Делая утреннюю гимнастику, он прислушивался к мягким тяжеловатым шагам на нижнем этаже. Наверное, хозяева уже поднялись, так что можно спуститься вниз.
В кухне его встретила полная женщина, низкого роста, поседевшая, но с гладкой румяной кожей, словно у двадцатилетней девушки. Одета она была в дешевое ситцевое платье и коричневую кофту. Она улыбнулась и по-свойски сказала ему:
— Ты слышал, как ночью лаяла собака? Вдруг разлаялась, точно бешеная. Я и говорю себе: ну, пропал у человека сон.
— Ничего я не слышал.
— Это не наша собака, соседская… Иногда ее разбирает — то ли хорька почует, то ли крота. Ну и хорошо, что не слышал. Я уже заметила: когда из Софии к нам приезжают, так их пушкой не разбудишь. Вы там, наверное, и поспать как люди не можете.
— Это уж точно.
Она посмотрела на его старый несессер.
— Будешь бриться? Я тебе подогрела воды.
Димов не любил чрезмерной заботливости — внимание затрудняло его гораздо больше, чем его отсутствие. Он намылил круглые щеки и усердно стал их скоблить затупившейся бритвой. Бедность в юношеские годы приучила его к экономии, и он никогда не выбрасывал лезвие, которым можно побриться еще раз. Эта в общем-то бессмысленная экономия стала его второй натурой.
— А где подполковник? — спросил он.
— Поливает цветы во дворе.
Когда немного погодя Дойчинов в самом добром расположении духа вошел в кухню, у Димова создалось впечатление, что тот в основном поливал свои ноги.
— Ну, давай завтракать, — сказал Дойчинов. — А потом подумаем о сегодняшнем дне.
Они выпили теплого овечьего молока, а потом вместе пошли в участок. Паргов уже уехал по делам, но другие сотрудники ждали Димова в комнате дежурного. Димов внимательно оглядел их. Один был слишком разодет. Димов, подробно разъясняя им задание на сегодня, заметил, что этот франт не очень внимательно его слушает.
— Тебя, кажется, зовут Пырваном, — внезапно прервал Димов свои объяснения.
— Пырваном, товарищ капитан… Пырван Мишев…
— Послушай, Пырван, а не пойти ли тебе прогуляться, — предложил Димов. — В это время как раз гимназистки идут на занятия.
В комнате раздался громкий хохот — было очевидно, что Димов попал в цель. Пырван все еще сидел и недоуменно смотрел на него.
— Я тебе говорю совершенно серьезно, — на этот раз строже сказал Димов.
— Иди сначала сосредоточься, а потом уж мы поговорим.
Пырван в замешательстве направился к выходу. Окончив разъяснения, Димов взял карту района и принялся внимательно ее рассматривать. Но карта — это только карта. Нужно все увидеть своими глазами. Здесь будет его поле боя, и надо знать все до мельчайших деталей. Немного погодя он пошел к Дойчинову — попросить машину. Подполковник стоял у окна и рассеянно глядел через пыльное стекло.
— Значит, ты выставил Пырвана, — улыбнулся он, садясь за стол.
— А он что, пожаловался? — осторожно спросил Димов.
— Что же ему жаловаться, если он виноват, — Дойчинов улыбнулся. — Просто так мне сказал.
Димов в замешательстве почесал затылок.
— Извините, товарищ подполковник, а вы ему не родственник?
— Какой родственник? — с любопытством посмотрел на него Дойчинов.
— Ну, скажем, дядя.
— Точно, я его дядя, — рассмеялся Дойчинов. — Интересно, как ты об этом догадался?
— Кто же еще будет жаловаться начальнику, когда сам виноват? Естественно, только родственник…
— Конечно, это так, — кивнул Дойчинов. — Ты прав… Он больше думает о девочках, чем о службе. Но вообще-то он неглупый парень.
— Какое у него образование?
— Ты думаешь, что у него нет образования? Он закончил школу с очень неплохим аттестатом. И все же не пришлось ему учиться в университете. Это, видно, место для других.
— А куда он поступал?
— На литературный…
— Ха-ха.
— Что за «ха-ха»?
— Мне просто стало смешно… Уж не пишет ли он стихи?
— Пишет, и хорошие. Например, о Спартаке.
— Да, понимаю… И о красных эскадронах.
— Ну, ты меня не задевай, парень, мы тоже кое-что понимаем в литературе. Если хочешь знать, в тридцать втором году я играл в «Синих блузах».
На этот раз смутиться пришлось Димову — он понятия не имел, что это за синие блузы. После краткой лекции на эту тему Димов наконец получил разрешение взять машину и вышел. В дежурке он сказал Пырвану:
— Пойдешь со мной.
Пырван энергично вскочил.
В машине они долго молчали. По обе стороны дороги расстилались безлюдные осенние поля. Только иногда мелькали стада овец. Наконец Димов спросил:
— Ну что, видел там гимназисток?
Парень настороженно взглянул на него:
— Я решил, что это приказ.
— Действительно приказ. И каковы твои впечатления?
