Лишь мальчишка стоял истуканом, улыбался и смотрел на Аленку. А та рукой показала на наш дом и позвала меня. Дед всех по очереди обнюхивал. Я тоже решил подойти, а то невежливо.
Мужчину звали Вячеслав Семенович, женщину — Лариса Ивановна, они муж и жена. А мальчишку — Гарик. Он, оказывается, брат Вячеслава Семеновича. Я бы никогда не подумал, что они братья. Ни капельки не похожи. Гарику шестнадцать лет. Он перешел в девятый класс. У Вячеслава Семеновича и у его жены отпуск. Они оба инженеры. Вот решили провести свой отпуск на колесах. И Гарик вместе с ними решил провести каникулы на колесах. Гарик водит машину, но прав у него пока нет.
— До Островитина далеко? — спросил Вячеслав Семенович.
Я ответил, что по воде в два раза ближе, чем по суше.
— Нам бы амфибию, — засмеялся Вячеслав Семенович.
— «Газик» хотя бы, — сказал Гарик. — Вот машина.
— У вас в деревне родственники? — спросил я.
— Дальние… — взглянув на жену, сказал Вячеслав Семенович.
— Дорога хорошая, — сказал я. — Десять минут — и в Островитине.
— Нам не к спеху, — ответил он.
Пока они натягивали палатку, мы с Аленкой повели Гарика к озеру. Пусть полюбуется. Гарик был выше меня и Аленки. Сейчас он не задавался, как тогда, за рулем, смирно шел за нами и помалкивал. И лицо у него было какое-то изумленное. Мы показали ему озеро, необитаемый остров, белый двухэтажный дом на другом берегу.
— А как насчет рыбы? — спросил Гарик.
— Ходит, — неопределенно ответил я. Мы все еще не обзавелись лодкой, и я ни разу не был на рыбалке.
— Крупная?
— Плещется, — ответил я.
Гарик вспрыгнул на опрокинутую лодку и оглядел озеро.
— Глубокое, — сказал он, — это хорошо.
— Дна не достанешь, — ответил я.
— На Черном море в прошлом году я из подводного ружья загарпунил каменного окуня и пару приличных кефалей. Весь пляж сбежался… Подумаешь, диковина! — Гарик незаметно взбил пальцами свой вьющийся светлый хохол, посмотрел на Аленку. — Есть тут какой-нибудь клуб?
— В лесу?
— Ты танцуешь? — спросил он Аленку.
— Еще как, — ответил я за нее.
— А ты, видно, бывалый танцор, — насмешливо взглянул он на меня.
— В школе второй приз отхватил, — ответил я. — За «барыню». А она… — я кивнул на Аленку, — первый.
— С вами не пропадешь, — сказал Гарик.
Аленка молчала. Изредка бросала на Гарика любопытные взгляды. Я знал, что у Аленки язычок ой-е-ей! И удивлялся, почему она молчит. А Гарик продолжал снисходительно разглагольствовать:
— Люблю современные танцы… Здесь, конечно, не умеют. Деревня. Мода сюда докатывается через десять лет. Видали, какие тут брючата носят? Образца сорок девятого года.
— Кстати, твои джинсы тоже давно вышли из моды, — сказала Аленка.
Гарик опешил. Секунду он молчал, потом спросил:
— А что у вас… парни в Ленинграде носят?
— Штаны, — сказал я.
— Не люблю, когда мальчишки о тряпках говорят… — сказала Аленка.
— Действительно, — поддакнул я. Сегодня мы были с Аленкой заодно.
Гарик прикусил язык. Я видел, он покраснел. Я так и знал, что Аленка, если захочет, в два счета собьет с него спесь. Наступило неловкое молчание. Гарик, засунув руки в карманы своих прошитых белой строчкой штанов в обтяжку, покусывал губы.
— Я пишу стихи, — сказал Гарик. — Когда-нибудь почитаю…
Мы с Аленой не стали его уговаривать.
— Так много сейчас поэтов, — сказала Аленка.
— Если я сочиню стихотворение, — я тоже буду поэт? — спросил я.
