– Что такое? – спросил терпеливо начальник полиции.– То, что все это враки, – выкрикнул Монтальбано. – Не было там никакой случайной встречи, я пришел к Тано, потому что он хотел меня видеть. И на этом свидании мы с ним сговорились.Начальник полиции прикрыл рукой глаза.– Вы сговорились?– На все сто процентов.И раз уж начал, выложил ему все, от звонка Джедже до устройства спектакля с задержанием.– У вас что-нибудь еще? – спросил под конец начальник полиции.– Да. Раз уж дело обстоит таким образом, я не заслуживаю никакого повышения до заместителя начальника полиции. Если б меня повысили, это было бы за вранье, за неправду.– Это предоставьте решать мне, – сказал резко собеседник.Он поднялся, заложил руки за спину, некоторое время постоял в задумчивости. Потом надумал и обернулся:– Давайте сделаем так. Напишите мне два отчета.– Два?! – воскликнул Монтальбано, думая о том, как трудно ему обычно давалось любое писание.– Не спорьте, пожалуйста. Поддельный я буду держать на видном месте для неизбежной «наседки», которая уж позаботится о том, чтоб передать его журналистам или мафии. А настоящий я закрою в сейфе.Начальник полиции улыбнулся:– А что до повышения, которое, как мне кажется, больше всего вас пугает, приходите в пятницу вечером ко мне, мы потолкуем об этом на досуге. Знаете, моя жена изобрела какой-то потрясающий специальный соус к рыбе.Кавалер Джерландо Мизурака, проживший на свете восемьдесят четыре года, за которые он не утратил своей воинственности, оказался верен себе и закусил удила, как только комиссар успел произнести: «Алло!»– Кто этот идиот, что сидит у вас на телефоне?– А что он такое сделал?– Фамилии моей не разобрал! Не помещалось в его куриную головенку! Бизурата меня назвал, как слабительное!Помолчал с подозрением, тон изменился:– Вы мне можете поручиться честью, что речь идет всего лишь о несчастном идиоте?Монтальбано представил себе Катареллу, и ответ его прозвучал очень убедительно:– Я ручаюсь. Но зачем вам ручательства, скажите пожалуйста?– Затем, что, если у него, наоборот, было намерение поднять на смех меня или же то, что я представляю, через пять минут я появлюсь в комиссариате и разобью ему морду, как Бог свят!«Но что же представляет кавалер Мизурака?» – спросил себя Монтальбано, меж тем как его собеседник продолжал угрожать всякими ужасами. Ничего, абсолютно ничего в отношении, как бы это сказать, официальном. Чиновник мэрии, давно уже на пенсии, он не занимал ни в недавнем, ни в более отдаленном прошлом никаких государственных должностей, в своей партии он состоял рядовым членом. Человек безупречно честный, он жил только что не в бедности, даже во времена Муссолини не пожелав воспользоваться своим положением, и всегда оставался, как тогда говорили, верным исполнителем. Начиная с тридцать пятого, он прошел все войны и оказывался в гуще самых жестоких сражений, ни одного не пропустив, словно он был вездесущим, – от Гвадалахары в Испании до Вир эль Гоби в северной Африке, не миновав Аксума в Эфиопии. Потом плен в Техасе, отказ сотрудничать и как следствие – заключение более суровое, на хлебе и воде. Представлял он, следовательно, – подытожил Монтальбано, – историческую память об исторических ошибках, это несомненно, но пережитых им с искренней верой и оплаченных дорогой ценой: в числе ран, довольно тяжелых, была одна, что заставляла его припадать на левую ногу.– А вы, если б у вас оказалась такая возможность, пошли бы воевать в Сало вместе с немцами и Социальной республикой? Сало – городок на озере Комо, в котором находилось правительство Итальянской Социальной Республики, созданной фашистами под руководством Муссолини в сентябре 1943 г. на территории, оккупированной немецкими войсками. Прекратила свое существование 25 апреля 1945 г.

