Аленка не любит рано вставать. А без будильника и подавно не проснется.
— Тут лещи по расписанию клюют? — спросил я.
— А ты лучше помалкивай, — сказала Аленка.
— В семь часов ловить уже бесполезно? — допытывался я.
— Попробуй, — ответил Сорока.
— Я обязательно встану, — сказала Аленка.
Пока мы разговаривали, Коля, улучив момент, юркнул в камыш. Я так и не успел подсмотреть. Ну хорошо, найдешь грот, они колодец крышкой прихлопнут — и на задвижку.
Когда мы отплыли подальше, Аленка спросила:
— И ты глушил?
— Глушил, — сказал я.
— Вот почему вы в одних трусах пришли!
— Зато загорели, — сказал я.
— Мне этот Гриб в клетчатой кепке не нравится.
— Ты ему тоже.
— Чтобы я тебя вместе с ним больше не видела!
— Ишь, какой командир, — сказал я.
Глава девятнадцатая
На берегу дожидались Гарик и Гриб. Они были в трусах. Поеживались на ветру. Штаны и рубахи висели на кустах. Мокрая кепка сушилась у Гриба на голове. Не захотел расставаться. Края кепки обвисли. Не на пользу пошло ей купание. Резиновая лодка лежала на траве, рядом — спасательный круг. Аленка спрыгнула на берег и, задрав нос, прошествовала мимо ребят.
— Как прогулка на таинственный остров? — спросил Гарик.
Аленка не ответила.
— Какая муха ее укусила?
— Не знаю, — ответил я.
— Девчонка, — рассудительно заметил Федя.
— Видел, как вас понесло к берегу, — сказал я. — Течение? Гольфстрим?
Гарик и Федя переглянулись.
— Никуда нас не понесло, — ответил Гарик.
— А лодку вашу ветром перевернуло?
— Какую лодку? — спросил Федя, хлопая рыжими ресницами. В трусах и мокрой кепке он стал еще смешнее. Ноги у Феди были тонкие и кривые. У кого такие ноги, хорошо верхом на лошади ездить. Решили поиграть со мной в прятки. Дурака валяют!
— Что там на острове? — помолчав, спросил Гарик.
— На каком острове? — в свою очередь удивился я.
— Кончай придуриваться, — сказал Федя. — Разговаривал с Президентом? Отдаст лодку?
— Наверное, вода холодная…
— Запомнил ход? — спросил Гарик.
— Выкупаться или не стоит? — сказал я.
Федя хмуро взглянул на меня и буркнул:
— Президенту продался?
— Он толковый парень, — сказал я.
Федя растянул рот в презрительной улыбке:
— Медом тебя попотчевал?
— Чего не было, того не было, — сказал я.
— Падло твой Сорока! Какой законник выискался… Штраф требует? А кукиш не хочет? Дождется, пока башку ему оторвут… Жалко, батя уехал на лесозаготовки, он бы его прищучил!
— Это ты Сороке скажи…
— Деньги ему за это платят, что ли? Ну чего он нос сует не в свое дело?
— Не знаю, — сказал я.
— Коли с председателем здоровается за ручку, так думает, сам начальник… Видали мы таких начальников!
— Не надо рыбу глушить, — сказал я.
— Умолкни, кочерыжка капустная…
Я на всякий случай свистнул Деда. Он тотчас прибежал и, задрав вверх бородатую голову, уставился на меня: «Что скажешь?» Я погладил Деда, и он, довольно заворчав, улегся у моих ног. Теперь я мог с Федей разговаривать как хотел.
— Лодку ты не получишь, понял? — сказал я. — И не двигай своим толстым носом, тебя никто не боится.
Гриб еще сильнее задвигал носом и запыхтел.
— Ткну — мокрое место останется, — пробурчал он, сжимая кулаки.
Дед поднял голову и посмотрел на Федю, который все ближе подступал ко мне.
— Куда он лодку заховал?
— Откуда ему знать? — вступился Гарик.