— Будешь, — сказала Аленка.
Гарик с сердцем сплюнул, но ничего не ответил.
Аленка стояла на днище перевернутой лодки, покачиваясь на носках. На ней узкие брюки на «молнии», голубая рубашка с засученными рукавами. В пышных волосах с золотым отливом застряли зеленые сосновые иголки. Глаза у Аленки большие, темно-коричневые. Когда она опускает ресницы, на щеках тень. Все говорят, что Аленка красивая, а я не замечаю. Обыкновенная. Глаза, ресницы, стройная фигура и острый язык. Гибкая и стройная Аленка потому, что уже пятый год занимается в балетной студии. Балериной хочет стать. Умирающим лебедем. Маленьких лебедей она уже исполняет. Несколько раз во Диорце культуры выступала. Мы с папой ходили смотреть. Хотя я сидел в партере — и то лишь к концу узнал Аленку. Все они, маленькие лебеди, были одинаковые. И все делали одинаково: перебирали ногами, кружились, подпрыгивали. Мы долго хлопали. А они все разом приседали. Тоже одинаково. А потом гуськом, на цыпочках, убежали за кулисы. Папа купил Аленке букет роз и плитку шоколада «Золотой якорь». Он сказал, что Аленка просто молодчина. Хотелось бы мне посмотреть, как бы Гарик с Аленкой стал танцевать. Она бы ему живо нос утерла.
— Я хочу поймать большую рыбу, — сказала Аленка.
— Какая жизнь на озере без лодки? — вздохнул я.
— У нас есть резиновая, — Гарик взглянул на Аленку. — Надуть?
— Надуй, — сказал я.
— Она двухместная…
— Вдвоем неинтересно, — сказала Аленка.
— Можно и втроем, — сказал Гарик. — Сергей легкий. Выдержит.
На лодке мы кататься не поехали. Вячеслав Семенович позвал Гарика. Нужно было сучьев натаскать, почистить картофель, принести воды.
— Не мужское это дело, — пробурчал Гарик, взглянув на Аленку, но отказываться не стал. Мы видели, как он собирал сучья, а потом разжигал костер. Мы хотели помочь ему, но тут на горизонте появился наш отец. Он с утра пропадал в деревне. Отец не приехал на велосипеде, как мы ожидали, а приплыл на долгожданной лодке. Новенький велосипед лежал на корме. Лодку отец в Островитине достал. Ее нам отдали на все лето. Отец привез в жестяном бидоне керосин, кулек гвоздей, молоток, продукты и еще кое-что по мелочи: рыболовные крючки, грузила, лески.
— А удочки? — спросил я.
— Выбирай любую… — покапал отец на лес.
Мы рассказали, кто приехал.
— Веселее будет, — сказал отец. И, попросив нас разгрузить лодку, пошел к костру. Отец предложил Вячеславу Семеновичу перебраться в наш дом, но тот отказался — дескать, у них тоже уговор: весь отпуск провести на колесах, а если где и придется временно обосноваться, то жить только в палатке. Она у них просторная. И три надувных матраса. Вячеслав Семенович расспросил отца про дорогу на Островитино. Мне не хотелось, чтобы они уезжали в деревню. Пускай живут здесь. Но они, кажется, пока не собирались покидать это место. По-видимому, родственники действительно очень дальние. Иначе они бы сразу туда уехали.
Лариса Ивановна пригласила нас пообедать вместе. Но у них 6мл маленький котелок, и мы отказались. Аленка отправилась на кухню, тоже готовить обед. Нам костер не надо разжигать. У нас есть примус. Гарик предложил мне прогуляться. Пока суп в котелке закипит. Как только мы скрылись за деревьями, он небрежно вытащил из кармана смятую пачку сигарет и закурил. Выпустив густое облако дыма, взглянул на меня:
— Куришь?
Мне захотелось вот так же пускать изо рта синий дым и мять в пальцах сигарету с золотым ободком. Но я не умел курить и боялся опозориться.
— Неохота, — дипломатично ответил я.