– огорошил он однажды внезапным вопросом Монтальбано, который по-своему любил его. Да, потому что в гигантском коловращении взяткодателей, взяткобрателей, вымогателей, получателей конвертиков с вложениями, округлителей зарплат, обманщиков, воров, лжесвидетелей, к которым ежедневно добавлялась все новые, комиссар с некоторых пор начал питать теплые чувства к людям, которых он знал за неисправимо порядочных.Он видел, что, задавая вопрос, старик словно обессилел, морщин на лице стало больше, а взгляд затуманился. Тогда он понял, что этот же самый вопрос Мизурака задавал себе тысячу раз и так не смог найти ответа, а потому, наверно, не стал вырывать его из комиссара.– Алло! Вы еще здесь? – спросил раздраженный голос Мизураки.– Говорите, кавалер.– Мне припомнилась позже одна вещь, потому-то я о ней не сказал, когда приходил давать показания.– Кавалер, у меня нет никаких оснований в этом сомневаться. Я вас слушаю.– Странная вещь, которая со мной случилась, когда я почти подъехал к универсаму, но в тот момент я не придал значения, был вне себя и кипел, потому что есть тут разные сволочи, которые…– Так вы мне скажете?Если предоставить ему возможность, кавалер чего доброго еще начнет от основания фашистской партии.– По телефону нет. Лично. Это вещь страшно важная, если я видел как следует.Старик считался человеком, который говорил все как есть, не склонным преуменьшать или преувеличивать.– Касается ограбления супермаркета?– Понятное дело.– Вы уже кому-нибудь об этом говорили?– Никому.– Я вас прошу. Рот на замке.– Обижаете! Могила. Завтра спозаранку приду к вам в присутствие.– Кавалер, позвольте вопрос. А что вы делали в такой час в машине, один и злой? Знаете, что в определенном возрасте нужна осторожность?– Возвращался из Монтелузы. Там было собрание провинциального руководства, и я, хоть в нем и не состою, хотел присутствовать. Никто не посмеет закрыть дверь перед носом у Джерландо Мизураки. Необходимо воспрепятствовать тому, чтобы наша партия потеряла доброе имя и честь. Она не может делить власть с этими политиками-ублюдками и детьми ублюдков и вместе с ними издавать декрет, который позволит выйти из тюрьмы сукиным детям, растащившим по нитке нашу родину! Вы должны понять, комиссар, что…– Собрание затянулось допоздна?– До часу ночи. Я хотел продолжать, но остальные были против, валились с ног. Ну и народ нынче пошел.– И сколько времени у вас ушло на обратный путь до Вигаты?– Что-то полчаса. Я езжу медленно. Значит, как я вам уже говорил…– Простите меня, кавалер, меня зовут к другому телефону. До завтра, – отрубил Монтальбано. Глава пятая – Хуже, чем с бандитами! Хуже, чем с преступниками, сукины дети! И что они о себе понимают? Сволочи!Не было никакой возможности успокоить Фацио, только что воротившегося из Палермо. Джермана, Галло и Галлуццо вторили ему, как хор молельщиков, описывая при этом правой рукой круги в воздухе, что должно было обозначать неслыханные происшествия.– Дурдом! Дурдом!– Тихо, тихо, ребята, угомонитесь. Давайте по порядку, – приказал Монтальбано, употребляя авторитет. Потом, заметив, что у Галлуццо пиджак и рубашка чистые, а не в крови, спросил у него:– Ты ходил домой переодеваться прежде чем прийти сюда?Вопрос он задал зря, потому как Галлуццо побагровел, нос, распухший от ушиба, пошел фиолетовыми прожилками.– Какое там домой! Фацио же вам и говорит. Из Палермо мы, прямиком. Когда приехали мы в ихнюю там Антимафию, и сдали им с рук на руки Тано Грека, они нас взяли и засадили каждого в особую комнату. А как у меня нос все еще болел, я к нему хотел приложить платок мокрый. Полчаса проходит, а никого не видать, я открываю дверь. И столкнулся с коллегой. Куда идешь? Иду искать каплю воды, нос себе помочить. Нельзя тебе выходить, возвращайся назад. Ясно, комиссар? Под арест посадили! Будто это я – Тано Грек.– Не называй этого имени и говори потише! – сделал ему замечание Монтальбано. – Никто не должен знать, что мы его взяли! Первого, кто об этом заикнется, зашлю на Азинару пинками в зад. Остров, где расположена известная тюрьма.

– Так всех нас под арест посадили, – подхватил Фацио с возмущенным видом.Галлуццо продолжал свой рассказ:– Через час какой заходит в комнату один, которого я знаю, коллега ваш, он теперь перешел в Антимафию, Шакитано вроде его фамилия.«Вот дерьмо», – припечатал мысленно комиссар, но ничего не сказал.– Глянул на меня сверху вниз, будто я убогий какой, на бедность к нему пришел просить. Глядит это он, значит, все на меня таким манером, а потом и говорит: знаешь ты, что в таком непотребном виде не можешь ты идти к синьору префекту.Уязвило его такое абсурдное обращение, с трудом удерживался, чтоб говорить тихо.– А главное, глаза такие сделал зверские, будто это я виноват! И уходит себе, бурча что-то под нос. Потом появляется коллега, несет пиджак чистый и рубашку.– Теперь я буду рассказывать, – выступил Фацио, воспользовавшись тем, что у него было звание. – Короче, с трех часов пополудни и до полуночи вчера вечером у каждого из нас брали показания по восемь раз восемь разных человек.– Чего хотели?– Узнать, как было дело.