отец всю войну не расставался с противотанковым ружьем и в часы затишья часто ходил с ним на передовую – при удачном выстреле зазевавшегося немца эффектно разрывало надвое. В семидесятые годы старший Бочкаренко работал военным консультантом в ЦК Компартии Таджикистана и в подарок на свадьбу от этой партии Борис получил просторную трехкомнатную квартиру.
По специализации он был гидрогеологом и очень скоро стал начальником с обширным кабинетом, премиленькой секретаршей и белой "Волгой". Но был им всего лишь года два, потом случился скандал с очередной секретаршей, и лишь благодаря отцу Борис вылетел из своей гидрогеологической конторы относительно сухим.
В былые времена Борис любил приходить к Чернову в необычное время суток с дюжиной шампанского или пачкой сигарет. Они болтали до утра об удручающих особенностях женской психики, о поэзии чукчей, буддистско-калмыцкой философии и о многом другом. Как-то на Новый год Чернов познакомил его с Людмилой, подругой одной из своих девушек и через полгода узаконил их брак своей свидетельской подписью.
Брак Бориса и Людмилы не был счастливым... И все потому, что упомянутый выше скандал с секретаршей не являлся случайностью – Борис был законченным бабником. Он легко заводил знакомства, почти никогда не влюблялся и более двух раз с одной женщиной встречался редко. И очень скоро возбуждавшие его стимулы "красивая", "очень красивая", "оригинальная", "страстная", "жена или подруга того-то" перестали действовать, и ему пришлось вырабатывать себе другие. В 1977-1981 таким стимулом была национальность. Переспав с представительницами основных национальностей оплота социализма, он перешел к сексуальному освоению представительниц малых и, особенно, вымирающих народностей СССР. В конце 1981 года поставленная задача была в основных чертах выполнена, и взоры Бориса все чаще и чаще стали устремляться на географическую карту мира. По понятным причинам он был вынужден отложить на неопределенное будущее реализацию своих заграничных фантазий и заменить их реальными. Новым стимулом стало место жительства. Постельные знакомства с представительницами Ленинграда, Вологды, Киева, Саратова, Архангельска, Астрахани, Тобола и Иркутска продолжалось вплоть до падения железного занавеса, чтобы в открытом обществе смениться (вы правильно угадали!) отложенными зарубежными фантазиями...
Борис не раз пробовал бороться со своей пагубной страстью. Он по-своему любил Людмилу, детей. Но стоило ему узнать, что в соседнем подъезде поселилась шоколадная студентка из далекого Буркина-Фасо, он нежно целовал жену в щеку и уезжал в городскую библиотеку выяснять, как по-буркинофасски будет: "Вы так прекрасны, мадемуазель! Давайте проведем этот незабываемый день вместе?"
Людмила пыталась что-то сделать, пару раз даже изменяла супругу в воспитательных целях, но ничего не помогало. И она затаилась и стала дожидаться того счастливого времени, когда половые часы мужа достигнут половины шестого, и навсегда остановятся. Но судьба ее вознаградил. После приключений в Приморье Бельмондо стал не только богатым, но и верным мужем... И оставался им вплоть до своей "гибели" на следующий год от рук мусульманских экстремистов. Прослышав о трагической смерти мужа, Людмила для приличия сделала матримониальную паузу, по истечении которой немедленно выскочила замуж. Но Борис, не думавший безвременно погибать, горевал недолго, и вскоре судьба подкинула ему "подарок" в лице красивой, но пустенькой Вероники... Но семейная жизнь не была уделом Бориса, в ней он переставал ощущать себя полноценным мужчиной... А находить что-то новенькое в женском море с каждым годом становилось все труднее и труднее.
Николай Сергеевич Баламутов, среднего роста, плотный, скуластый, смуглый, Лев, часто незаметный в общем стремлении событий, любил выпить до, во время и после всего. Он пил утром, днем, вечером и ночью. Он пил до экзаменов и после них. Он пил, когда был здоров и пил, когда был болен. Но в ауте его никто не видел.
В свободное от учебы в вузе и "симпозиумов" время Коля занимался прыжками в воду, подводным плаванием, пописывал весьма неплохие стихи и любил Наталью Владимировну Ростову, переселившуюся в Душанбе из Балакова. Отец-казах по националистическим мотивам запретил ему сочетаться с ней законным браком, хотя сам был женат на русской. И Баламут напился уксусу. Отец такого рода выпивку оценил и дал согласие на брак. Свидетелем на свадьбу Коля позвал меня.
Крутой поворот в Колиной биографии был связан с крутым поворотом дороги Пенджикент-Айни. На этом повороте его Газ-66 свалился в Зеравшан, всегда славившийся крутыми берегами. Во многих местах поломанного Баламутова выходила медсестра-разведенка. Прямо из больничной палаты он переехал к ней и двум ее сыновьям. Наташа в это время в очередной раз приходила в себя в Балаково. Не найдя там хоть какой-нибудь замены Коле, она вернулась в надежде склеить разбитые семейные горшки, но он скрылся от нее на дальнем разведочном участке.
Потом, когда Коля разбогател и вылечился от своей пагубной страсти к спиртному, они сошлись вновь. Наташа, не выдержав ударов судьбы, к этому времени спилась вчистую, но Баламут ее вытащил. Но добро никогда не остается безнаказанным и после "смерти" Николая от рук мусульманских экстремистов Наташа немедленно выскочила замуж за известного своим лицемерием религиозного проповедника. К счастью, интересные мужчины недолго ходят холостыми (Николай, как и Бельмондо, не думал погибать), и Баламута пригрела крайне симпатичная девушка София... Брак их трудно было назвать счастливым – легкомысленной Софии Николай был нужен, потому что он ждал... Он много раз пытался ее бросить, но тщетно – сердце его было приколочено к девушке множеством искореженных гвоздей и их количество с каждым годом все увеличивалось и увеличивалось.
И вот этих людей, не боявшихся ни черта, ни бога, все испытавших и все попробовавших, Баклажан решил задействовать в своем сумасшедшем предприятии.

3. Бельмондо согласен, но просит справку из психиатрического диспансера. – Аум Сенрике и сумасшедшие Нью-Йорка. – Одна в приморской тайге, другая в Гренландии.

Баламут пришел первым. Усевшись напротив Баклажана, внимательно оглядел его, и с завистью спросил:
– Судя по всему только что из задницы?
– Еще какой... – неожиданно для себя ответил Иннокентий Александрович на манер Чернова.
Баламут ухмыльнулся.
– Когда в следующую?
– Коготок уже увяз... – ответил Иннокентий Александрович, пытаясь изгнать из себя настырного Чернова.
– Детали?
– Бельмондо придет, расскажу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50