Прикольный магазин Водолей
– И что я должен говорить?– Да боже праведный! Скажете то, что написали в отчете.– В котором?– Я что-то не расслышал. Что вы сказали?– Ничего.– Постарайтесь говорить внятно, членораздельно, не глотайте слова, не сидите опустив голову как можно ниже. Ах да, руки. Решите раз и навсегда, куда их девать, и держите их там все время. Не делайте так, как в прошлый раз, когда корреспондент «Коррьере» во всеуслышанье предложил их вам отрезать, чтобы вы почувствовали себя непринужденно.– А если у меня спросят?– Конечно, у вас спросят, если выражаться вашим слогом. На то они и журналисты. Всего хорошего.Слишком растревоженный случившимся и тем, что еще должно было случиться назавтра, он не мог усидеть в комиссариате. Вышел, завернул в свою обычную лавку, прихватил солидный кулек смеси из поджаренных и подсоленных тыквенных семечек, турецкого гороха, бобов и китайских орешков и направился в сторону мола. Когда он оказался у подножия маяка и уже повернул, чтобы возвращаться назад, то столкнулся нос к носу с Эрнесто Бонфильо, владельцем турагенства и большим другом только что погибшего кавалера Мизураки.– Можно еще что-нибудь сделать? – почти накинулся на него Бонфильо.Монтальбано, который пытался вытащить кусочек арахиса, застрявший в зубах, поглядел на него остолбенело.– Я спрашиваю, можно ли еще что-нибудь сделать, – повторил Бонфильо, в свой черед взглянув на него косо.– Сделать в каком смысле?– В смысле моего дорогого усопшего.– Угощайтесь, – сказал комиссар, протягивая ему фунтик.– Спасибо, – ответил тот, беря пригоршню семечек и орехов.Пауза позволила Монтальбано получше сообразить, с кем он имеет дело: в придачу к братской дружбе, связывавшей его с кавалером, Бонфильо был человек, который исповедовал самые что ни на есть правые идеи, и с головой у него не все обстояло благополучно.– Вы говорите о Мизураке?– Нет, о моем дедушке.– И что, по-вашему, должен делать я?– Арестовать убийц. Это ваш долг.– И кто будут эти гипотетические убийцы?– Не будут, есть. Я имею в виду руководство провинциальной фракции этой партии, которая была недостойна иметь его в своих рядах. Они его убили.– Простите, разве это не был несчастный случай?– А вы, выходит, убеждены, что несчастные случаи происходят случайно?– Ну да, что-то в этом роде.– Вот и ошиблись. Человек, он притягивает несчастные случаи, и кто-нибудь всегда наготове, чтоб их ему обеспечить. Приведу один пример просто для ясности. Мими Крапанцано умер в феврале нынешнего года, плавал и утонул. Несчастный случай. А теперь я прихожу и спрашиваю: сколько лет было Мими, когда он утонул? Пятьдесят пять. Почему ему захотелось в такие годы показывать свою удаль и лезть в воду в мороз, как он поступал, когда был мальчишкой? И вот вам ответ: потому что он женился, четырех месяцев не прошло, на молоденькой из Милана, двадцать четыре года, и эта молоденькая возьми да спроси, когда они прохаживались по берегу моря: «Дорогой, а правда, что ты в феврале купался в такой холод?» «А как же», – отвечает Крапанцано. Тут молодка, которой, ясное дело, старик уж поднадоел, вздыхает. «Что такое?» – спрашивает, как последний дурак, Крапанцано. «Экая жалость, что теперь я этого больше не увижу», – говорит эта стерва. Крапанцано, слова не проронив, как разделся – и бултых в воду. Понятно?– Да уж куда понятнее.– А теперь перейдем к господам из провинциального руководства в Монтелузе. После первого собрания, которое закончилось ругательствами, вчера ввечеру у них проходило второе. Кавалер и еще кто-то с ним хотели, чтоб руководство подготовило открытое письмо против правительственного декрета, который охраняет воров от тюрьмы, и чтоб разослать его в газеты. Остальные, наоборот, были другого мнения. Вдруг один говорит Мизураке, что его пора на свалку, второй заявляет, что он ему кукольный театр напоминает Здесь – нечто архаичное. Народный театр марионеток, который распространился на Сицилии, начиная с XII в., представлял пьесы о сражениях Карла Великого с сарацинами, Роланде и его паладинах и т. д.