Но я уже и сам разозлился. С какой стати Гриб размахивает перед моим носом кулаками? Не я ведь спрятал его лодку? Опять зло на мне срывает. Хватит с меня! На лодке я тогда терпел, никуда не денешься — кругом вода. А на берегу меня лучше не тронь.
— Клоун ты, — сказал я.
Федя окончательно рассвирепел. Он сдвинул повыше свою сморщенную кепку и замахнулся. Это движение Дед не переносил. Терпеть не мог, когда люди друг на друга кричали и замахивались. Если мы с Аленкой не дурачились, а всерьез ругались, то он грозно рычал и показывал свои ослепительные клыки. Федя не успел меня ударить, Дед молчком цапнул его за ногу. Гриб завопил и схватил Деда за хвост. Дед зарычал и, извернувшись, прихватил Федю за руку. Гриб сразу перестал ерепениться и спрятал руки за спину.
— Уйми собаку, — совсем другим тоном сказал он.
— Дед, как тебе не стыдно? — сказал я и отозвал его. Войдя в раж, он намеревался еще раз вцепиться в Федю. Гарик во время этой короткой схватки отбежал в сторону и выломал здоровый сук, готовясь вступить в бой с Дедом. Я посоветовал ему бросить палку, пока Дед не заметил. Я сказал Гарику, что Деда палкой не удивишь. Эрдельтерьеры — отчаянные собаки и никого не боятся. Они даже охотятся на львов. А уж с Гариком ему и делать нечего. Гарик послушался и бросил палку. А Дед, схватив ее, стал яростно грызть, только щенки полетели.
Федя осмотрел свои раны и, немного посопев, сказал:
— В деревне собака покусала одного… Тридцать уколов влепили!
— Сходи в больницу, пусть и тебе влепят, — посоветовал я.
— Ты привяжи его, — сказал Гарик.
— Он за дело кусает, — сказал я.
Федя нагнулся к воде и стал обмывать ногу и руку. А Дед уже забыл про нас: подбросил палку вверх, поймал ее и помчался вдоль берега, лая и дурачась.
— Нехорошо получилось, — сказал Гарик. — Человек переживает, лишился лодки.
— По-твоему, лучше было, если бы он мне врезал?
— Не надо было эту дурацкую бомбу в воду кидать, Столько мальков загубили. Зря ты Деда натравил, — сказал Гарик.
— В другой раз не будет кулаками размахивать.
Подошел Федя. На меня он не смотрел. Я понял, что наши отношения безнадежно испорчены. Признаться, Гриб мне не очень нравился. Орет, как на базаре, оскорбляет.
На меня даже отец никогда не кричит. Бывает, что Аленка разойдется, да что с девчонки возьмешь?
Федя сдернул с кустов свою одежду и, хотя она еще не просохла, оделся. К рамкам прилепил по кусочку листа подорожника.
— Пока, — мрачно сказал он и, прихрамывая, ушел. Гарик проводил его взглядом и, посмотрев на остров, пробурчал:
— Все из-за него…
Глава двадцатая
— Ну где же вы?! Сю-да-а!
Я решил, что Аленка тонет. Иначе с чего бы она так кричала? Наперегонки с Гариком мы бросились к озеру. Аленка стояла в лодке и обеими руками держала за длинное удилище.
— Я наконец поймала большую рыбину, — сказала она, не глядя на нас. Лицо у нее было удивленное.
Конец удилища ходил, леска натянулась.
— Давай я, — сказал Гарик, собираясь прямо в штанах лезть в воду!
— Не мешайте! — ответила Аленка. И даже ногой топнула. Она стала подводить добычу к лодке. Но лещ упирался, не шел.
— Уйдет! — стонал Гарик. — Как пить дать уйдет.
— Она же ловила, — сказал я.
— Где подсачок?
— Не кричи под руку, — ответила Аленка. — Я и без этого… сачка.
— Тащи подсачок! — приказал Гарик.
Я пулей бросился к палатке, схватил подсачок на бамбуковой ручке и прибежал обратно. Рыбина еще держалась на крючке. Гарик вырвал подсачок из рук и ловко забросил в лодку. Аленка, не отрывая глаз от лески, взяла его.
— Леску не ослабляй! — переживал Гарик. — Сорвется, слышишь?