Пырван не мог понять, шутит Димов или говорит серьезно.
— Так себе, — ответил он.
— В каком смысле?
— Да как вам сказать… В принципе девочки как девочки, в общем, что надо. Да только тонконогие какие-то.
— А как тебе это удалось заметить?
— Так они же в мини-юбках.
— Гимназистки? — с удивлением спросил Димов. — Разве им разрешают?
— Ну, известное дело, не разрешают, но девчонки хитрые: только подойдут к школе — их платья снова нормальной длины…
Машина въехала в Войниково. По сторонам шоссе стояли аккуратные домики, выкрашенные в желтый и синий цвет, с однообразными темно-зелеными ставнями на окнах. Людей на улицах не было видно, только иногда какая-нибудь старуха перейдет дорогу, даже не глядя на машину. В центре небольшой площади возвышался памятник. Машина остановилась около него. Димов обратился к шоферу:
— Налей воды в радиатор…
Вместе с Пырваном Димов заглянул в пустое кафе.
— Эти войниковцы — чудаки, — сказал Пырван. — Ни в кафе, ни в ресторан почти не ходят. Либо дома гуляют, либо устраивают общее застолье.
Димов промолчал.
— Вот нынче, например, после похорон — столы накроют, как на свадьбу, — продолжал парень. — Словно только этого и ждали. Вы даже не имеете представления, какой плач поднимается. Здешние женщины — самые знаменитые плакальщицы не только в этом округе, но и во всей Болгарии. Издалека на телегах и «Москвичах» приезжают приглашать их на погребения. Слышали бы вы, товарищ Димов, как они умеют выть и какие жалостливые причитания разводят. Одна целое село заставит расплакаться, честное слово. А представляете, что тут будет, когда соберутся ну самое меньшее двадцать плакальщиц. Паргов вернется измученный, честное слово…
— Ну, потом ведь хорошо закусят!
— Это верно, — отозвался Пырван.
От Гулеша до Войникова — рукой подать. Едва они выехали из одного села, как уже началось другое. Димов впервые увидел, насколько разными могут быть соседние села. Прежде всего, дворы тут были гораздо просторнее, в глубине каждого из них стоял небольшой невзрачный домик. Через поломанные заборы перелетали куры, поросята прыгали прямо перед машиной. И было на улице очень много детей, все маленькие и русоволосые, По сравнению с Войниковом площадь здесь шире, ее украшают два новых современных здания. Кафе тут не было, но зато сразу две пивные. Та, что поменьше, почти пустовала, лишь несколько стариков пенсионеров дремали по разным углам над рюмкой ментовки. Вторая походила на ресторан с двумя отделениями. Первое помещение было совсем пустым, столы покрыты чистыми накрахмаленными скатертями. А во втором — полно посетителей, с ожесточением играющих в карты. Появление Пырвана испугало их. Разговоры на миг прекратились, карты замерли в руках. Пырван поспешил удалиться.
— Тебя тут все знают? — спросил Димов.
— Что поделаешь, ведь это не София.
— На деньги играют?
— На деньги… Но поймать трудно, расплачиваются только на улице, с глазу на глаз. Вообще надо сказать, гулешане — картежники высокого класса, издавна славятся этим.
Главная улица была очень оживленной. Село являлось центром объединенного хозяйства, тут находились ремонтные мастерские, бухгалтерия, гаражи, службы и канцелярии. Кроме того, маслобойная фабрика и фабрика по производству тахан-халвы. Судя по всему, село богатое.
— С давних пор гулешане, — продолжал Пырван, — считаются предприимчивыми людьми.
Мой дед рассказывал, что в старые времена здешние мастера и лошадей подковывали, и телеги чинили. Все караваны, которые шли из Сербии и Македонии, останавливались здесь. Потом, после того как тут прошла граница, работы поубавилось, ремесленники остались с пустыми руками. И тогда они отправились на отхожий промысел. Эта привычка осталась у них и до сих пор, они все думают, что в другом месте больше денег заработают. Или что женщины там красивее, кто их знает… В сущности, так оно и есть, женщины тут худые и усатые, а уж раз увидишь женщину с усами,знай, что она проклята.
— Ну, жизненного опыта у тебя хоть— отбавляй, — полушутя-полусерьезно отозвался Димов.
— Так ведь это же мой район, я должен знать людей. И прямо вам скажу, мы привыкли тут к неприятностям. Вороватые они, как сороки, да и воруют как-то из любви к искусству. Им важно украсть, а пригодится это или нет — о том не думают.
И на кражу не жалуются. Да и наука здесь не в почете — село большое, а высшее образование мало у кого. Знаете, товарищ Димов, что такое гулеш?
— Даже и не слышал…
— Это такая рыбка, которую никто не ест. Маленькая, твердая, как корень, и к тому же колючая. Даже не плавает, как другие, а лежит в песке в зарослях у берега. И кто ее знает, ест ли она вообще что-нибудь. До сих пор мне никогда гулеш на удочку не попадался. Вот уж только не знаю, то ли рыба в честь села названа, то ли оно в честь рыбы. Надо спросить отца или лучше деда. От деда я слышал такой наказ: «Будешь жениться, сынок, смотри, чтоб только не из Гулеша была… Ведь они кривоногие, как паучихи, и злые, как осы». Что я — сумасшедший, чтобы жениться на гулешанке?