, третий его обозвал старым дураком. Это все вещи, которые я узнал от одного друга, что там находился. В конце концов секретарь, мерзавец, даже не сицилиец, Бирагин по фамилии, сказал ему, чтоб он был так любезен покинуть помещение, потому у него даже и права-то нет участвовать в заседании. Так и есть, но никто раньше себе этого не позволял. Мой друг сел в свою легковушку и поехал себе обратно в Вигату. Наверняка кровь у него бурлила, но они-то это сделали нарочно, чтоб он голову потерял. И теперь вы мне рассказываете, что это был несчастный случай?Бонфильи можно было бить только его же картой, комиссар это знал по предыдущему опыту.– Есть на телевидении какой-нибудь персонаж, который вас особенно выводит из себя?– Тысяча, но Майк Бонджорно хуже всех. Как его вижу, желудок у меня прямо в узел завязывается, прямо хоть телевизор разбивай.– Вот. А теперь если вы, послушав этого ведущего, садитесь в машину, врезаетесь в стену и погибаете, я что должен сделать, по-вашему?– Арестовать Майка Бонджорно, – ответил решительно собеседник.Он вернулся на службу, чувствуя себя немного успокоенным, столкновение с логикой Эрнесто Бонфильо его развлекло и позабавило.– Новости? – спросил он входя.– Тут вам письмо одно персональное, которое вот только что почтальон принес, – сказал Катарелла и подчеркнул, повторив по слогам: – Пир-са-наль-нае.На столе лежала открытка от его отца и несколько служебных циркуляров.– Катаре, а куда ты письмо девал?– Да если я сказал, что оно было персональное! – обиделся тот.– Что значит?– Значит, что как оно есть персональное, его требуется вручить самой этой персоне.– Ладно, персона здесь, перед тобой, а письмо-то где?– А там, куда и должно было прийти. Туда, где персона собственной персоной обитает. Я сказал почтальону, чтоб он отнес его в евойный, в ваш, то ись, собственный дом, синьор дохтур, в Маринеллу.Перед ресторанчиком «Сан Калоджеро» стоял, чтобы немного освежиться, хозяин-повар.– Комиссар, что это вы, объезжаете нас стороной?– Еду обедать домой.– Ну, как знаете. Только у меня сегодня такие креветки, что их зажарить – и будто не ешь, а во сне их видишь.Монтальбано зашел, привлеченный скорей сравнением, чем голодом. Потом, закончив обедать, отставил тарелки, скрестил на столе руки, положил на них голову и задремал. Он ел почти всегда в маленьком зале на три стола, поэтому официанту Серафино не составляло труда заворачивать посетителей в салон и не беспокоить комиссара. К четырем, когда ресторан уже закрылся, видя, что Монтальбано не подает признаков жизни, хозяин приготовил ему чашку крепкого кофе и разбудил его потихоньку. Глава шестая О письме персонально персональном, о котором ему возвестил Катарелла, он совершенно забыл и вспомнил только, когда наступил на него, входя в дом, – почтальон подсунул его под дверь. По адресу походило на анонимку: «Монтальбано – Комиссариат – Город». И в левом верхнем углу предупреждение: персонально. Что, к несчастью, и привело в движение поврежденные извилины Катареллы.Анонимным оно, однако, не было, наоборот. Подпись, которую Монтальбано тут же стал искать, взорвалась у него в голове, как шутиха.Уважаемый комиссар, я подумал, что почти наверное не улучу возможности прийти к Вам завтра утром, как мы условились. Если вдруг – что кажется весьма вероятным – на заседании руководства провинциальной фракции Монтелузы, куда я отправлюсь, как только допишу настоящее письмо, мои идеи не получат поддержки, то я считаю, что моим долгом будет отправиться в Палермо, чтобы воззвать к сердцу и уму тех товарищей, которые занимают решающие посты в нашей партии. Я готов даже лететь самолетом в Рим и просить, чтобы меня принял сам первый секретарь. Таковые мои намерения, если им суждено будет осуществиться, отложили бы на неопределенное время нашу встречу и потому прошу извинить меня, если я в письменном виде изложу то, что намеревался рассказать Вам устно при личном свидании.