– Это лакеи, – объяснил он мне, – или парикмахеры. Все они обезьянничают, подражают своим господам. Разве можно увидеть принца крови среди толпы, да еще пешим?
Дилижанс высадил нас на конечном пункте, на улице Буле. Здесь царили суета и неразбериха, но не было никого, кого можно было бы назвать кавалером или даже парикмахером. На узких улицах скверно пахло, иногда посреди дороги текла широкая канава, собиравшая в себя всякие отбросы; многочисленные нищие протягивали руки за подаянием. Я помню внезапное чувство страха, охватившее меня, когда отец отвернулся, чтобы распорядиться насчет нашего багажа, и в тот же момент между нами протиснулась какая-то женщина с двумя босоногими ребятишками, которая требовала денег. Когда я отшатнулась, она погрозила мне кулаком и выругалась. Это был не тот Париж, которого я ожидала, где царило сплошное веселье и смех, где люди ездили в оперу и горели яркие огни.
Отец имел обыкновение останавливаться в гостинице «Шеваль Руж» на улице Сен-Дени, возле церкви Сен-Лё и Центрального рынка. Туда он меня и отвел, и здесь мы жили все три дня нашего пребывания в Париже.
Должна признаться, я была разочарована. Мы почти не выходили из гостиницы, где постоянно толпились люди – беднейшие из бедных – и скверно пахло, а если и выходили, то только в лавки и на склады, где у отца были дела. Раньше я считала, что наши углежоги из Ла-Пьера грубые люди, но они казались вежливыми и любезными по сравнению с теми, что толклись на улицах Парижа, – здесь тебя бесцеремонно пихали, не думая извиняться, и к тому же нагло смотрели на тебя во все глаза. Несмотря на то что я была еще ребенком, я не смела показаться на улице одна и все время держалась возле отца или сидела в своей комнате в «Шеваль Руж».
В последний вечер нашего пребывания в Париже отец повел меня на площадь Порт Сен-Мартен, чтобы посмотреть, как подъезжают кареты и другие экипажи к началу представления в опере, и это действительно был другой Париж, ничуть не похожий на нищий квартал вокруг нашей гостиницы. Блестящие дамы в брильянтах, украшающих их голые плечи и грудь, выходили из экипажей, сопровождаемые кавалерами, так же роскошно одетыми, как и они сами. Весь этот блеск, все великолепие красок, оживленные голоса, аффектированная речь – можно было подумать, что они разговаривают на другом языке, их французский был совсем не похож на наш, – то, как двигались эти дамы, как они поддерживали юбки, как важно выступали рядом с ними кавалеры, покрикивая: «Расступись, дорогу госпоже маркизе!» – расталкивая толпу, собравшуюся на ступеньках оперы, – все это казалось мне нереальным. Эти блестящие дамы и кавалеры распространяли вокруг себя странный экзотический аромат, напоминающий запах увядших цветов, чьи лепестки сморщились и потеряли свежесть, и этот густой душный запах смешивался с запахом грязи и пота, исходившим от тех, кто стоял возле нас, теснясь и толкаясь, так же как и мы сами, в своем упрямом желании увидеть королеву.
Наконец подъехала ее карета, запряженная четверкой великолепных лошадей, лакеи спрыгнули с запяток, чтобы отворить дверцы, и тут же, неизвестно откуда, появились придворные слуги, которые старались оттеснить толпу любопытных с помощью длинных палок.
Первым из кареты вышел брат короля, герцог д'Артуа, – король, как всем было известно, не любил оперы и никогда там не бывал. Это был толстый бело-розовый юноша в атласном камзоле, сплошь покрытом звездами и орденами. За ним следовала молодая женщина в розовом платье с огромным брильянтом в напудренных волосах и высокомерным, презрительным выражением лица. Позже мы узнали, что это была графиня де Полиньяк, близкая подруга королевы. Затем, после короткой паузы, я увидела и саму королеву, она вышла из кареты последней. Королева была вся в белом, на шее и в волосах у нее сверкали брильянты, ее светлые голубые глаза скользнули по толпе взором, выражающим полное безразличие. Опираясь на руку графа д'Артуа, она сошла на землю и исчезла из виду – такая миниатюрная, хрупкая и изящная, похожая на фарфоровые статуэтки, которые показывал мне утром отец, они были выставлены в витрине лавки его знакомого купца.
– Ну вот, – сказал мне отец, – теперь ты удовлетворена?
Я даже не могла сказать, получила ли я какое-нибудь удовольствие. Я словно бы заглянула в другой мир. Неужели эти люди тоже едят, думала я, раздеваются, отправляют те же самые функции, что и мы? Этому невозможно было поверить.
Остаток вечера мы провели, гуляя по улицам, чтобы «остыть», как выразился отец, и как раз в тот момент, когда мы остановились на минутку на улице Сент-Оноре, разговаривая с одним из знакомых отца, я увидела, как к нам приближается знакомая фигура, облаченная в великолепный мундир корпуса аркебузьеров. Это был мой брат Робер.