— Никто не ослабляет…
— Пускай воздуха глотнет… Легче тащить будет!
— Он не хочет воздуха…
Аленка все-таки подвела рыбину к борту и стала просовывать под нее подсачок. Рыбина всплеснула, и мы увидели золотистый бок и черный плавник.
— Лещ! — сказал Гарик. Рыба высунула из воды голову и, глотнув воздуха, добровольно легла на бок.
— Чего ждешь? — крикнул Гарик. — Тащи!
Аленка все еще никак ни могла просунуть подсачок.
— Бери с хвоста! С хвоста, говорю!
— Лопнешь, — сказала Аленка.
Гарик стукнул себя кулаком по лбу и в одежде полез в воду. Но когда он подплыл к лодке, торжествующая Аленка уже держала в подсачке изогнувшуюся рыбину. Крупная чешуя отливала золотом.
— Просто удивительно, почему не ушел, — говорил Гарик, плавая вокруг лодки.
— Всю рыбу распугал, — сказала Аленка.
— Давай к берегу, — позвал я. Мне тоже хотелось посмотреть на леща. Аленке самой не терпелось показать рыбину. Она стала грести к берегу. Гарик плыл рядом.
— Она чуть удочку не утащила, — рассказывала Аленка. — Смотрю, удочка сползает в воду, я как дернула! Тяжелое что-то. Тут я как закричу…
— Слышали, — сказал я.
Лещ был килограмма на полтора. Он смирно лежал на траве и ворочал глазами. Почему-то он почти не брыкался.
— Везет же… — сказал Гарик. Мокрая рубаха и штаны облепили его, у ног — лужа.
— Я говорила, что поймаю… — ликовала Аленка. — Это Сорока мне место показал. Я с шести утра сижу тут. Сначала одни ерши, а потом…
— Что дальше было — мы знаем, — сказал я.
Аленка умолкла. И правильно, нечего задаваться. Повезло, так помалкивай! Вот мне почему-то не везет…
Я вдруг увидел, как недалеко от того места, где ловила Аленка, закачались камыши, скрипнула осока. Негромко всплеснуло, разбежались круги. Когда солнце вышло из-за облака, я увидел под водой ррасплывчатую двигающуюся тень. Я думал, что увижу и зеленую трубку, но трубки не было. Тень ушла в глубину, растворилась. И сколько я ни смотрел — трубку так и не увидел. Маленькие волны сомкнулись над таинственным пловцом. Опять загадка: кто это? У Сороки была трубка, он не мог так глубоко уходить под воду.
— Я вечером опять на этом месте встану, — сказала Аленка.
— Теперь все лещи твои, — сказал я.
Глава двадцать первая
С утра стал накрапывать дождь. Он глухо стучал по крыше нашего дома. Под окном росли лопухи, слышно было, как дождевые капли, скатываясь с крыши, барабанят по широким зеленым тарелкам. Сосны стояли потемневшие и взъерошенные. На остриях зеленых иголок повисли блестящие капли. Небо затянули серые облака. В той стороне, где должно быть солнце, облака были светлые. Я не любил такой дождь. То ли дело гром и молния! Налетит гроза, все кругом потемнеет, а потом как заполыхает и загремит! И дождь не такой маленький и нудный, а как ударит косым ливнем, так трава ложится на землю.
Отец, подперев руками голову, читает рукопись. Он не слышит дождя. Аленка, положив ноги на спинку кровати, лежит с книжкой в руках. Дед растянулся посередине комнаты. Он побывал на улице и вымок. Глаза прижмурены. Но я знаю: Дед не спит. Уши шевелятся. Он слушает, что творится снаружи. Когда Дед попадает под дождь, от него несет псиной. Мне нравится этот запах. А вот Аленка не выносит. Она изредка поглядывает на Деда и морщит нос. Но Деду наплевать на Аленку. Он все равно не уйдет из дому, пока самому ме захочется. Иногда наш старик становится упрямым как осел. С места не сдвинешь, рычит, клыки показывает: и у собак бывает разное настроение. Наверное, не нравится ему, что дождь идет.