Как Вы, наверное, вспомните, на другой день после странного ограбления универсама я по собственной инициативе явился в комиссариат, чтобы рассказать о том, чему случайно оказался свидетелем, а именно: несколько мужчин спокойно работали, хотя и в неурочный час, со включенным светом и под присмотром человека в форме, которую я принял за форму ночного сторожа. Никто, проходя мимо, не смог бы заметить что-либо необычное в этой сцене, а если бы я сам заметил что-либо подозрительное, то лично позаботился бы довести это до сведения правоохранительных органов.Ночью, последовавшей за дачей показаний, я не мог сомкнуть глаз по причине нервозности, возникшей в результате дискуссий с отдельными товарищами, и таким образом мне случилось вернуться задним числом к сцене ограбления. И я вспомнил, только тогда, один факт, который, может, имеет очень важное значение. На обратном пути из Монтелузы, в состоянии возбуждения, в котором я находился, я ошибся и вместо дороги в Вигату, в последнее время ставшей страшно бестолковой из-за большого количества бессмысленных знаков одностороннего движения, выехал на другую. Поэтому вместо улицы Гранет я поехал по бывшей улице Линкольна, и таким образом оказался на полосе встречного движения. Заметив метров через пятьдесят ошибку, я решил тогда вернуться задним ходом, что и сделал, попав таким образом в начало переулка Трупия, который я тоже должен был преодолеть задом наперед, чтоб потом перестроиться в правильном направлении. Однако въехать в переулок мне не представилось возможности, потому что упомянутый переулок был просто-таки буквально перекрыт большим автомобилем типа «Улисс», который в эти дни широко рекламируется, но не поступил пока в продажу, если не считать отдельных экземпляров, с номером Монтелуза 328280. И потому мне ничего не оставалось, как продолжить нарушать правила дорожного движения. Через несколько метров я попал на площадь Кьеза Веккья, где располагается универсам.Избавляю Вас от дальнейших разысканий: автомобиль, причем единственный в нашем городе, принадлежит синьору Кармело Инграссии. Теперь, принимая во внимание, что Инграссия проживает в Монте Дукале, что делала его машина в двух шагах от универсама, также являющегося собственностью Инграссии, который меж тем якобы опустошали? Ответ за Вами.Неизменно преданный вам кавалер Джерландо Мизурака. – М-да, заткнул ты меня за пояс, кавалер! – вот и все, что сказал Монтальбано, недовольно глядя на письмо, которое он положил на стол в комнате, где обычно ел. Что до еды, о ней теперь не могло быть и речи. Комиссар открыл холодильник лишь затем, чтобы не проявить неуважения к кулинарному таланту домработницы, который уважения заслуживал, ибо тут же разлился чарующий дух осьминожков в томатном соусе. Закрыл холодильник, нет, не мог, желудок не принимал. Он разделся и голышом стал прохаживаться по берегу моря, тем более что в этот час тут не было ни души. Ни есть, ни спать не хотелось. Часа в четыре утра он бросился в ледяную воду, долго плавал, потом вернулся домой. Заметил свой поднявший головку пупырь и засмеялся. Решил поговорить с ним, воззвать к его здравомыслию.– Напрасно это тебе приходят всякие фантазии.Тот подал мысль, что, может, звонок Лидии тут не помешал бы, Ливии, голой и теплой со сна в своей постели.– Ты просто дурак, и мысли твои дурацкие. Такими вещами занимаются молокососы.Оскорбившись, тот убрался. Монтальбано надел трусы, покрыл сухим полотенцем плечи, взял стул и уселся на веранде, которая выходила на пляж.Он сидел и глядел на море, которое медленно-медленно светлело, потом приобретало цвет, потом по нему пошло желтыми прожилками солнце. День обещал быть погожим, и комиссар почувствовал себя немного утешенным, готовым действовать. Мысли после чтения письма кавалера у него появились, и купание помогло привести их в порядок.– В таком виде на конференции вам нельзя показываться, – постановил Фацио, придирчиво оглядывая его.– Ты что, у этих из Антимафии научился?Монтальбано открыл раздувшийся пластиковый мешок, который держал в руке.