– А меня так на самом деле аж десять раз допрашивали, – сказал с некоторой гордостью Джермана. – Видать, я рассказывать умею лучше, и им кажется, будто они кино смотрят.– Что-то к часу ночи они нас всех вместе согнали, – продолжал Фацио, – отвели нас в комнатищу, вроде большого кабинета, стоят там два дивана, восемь стульев и четыре стола. Телефоны из розетки выдернули и унесли с собой. Потом прислали нам четыре вонючих бутерброда и четыре бутылки пива теплого, натурально – моча. Устроились мы там с грехом пополам, а в восемь утра сегодня приходит один тип и говорит, что можем возвращаться себе в Вигату. Ни здрасьте тебе, ни даже – пошли или брысь, как кошкам, чтоб их прогнать. Ни слова.– Ладно, – сказал Монтальбано. – Теперь-то уж чего. Идите домой, отдыхайте и возвращайтесь после обеда. Я вам гарантирую, что эту историю я расскажу начальнику полиции.– Алло! Это комиссар Сальво Монтальбано из Вигаты. Я хотел бы поговорить с комиссаром Артуро Шакитано.– Не кладите трубку, пожалуйста.Монтальбано взял лист бумаги и ручку. Стал рисовать машинально и только потом заметил, что нарисовал задницу на унитазе.– К сожалению, комиссар теперь на совещании.– Послушайте, скажите ему, что я тоже на совещании, тогда мы с ним будем квиты. Он прервет свое совещание на пять минут, а я свое, и оба будем довольны и счастливы.Пририсовал несколько какашек.– Монтальбано? Что такое? Извини, у меня мало времени.– У меня тоже. Слышь, Шакитанов…– Как это, Шакитанов? Что ты несешь?– А, так ты не Шакитанов? Не работаешь в КГБ?– У меня нет настроения шутить.– А я не шучу. Я тебе звоню из кабинета начальника полиции, он возмущен твоими какэбэшными методами в обращении с моими людьми. Он обещал мне, что сегодня же напишет министру.Это был феномен, не поддававшийся объяснению, но тем не менее имевший место: он увидел воочию, по телефонному проводу, как побледнел Шакитано, всемирно известный трус и подхалим. Вранье Монтальбано поразило его, вроде удара ломом промеж глаз.– Да что ты? Ты должен понимать, что я как ответственный за безопасность…Монтальбано перебил.– Безопасность не помеха вежливости, – сказал он лапидарно, чувствуя себя этаким щитом с обочины автострады, из тех, на которых красуются изречения типа «Скорость осторожности не помеха».– Да я был максимально вежливым! Я угостил их пивом с бутербродами!– Мне жаль тебя огорчать, но, несмотря на пиво и бутерброды, дело дойдет до высоких инстанций. К тому же, не убивайся, Шакитано, твоей вины тут нет. Горбатого могила исправит.– В каком смысле?– В том смысле, что раз ты дерьмом уродился, то не можешь сделаться конфеткой. Я требую письма, на мое имя, в котором ты всячески превозносишь моих людей. И хочу получить его до завтра. Привет.– Думаешь, если я напишу письмо, начальник полиции не даст делу ход?– Скажу тебе честно: я не знаю, даст ли начальник полиции ход делу или нет. Но если б я был на твоем месте, я бы такое письмо написал. И, наверное, поставил бы вчерашнее число. Я понятно говорю?Он отвел душу и почувствовал себя лучше. Позвал Катареллу.– Доктор Ауджелло в кабинете?– Никак нет, но только-только звонил. Сказал, если подсчет его верный, он на расстоянии десяти минут и через десять минут в управление прибудет.Монтальбано воспользовался этим временем, чтобы заняться подложным отчетом, настоящий он уже написал у себя дома накануне ночью. Через некоторое время Ауджелло постучал и вошел.– Ты меня искал?– Тебе очень трудно приходить на службу чуть-чуть пораньше?– Извини, но дело в том, что я был занят сегодня до пяти утра, а потом, когда вернулся домой, задремал – и привет.– Занят с какой-нибудь шлюхой из тех, что в твоем вкусе? Чтоб весу в ней было не меньше ста двадцати кило?– Но Катарелла разве тебе ничего не сказал?– Сказал, что придешь с опозданием.– Сегодня ночью около двух тут произошла автоавария со смертельным исходом. Я поехал на место и не хотел тебя поднимать, поскольку дело для нас несущественное.– Для погибших, наверное, существенное.– Погибшего, одного только. Летел по спуску Катена сломя голову, видно, тормоза отказали, и попал под грузовик, который в противоположном направлении поднимался в гору. Бедолага, умер на месте.– Ты его знал?– Конечно знал. И ты тоже. Кавалер Мизурака.– Монтальбано? Мне сейчас звонили из Палермо. Не только необходимо провести пресс-конференцию, но важно, чтобы она имела некоторый резонанс. Нужно для их планов. Приедут журналисты из других городов, сообщение передадут в национальных выпусках новостей. Дело серьезное, одним словом.– Хотят показать, что новое правительство не ослабляет борьбу с мафией, что, напротив, борьба становится еще более интенсивной, передышки не будет…– Монтальбано, что это с вами?– Ничего, читаю заголовки послезавтрашних газет.– Пресс-конференция запланирована на завтра в двенадцать. Хотел предупредить вас заранее.– Благодарю вас, синьор начальник полиции, но я-то тут при чем?– Монтальбано, я человек добрый и терпеливый, но до определенного предела. Вы тут при чем, и еще как при чем! Не ребячьтесь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30