Я сижу на подоконнике, положив руки на колени. Смотрю на мокрый лес и жду чего-то. Вдруг из леса выйдет лось Сережа? Или сын его — Борька?
— Лоси умеют плавать? — спрашиваю я.
Отец отрывается от бумаг и смотрит на меня. Я уверен, что он меня не видит. Отец видит пересекающиеся линии, кривые и прямые.
— Лоси? — спрашивает отец и, подперев ладонью лоб, снова углубляется в рукопись, забыв про лосей.
— Как они попали на остров? — говорит Аленка.
На этот вопрос трудно ответить. Если даже и умеют плавать, они все равно не заберутся на остров.
— Зимой! — осенило меня. — По сугробам.
Аленка молча смотрит в потолок. Немного помолчав, соглашается:
— Иногда и тебе приходят в голову разумные мысли.
— А тебе никогда, — отвечаю я.
Но Аленке ругаться лень. Она не обижается.
— А медведи умеют плавать? — снова спрашиваю я.
Все молчат. Никого не волнуют медведи. Конечно, умеют плавать. Почему бы им не уметь?
— Убей меня громом, если они не позаимствовали этот грот и колодец у Жюля Верна, — сказала Аленка.
Где-то далеко и впрямь громыхнуло.
— Убьет, — говорю я.
— А Коля Гаврилов — его верный паж?
— Оруженосец, — соглашаюсь я. Аленка любит употреблять эти старинные словечки из романов.
— Как ты думаешь, Сережа, кто из них храбрее?
Я понял, о чем идет речь, но на всякий случай спросил:
— Гарик или Сорока?
— Кто это придумал ему такое имя?
Непонятная это вещь — храбрость. Гриб держал дымящуюся бомбу в руках и посмеивался. Мы с Гариком чуть со страху не умерли, а он хоть бы что. А когда Дед насел на него, так сразу побелел и быстренько домой смотался. И Аленка одна может по лесу бродить весь день, не боится ночью выходить из дому, а как гром загремит, так побледнеет и начинает полотенцем закрывать зеркало. А потом ложится на диван и на голову подушку кладет. А я люблю смотреть на грозу. И не страшно мне, а, наоборот, весело — так и хочется выбежать под хлесткий дождь и прыгать по лужам. Я иногда так и делаю. Когда никто не видит. А до чего приятно стоять под ливнем без кепки и чувствовать, как по голове щелкают капли, а рубаха прилипает к телу! Говорят, кто простоволосый стоит под дождем, тот быстрее вырастет. И еще я люблю смотреть, как дождевые капли хлещут по лужам. Лужа пузырится и кипит. А иногда появляется маленькая радуга. Из звона и пузырей. Поиграет маленько и пропадет. Аленка этого никогда не видит. Она прячется под подушкой.
— Где же ты, солнце ясное? — произнес отец, поднимаясь из-за стола. — За горами, за долами, за дремучими лесами… Пойдемте, ребятишки, за солнцем?
Мы с Аленкой посмотрели на окно. Капли суетливо торкались в стекло. Не успеешь до озера дойти, как холодные струйки потекут за воротник.
— Вы знаете, чем сейчас в лесу пахнет?
Мы не знали.
— Грибами, — сказал отец, — Грибами, которые еще не вылупились на свет божий.
Грибы, которые еще не вылупились, не интересовали нас с Аленкой. Вот если бы они появились, тогда бы мы побежали в лес.
— Вы слышали когда-нибудь, дикари несчастные, как шумят березы под дождем?
И этого мы не слышали. Я полагаю, что они шумят под дождем так же, как и осины, и клены, и вязы, и другие лиственные деревья.
— А кукушку хотите послушать?
Зачем обязательно это делать на дожде? Кукушку можно послушать и потом, когда дождь перестанет. Здесь какие-то скупые кукушки. Несколько раз я просил их посчитать, сколько лет мне жить. Раза два прокукуют — и молчок.
Отец прошелся по комнате. Он на ходу взял Аленкину книжку, прочитал название и снова положил.
— «Роб Рой»… Вальтер Скотт. А ты «Гойю» читала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26