– Тут у меня штаны, пиджак, сорочка и галстук. Я переоденусь перед тем, как отправиться в Монтелузу. Нет, сделай-ка вот что: вытащи их и развесь на стуле, а не то помнутся все.– Так они уже помялись. Да я ж не про одежду, я про вид. Вам хочешь не хочешь, а надо к парикмахеру.Хочешь не хочешь, сказал Фацио, который хорошо его знал и представлял, чего стоило комиссару пойти в парикмахерскую. Проведя рукой по затылку, Монтальбано согласился, что по его волосам ножницы плачут. Помрачнел.– Сегодня все пойдет сикось-накось! – предрек он.Прежде чем ему выйти, порешили, что, пока он будет наводить красоту, кто-нибудь отправится искать Кармело Инграссию и препроводит его в управление.– Если он спросит почему, что я должен отвечать? – задал вопрос Фацио.– А ты не отвечай.– А если он будет настаивать?– Если будет настаивать, скажи, что хочу знать, сколько времени он не ставил клизму. Так тебе больше нравится?– Нужно обязательно выходить из себя?Цирюльник, его мальчишка и посетитель, сидевший на одном из двух крутящихся стульев, которые еле помещались в салоне – на самом-то деле просто каморке под лестницей, – оживленно спорили, но, чуть заметив комиссара, будто воды в рот набрали. Монтальбано зашел с выражением, которое он сам определял как «парикмахерская физиономия», стало быть: рот ужат в щелочку, глаза недоверчиво сощурены, брови сведены-словом, вид сурово-презрительный.– День добрый, есть очередь?И голос тоже у него звучал низко и хрипло.– Никак нет, комиссар, садитесь.Пока Монтальбано устраивался в свободном кресле, парикмахер, в ускоренном темпе, как в комедиях Чарли Чаплина, поднес к затылку клиента зеркало, продемонстрировав ему результаты своих трудов, раскутал его из полотенца, бросил полотенце в грязное белье, схватил чистое, накинул его на плечи комиссара. Посетитель, отказавшись от положенной чистки щеткой, производимой мальчишкой, пробормотав «дсвиданья», буквально бросился наутек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
, третий его обозвал старым дураком. Это все вещи, которые я узнал от одного друга, что там находился. В конце концов секретарь, мерзавец, даже не сицилиец, Бирагин по фамилии, сказал ему, чтоб он был так любезен покинуть помещение, потому у него даже и права-то нет участвовать в заседании. Так и есть, но никто раньше себе этого не позволял. Мой друг сел в свою легковушку и поехал себе обратно в Вигату. Наверняка кровь у него бурлила, но они-то это сделали нарочно, чтоб он голову потерял. И теперь вы мне рассказываете, что это был несчастный случай?Бонфильи можно было бить только его же картой, комиссар это знал по предыдущему опыту.– Есть на телевидении какой-нибудь персонаж, который вас особенно выводит из себя?– Тысяча, но Майк Бонджорно хуже всех. Как его вижу, желудок у меня прямо в узел завязывается, прямо хоть телевизор разбивай.– Вот. А теперь если вы, послушав этого ведущего, садитесь в машину, врезаетесь в стену и погибаете, я что должен сделать, по-вашему?– Арестовать Майка Бонджорно, – ответил решительно собеседник.Он вернулся на службу, чувствуя себя немного успокоенным, столкновение с логикой Эрнесто Бонфильо его развлекло и позабавило.– Новости? – спросил он входя.– Тут вам письмо одно персональное, которое вот только что почтальон принес, – сказал Катарелла и подчеркнул, повторив по слогам: – Пир-са-наль-нае.На столе лежала открытка от его отца и несколько служебных циркуляров.– Катаре, а куда ты письмо девал?– Да если я сказал, что оно было персональное! – обиделся тот.– Что значит?– Значит, что как оно есть персональное, его требуется вручить самой этой персоне.– Ладно, персона здесь, перед тобой, а письмо-то где?– А там, куда и должно было прийти. Туда, где персона собственной персоной обитает. Я сказал почтальону, чтоб он отнес его в евойный, в ваш, то ись, собственный дом, синьор дохтур, в Маринеллу.Перед ресторанчиком «Сан Калоджеро» стоял, чтобы немного освежиться, хозяин-повар.