— Скоро опять в школу, — начал Гарик разговор издалека.
— Два месяца впереди, — сказал я.
— Дни летят, — вздохнул Гарик. — Не успеешь оглянуться — и в школу. Тебе в какой?
— В шестой.
— А-а…
— Аленка? В девятый перешла, — сказал я.
— В Ленинграде у вас, наверное, знакомых полно?
— Хватает, — сказал я.
— Наверное, за ней бегают…
— Двое этой весной за гаражами подрались, — сказал я.
— А как она?
Я сделал вид, что не понял, о чем речь.
— Ну, это… реагирует? — пояснил Гарик.
— Нормально, — сказал я.
— Есть такой, кто ей больше всех нравится?
— Есть, — сказал я. — Айвенго.
— Вот как… — удивился Гарик.
— Рыцарь один, — сказал я. — Ты его не знаешь.
— Знаю, — засмеялся он. — Отличный парень…
Надо будет и мне прочитать этот роман. А то неудобно, все читали, а я знаю только одно название. Гарик выбрал травянистую лужайку и легко сделал стойку. Потом кульбит.
— Могу и сальто крутнуть, — сказал он. — Ты не удержишь…
— Удержу, — сказал я, сцепляя руки. Но Гарик не стал сальто делать. Он сжал кулак и согнул руку в локте. Я пощупал: ничего мускулы. Крепкие.
— Если врежу — с копыт долой! — сказал Гарик.
— Кому? — спросил я.
— У тебя враги есть?
Я стал припоминать своих врагов. Димка Лунин, он мне на перемене бутербродом в щеку залепил. Я его брюхатым индюком обозвал. Потом я ему по уху дал. С неделю он был моим лютым врагом. А на первомайской демонстрации мы помирились. Вдвоем несли транспарант. «Да здравствует мир и дружба!» Смешно лютым врагам нести такой плакат! Мы и не заметили, как помирились… Больше я не мог припомнить врагов. Какие и были, так я с ними сам справлялся.
— Нет у меня врагов, — сказал я.
— Будут — только скажи мне…
— Ладно, — пообещал я. От такого приятеля глупо отказываться. Врежет — с копыт долой… А кто знает, сегодня нет врагов, а завтра появятся.
Мы повернули обратно. Гарик докурил сигарету и бросил под ноги. Я на всякий случай затоптал. Неподалеку от нашего дома — столб с дощечкой: «Берегите лес от пожара!» А пониже еще одна надпись в стихах: «Не поднимай на лес руку, он послужит тебе, сыну и внуку». Хорошая надпись, проникновенная. И без восклицательного знака. Надписи с восклицательными знаками я не люблю. Не надписи, а сердитые окрики.
С пригорка я показал Гарику остров.
— Ночью на этом острове…
— Русалки пляшут твист при луне? — засмеялся Гарик.
У меня пропало желание рассказывать. Гарик, заметив, что я нахмурился, сказал:
— Налажу рыболовные снасти — всех здешних чертей переловлю.
— Ты стихи сочиняешь? — спросил я.
— Хотел Алене почитать…
— Шпарь мне, — сказал я.
Глава восьмая
С вечера я приготовил удочки. Две нашел на чердаке, три вырезал в лесу. Отец помог сделать снасть. Когда-то он любил рыбачить. Я очень хотел, чтобы отец со мной отправился, но он вот уже второй день чертил схему какого-то станка.
Я хотел встать пораньше, но из этого ничего не вышло. Проспал. Будильника у нас не было. Зато на стене висели старинные часы в буром деревянном футляре. На нем был домик для кукушки, чтобы она выскакивала, когда часы бьют. Но часы не бьют, и кукушка давно умерла. Ее и не видно в домике. Уже много-много лет часы показывали один и тот же час. Пятнадцать минут четвертого. Мы с отцом хотели починить их, но Аленка отговорила. «Эти часы, — сказала она, — память о наших предках. Пусть они молча стоят в углу, и не надо их тревожить».