— Ну, ты, не очень-то зарекайся, — улыбнулся Димов. — Не бросай вызова судьбе.
— Да не слушайте его, товарищ капитан, — внезапно вмешался шофер. — Наши женщины — огонь, правду вам говорю. Мужчины, верно, немножко разбойники, но женщины — огонь, любая сколько хочешь детей нарожает. И десятерых родит, а все останется стройной, как девушка. Видел ты в нашем селе толстую женщину? — обернулся он к Пырвану.
— Верно, я и забыл, что ты гулешанин, — смущенно пробормотал Пырван.
— А ваша родит одного и сразу на свиную колбасу похожа, — добавил шофер.
— Ну, свиная колбаса не хуже вяленой козлятины, — ехидно заметил Пырван.
Между ними началась яростная перепалка. Единственная польза от всего этого разговора была в том, что они и не заметили, как добрались до города. В участок новых сведений не поступало, и Димов снова раскрыл записную книжку Евтима Дыбева. В последние дни расходы его были совсем мелкие. Одна только более или менее крупная сумма — «З лева за вел. Ян.». Это, наверное, означало «за велосипед Янко». Для мелкого ремонта — вполне нормальная сумма, неясно лишь, почему он заплатил деньги, раз велосипед еще не готов. Может, это залог? Но залог за ремонт такой дорогой вещи, как велосипед, не берут. На всякий случай надо проверить. В конце концов, «Ян» из тех людей, которые знали, что Дыбев будет возвращаться без велосипеда.
Стали подходить сотрудники. Они доложили Димову о том, что видели и слышали, поделились своими предположениями. Последним вернулся Паргов, страшно усталый, но в хорошем настроении, которое не смогли испортить даже знаменитые гулешанские плакальщицы.
— Следует исключить какие-либо причины любовного характера, — начал он свой доклад. — Жена его Рада — настоящая болгарка, здоровая, спокойная, разумная, верная. Она хоть и была убита горем, но держалась твердо, разрыдалась только тогда, когда гроб опустили в могилу… Люди просто недоумевают, как это именно с ним могло случиться такое.
— Ну а по чьей вине у них не было детей?
— По ее, видно, хотя они к специалистам и не обращались. Евтим был мужчина что надо, но верный семьянин. Она не помнит, чтобы он запаздывал с работы, кроме тех случаев, когда на линии случались аварии. Он очень хорошо относился к ней. В понедельник они собрались ехать в Сапарево. Рада велела ему купить два килограмма мяса для фарша, бутылку оливкового масла и немного помидоров, чтобы у них было что готовить в первые дни. Он очень радовался, что они отправляются с женой отдыхать. Для бедного человека — это большой праздник.
— У них были сбережения?
— Да, кое-что скопили, она работает в кукольном цехе швеей и зарабатывает почти столько же, сколько он. Они копили деньги, чтобы построить новый дом. Евтим собирал еще и на мотоцикл. Сберегательная книжка, разумеется, на имя мужа, так уж у нас полагается, но распоряжалась деньгами она. Я подробно расспрашивал, не было ли у Евтима каких-либо старых врагов. Мне кажется, это исключается.
— А велосипед?
— Он его дал механику в Гулеше Янко Нестерову: сменить подшипник и еще что-то, забыл, что именно. Когда я пришел к Янко, велосипед еще не был готов, да и зачем он ему теперь?
— И это все?
— Нет, я не сказал самого главного… Все-таки двое видели Евтима на шоссе. А один из них, наверное, видел и убийцу. Димов вздрогнул.
— Вблизи?
— Нет, не вблизи, да и не узнал он его, а то я бы начал с этого. Первый встретил Евтима, когда тот выходил из Косера. Он шел один, нес в руке сетку. Никого рядом не было. Но второй встретил его гораздо ближе к месту убийства, недалеко от фруктового сада. Они поздоровались, и больше ничего. Евтим пошел дальше. Метрах в ста за ним шел второй человек. Спас, свидетель, заметил его еще издалека: вроде бы молодой, в штатском. Спас не помнит, но думает, что в темном. Во всяком случае, уверен, что на прохожем не было светлой фуфайки.
— А может, фуфайка была под пиджаком?
— Может быть, и так, хотя в это не очень верится. Тогда что же — убийца засунул кол под пиджак? Это выглядело бы очень подозрительно. Гораздо естественнее держать кол под мышкой — скажем, чтобы отпугивать собак. Как бы там ни было, Спас, когда разминулся с Евтимом, незнакомца уже не увидел, словно тот сквозь землю провалился. И вообще о нем забыл. Только когда я стал подробно расспрашивать, он вспомнил, что на шоссе был еще кто-то, в этом он уверен — Значит, это был убийца, — убежденно сказал Димов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22