– Комиссар, что это вы, объезжаете нас стороной?– Еду обедать домой.– Ну, как знаете. Только у меня сегодня такие креветки, что их зажарить – и будто не ешь, а во сне их видишь.Монтальбано зашел, привлеченный скорей сравнением, чем голодом. Потом, закончив обедать, отставил тарелки, скрестил на столе руки, положил на них голову и задремал. Он ел почти всегда в маленьком зале на три стола, поэтому официанту Серафино не составляло труда заворачивать посетителей в салон и не беспокоить комиссара. К четырем, когда ресторан уже закрылся, видя, что Монтальбано не подает признаков жизни, хозяин приготовил ему чашку крепкого кофе и разбудил его потихоньку. Глава шестая О письме персонально персональном, о котором ему возвестил Катарелла, он совершенно забыл и вспомнил только, когда наступил на него, входя в дом, – почтальон подсунул его под дверь. По адресу походило на анонимку: «Монтальбано – Комиссариат – Город». И в левом верхнем углу предупреждение: персонально. Что, к несчастью, и привело в движение поврежденные извилины Катареллы.Анонимным оно, однако, не было, наоборот. Подпись, которую Монтальбано тут же стал искать, взорвалась у него в голове, как шутиха.Уважаемый комиссар, я подумал, что почти наверное не улучу возможности прийти к Вам завтра утром, как мы условились. Если вдруг – что кажется весьма вероятным – на заседании руководства провинциальной фракции Монтелузы, куда я отправлюсь, как только допишу настоящее письмо, мои идеи не получат поддержки, то я считаю, что моим долгом будет отправиться в Палермо, чтобы воззвать к сердцу и уму тех товарищей, которые занимают решающие посты в нашей партии. Я готов даже лететь самолетом в Рим и просить, чтобы меня принял сам первый секретарь. Таковые мои намерения, если им суждено будет осуществиться, отложили бы на неопределенное время нашу встречу и потому прошу извинить меня, если я в письменном виде изложу то, что намеревался рассказать Вам устно при личном свидании.Как Вы, наверное, вспомните, на другой день после странного ограбления универсама я по собственной инициативе явился в комиссариат, чтобы рассказать о том, чему случайно оказался свидетелем, а именно: несколько мужчин спокойно работали, хотя и в неурочный час, со включенным светом и под присмотром человека в форме, которую я принял за форму ночного сторожа. Никто, проходя мимо, не смог бы заметить что-либо необычное в этой сцене, а если бы я сам заметил что-либо подозрительное, то лично позаботился бы довести это до сведения правоохранительных органов.Ночью, последовавшей за дачей показаний, я не мог сомкнуть глаз по причине нервозности, возникшей в результате дискуссий с отдельными товарищами, и таким образом мне случилось вернуться задним числом к сцене ограбления. И я вспомнил, только тогда, один факт, который, может, имеет очень важное значение. На обратном пути из Монтелузы, в состоянии возбуждения, в котором я находился, я ошибся и вместо дороги в Вигату, в последнее время ставшей страшно бестолковой из-за большого количества бессмысленных знаков одностороннего движения, выехал на другую. Поэтому вместо улицы Гранет я поехал по бывшей улице Линкольна, и таким образом оказался на полосе встречного движения. Заметив метров через пятьдесят ошибку, я решил тогда вернуться задним ходом, что и сделал, попав таким образом в начало переулка Трупия, который я тоже должен был преодолеть задом наперед, чтоб потом перестроиться в правильном направлении. Однако въехать в переулок мне не представилось возможности, потому что упомянутый переулок был просто-таки буквально перекрыт большим автомобилем типа «Улисс», который в эти дни широко рекламируется, но не поступил пока в продажу, если не считать отдельных экземпляров, с номером Монтелуза 328280. И потому мне ничего не оставалось, как продолжить нарушать правила дорожного движения. Через несколько метров я попал на площадь Кьеза Веккья, где располагается универсам.