На рыбалку мы отправились с Аленкой. Ей очень хотелось поймать большую рыбу. Она о ней только и говорила. Все уши прожужжала. Солнце взошло, в лесу насвистывали птицы. Стрекозы летали над самой водой. Среди зеленых блинов белели лилии. Где-то у острова, набегая на берег, негромко всплескивала вода. Осока шевелилась, скрипела. Кто-то возился в ней, шлепал то ли хвостом, то ли плавником. Я никогда не был утром на озере. Эта прозрачная тишина, воздух, пахнущий смолистой хвоей, спокойное, нежаркое солнце и журчащая за бортом вода вызвали у меня чувство беспричинной радости. Я подумал, как хорошо, что есть такое озеро, лес, наш старый дом. И как жалко, что раньше я ничего этого не видел. Мне даже как-то обидно стало. И еще я подумал, что, вернувшись в город, обо всем этом расскажу ребятам. Я стал искать слова, которыми передам эту утреннюю красоту лесного озера, и не нашел таких слов. Наверное, об этом не расскажешь, это нужно увидеть. Все это было незнакомым для меня и новым. Я вдруг вспомнил, что в книжках всегда пропускал описание природы. Дурак я дурак, оказывается, самое интересное не читал.
Я перегнулся через борт и увидел под водой дремучий зеленый лес в уменьшенном виде. Холмы, низины и пологие горы прятались под водой. Встречались и желтые проплешины озерных пустынь. Водоросли, напоминающие елочные лапы, шевелились, как ветки деревьев на ветру. Меж ними проносились быстрые тени. Приглядевшись, я увидел рыб. Маленьких и больших. Маленькие стайками сновали в просвете озерных зарослей. Большие держались или в одиночку, или по три-четыре штуки. Они быстро уходили в тень, которую оставляла наша лодка.
— Я видела рыбину, — услышал я голос Аленки. — Большую-большую… Она стояла на месте, а потом — как торпеда…
Аленка сидела посередине лодки, подняв вверх весла. Она не отрываясь смотрела на островок из водорослей и кувшинок. Судя по всему, большая рыбина ушла туда.
— Ты бы ее веслом, — сказал я.
— У нее спина темная, а на боку пятна…
— Щука, — сказал я.
— Красивая…
Я взглянул на холм, где стояла голубая палатка. От росы она потемнела. Из палатки вышел Гарик. Он был в белых трусах и красной майке. Даже издали видно, что лицо у него заспанное, волосы торчком. Он потянулся, зевнул и стал приседать, выбрасывая руки в стороны: нас он не видел.
— Крикнуть? — спросил я Аленку.
— Рыбу распугаешь, — сказала она.
Аленка перешла на корму, я сел на весла. Хватит природой любоваться. Наши удочки свисали с лодки, касаясь концами воды. Греб я плохо. Весла почему-то криво опускались в воду, и брызги летели на Аленку.
— Ты нарочно? — спросила она.
— Оставалась бы на берегу, — сказал я ехидно. — Вместе бы зарядку делали…
Аленка промолчала.
Мы выбрали место неподалеку от плавучих водорослей и опустили камень, упрятанный в хозяйственную сетку, к которой была привязана длинная веревка. Этот якорь придумал отец. Я уже предвкушал, как первый заброшу снасть, и тут выяснилось, что Аленка забыла на берегу консервную банку с червями. Меня такое зло разобрало, что готов был Аленку с лодки спустить. Или веслом огреть.
— Плыви, разиня этакая, за червями, — сказал я.
— У меня есть печенье, — сказала Аленка, засовывая руку в карман. — Попробуем на печенье?
— Поменьше бы глаза на Гарика таращила, — сказал я. Вытащил сетку с камнем, и мы поплыли к берегу.
Снова брызги летели на Аленку, но она молчала. У палатки дымился костер. Лариса Ивановна жарила на алюминиевой сковородке яичницу. Вячеслава Семеновича и Гарика не видно. Захватив банку, мы вернулись на прежнее место. Это место я облюбовал. Здесь вчера вечером рыбак из деревни ловил рыбу.
Время шло, а мы все еще копошились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26