Избавляю Вас от дальнейших разысканий: автомобиль, причем единственный в нашем городе, принадлежит синьору Кармело Инграссии. Теперь, принимая во внимание, что Инграссия проживает в Монте Дукале, что делала его машина в двух шагах от универсама, также являющегося собственностью Инграссии, который меж тем якобы опустошали? Ответ за Вами.Неизменно преданный вам кавалер Джерландо Мизурака. – М-да, заткнул ты меня за пояс, кавалер! – вот и все, что сказал Монтальбано, недовольно глядя на письмо, которое он положил на стол в комнате, где обычно ел. Что до еды, о ней теперь не могло быть и речи. Комиссар открыл холодильник лишь затем, чтобы не проявить неуважения к кулинарному таланту домработницы, который уважения заслуживал, ибо тут же разлился чарующий дух осьминожков в томатном соусе. Закрыл холодильник, нет, не мог, желудок не принимал. Он разделся и голышом стал прохаживаться по берегу моря, тем более что в этот час тут не было ни души. Ни есть, ни спать не хотелось. Часа в четыре утра он бросился в ледяную воду, долго плавал, потом вернулся домой. Заметил свой поднявший головку пупырь и засмеялся. Решил поговорить с ним, воззвать к его здравомыслию.– Напрасно это тебе приходят всякие фантазии.Тот подал мысль, что, может, звонок Лидии тут не помешал бы, Ливии, голой и теплой со сна в своей постели.– Ты просто дурак, и мысли твои дурацкие. Такими вещами занимаются молокососы.Оскорбившись, тот убрался. Монтальбано надел трусы, покрыл сухим полотенцем плечи, взял стул и уселся на веранде, которая выходила на пляж.Он сидел и глядел на море, которое медленно-медленно светлело, потом приобретало цвет, потом по нему пошло желтыми прожилками солнце. День обещал быть погожим, и комиссар почувствовал себя немного утешенным, готовым действовать. Мысли после чтения письма кавалера у него появились, и купание помогло привести их в порядок.– В таком виде на конференции вам нельзя показываться, – постановил Фацио, придирчиво оглядывая его.– Ты что, у этих из Антимафии научился?Монтальбано открыл раздувшийся пластиковый мешок, который держал в руке.– Тут у меня штаны, пиджак, сорочка и галстук. Я переоденусь перед тем, как отправиться в Монтелузу. Нет, сделай-ка вот что: вытащи их и развесь на стуле, а не то помнутся все.– Так они уже помялись. Да я ж не про одежду, я про вид. Вам хочешь не хочешь, а надо к парикмахеру.Хочешь не хочешь, сказал Фацио, который хорошо его знал и представлял, чего стоило комиссару пойти в парикмахерскую. Проведя рукой по затылку, Монтальбано согласился, что по его волосам ножницы плачут. Помрачнел.– Сегодня все пойдет сикось-накось! – предрек он.Прежде чем ему выйти, порешили, что, пока он будет наводить красоту, кто-нибудь отправится искать Кармело Инграссию и препроводит его в управление.– Если он спросит почему, что я должен отвечать? – задал вопрос Фацио.– А ты не отвечай.– А если он будет настаивать?– Если будет настаивать, скажи, что хочу знать, сколько времени он не ставил клизму. Так тебе больше нравится?– Нужно обязательно выходить из себя?Цирюльник, его мальчишка и посетитель, сидевший на одном из двух крутящихся стульев, которые еле помещались в салоне – на самом-то деле просто каморке под лестницей, – оживленно спорили, но, чуть заметив комиссара, будто воды в рот набрали. Монтальбано зашел с выражением, которое он сам определял как «парикмахерская физиономия», стало быть: рот ужат в щелочку, глаза недоверчиво сощурены, брови сведены-словом, вид сурово-презрительный.– День добрый, есть очередь?И голос тоже у него звучал низко и хрипло.– Никак нет, комиссар, садитесь.Пока Монтальбано устраивался в свободном кресле, парикмахер, в ускоренном темпе, как в комедиях Чарли Чаплина, поднес к затылку клиента зеркало, продемонстрировав ему результаты своих трудов, раскутал его из полотенца, бросил полотенце в грязное белье, схватил чистое, накинул его на плечи комиссара. Посетитель, отказавшись от положенной чистки щеткой, производимой мальчишкой, пробормотав «дсвиданья», буквально бросился наутек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30