Он сразу же нас увидел, остановился на мгновение, потом сделал пируэт, словно балетный танцовщик, перепрыгнул через канаву, что текла посередине улицы Сент-Оноре, и скрылся в саду, окружающем Тюильрийский дворец. Отец, который в этот момент случайно обернулся, удивленно посмотрел вслед удаляющейся фигуре.
– Если бы я не знал, что мой старший сын находится у себя дома, в Шен-Бидо, – сухо заметил он, обращаясь к своему собеседнику, – я бы решил, что этот молодой офицер, который только что скрылся за деревьями, не кто иной, как он.
– Все молодые люди, – заметил знакомый отца, – похожи друг на друга, когда на них военная форма.
– Возможно, – ответил отец. – И все обладают одинаковой способностью выпутываться из затруднительного положения.
Больше не было сказано ни слова. Мы повернулись и пошли назад, к себе в гостиницу на улице Сен-Дени, а на следующий день вернулись домой в Ла-Пьер. Отец никогда не упоминал об этом случае, но когда я спросила матушку, была ли она в Шен-Бидо во время нашего отсутствия, она ответила, глядя мне прямо в глаза:
– Меня просто поражает, как Робер великолепно умеет работать – я имею в виду состояние дел в мастерской – и развлекаться в одно и то же время.
Но одно дело играть в солдатики, и совсем другое – отправить партию стекольного товара в Шартр, не внося его в бухгалтерские книги мастерской. Любому, кто попытался бы обмануть мою мать в том, что касается торговли, суждено было горько об этом пожалеть.
Мы были в Шен-Бидо с обычным двухдневным визитом, во время которых матушка обычно проверяла, как выполняются заказы, и все шло гладко, пока, совершенно неожиданно, она не объявила, что хочет пересчитать пустые ящики, которые вернулись из Парижа на прошлой неделе.
– В этом нет необходимости, – сказал Робер, который на сей раз находился не в отлучке, а дома. – Ящики свалены на складе до следующего раза, когда нужно будет снова отправлять товар. Кроме того, количество их известно: двести штук.
– Правильно, их должно быть двести. Именно в этом я и хочу убедиться.
Брат продолжал протестовать.
– Я не могу поручиться за то, что на складе все в порядке, – сказал он, бросив мне тревожный взгляд. – Блез в это время был нездоров, и когда привезли ящики, их свалили кое-как. Но уверяю вас, к тому времени, как будет готова новая партия, все разберут и сложат как полагается.
Матушка не хотела ничего слышать.
– Мне понадобятся двое работников, чтобы сложить ящики, и тогда я смогу их пересчитать. Прошу тебя распорядиться немедленно. И я хочу, чтобы ты пошел со мной.
Она обнаружила, что не хватает пятидесяти ящиков, и, как на грех, в тот самый день в Шен-Бидо наведался возчик-комиссионер, из тех, что мы нанимали на стороне для доставки товара. Отвечая на вопрос матушки, он, ни о чем не подозревая, объяснил ей, что в этих самых ящиках, которых она недосчиталась, отправлена в Шартр партия особо ценного хрусталя, предназначенного для стола герцогских драгун, которые как раз в это время стояли в городе.
Матушка поблагодарила комиссионера за эти сведения и затем пригласила Робера пройти вместе с ней в господский дом.
– А теперь, – сказала она, – я желаю получить объяснение, почему эта партия «особо ценного хрусталя» не значится в реестре?
Может быть, если бы на месте старшего брата оказался средний, Мишель, которому трудно было говорить из-за порока речи, дело могло обернуться по-иному. Робер же отвечал без малейшего колебания:
– Вы должны понять, что, когда имеешь дело с человеком благородным, таким как полковник граф де ла Шартр, который, как всем известно, является личным другом его высочества брата короля, нельзя рассчитывать на то, что тебе немедленно заплатят. Быть поставщиком такого человека достаточно высокая честь, почти равносильная оплате.
Матушка указала пером на строчку в открытой бухгалтерской книге.
– Вполне возможно, – сказала она. – Однако мы с твоим отцом не имеем сомнительного удовольствия состоять в настоящее время с ним в деловых отношениях. Что же касается самого графа де ла Шартра, то о нем мне известно только одно: его замок в Маликорне славится всяческим сумасбродством и интригами, о нем говорят, что он разорился сам и разорил всех торговцев в округе – никто из них не может получить ни одного су своих денег.
– Все это неправда, – отвечал мой брат, пренебрежительно пожимая плечами. – Я удивляюсь, как вы можете слушать такие злобные сплетни.
– Я не могу считать сплетнями тот факт, что честные торговцы, с которыми хорошо знаком твой отец, вынуждены обращаться за помощью или голодать, – отвечала моя мать, – только потому, что твой аристократический друг строит в своем имении театр.
– Поощрять искусство необходимо, – возражал Робер.
– Еще более необходимо платить долги, – отвечала матушка. – Какова стоимость партии хрусталя, отправленного этому полку?
Брат колебался.
– Я точно не знаю, – начал он. Матушка настаивала на ответе.
– Около полутора тысяч ливров, – признался наконец он.
Не хотела бы я в этот момент оказаться на месте брата. Синие глаза матушки подернулись ледком, словно северные озера.
– В таком случае я сама напишу графу де ла Шартру, – заявила она, – и если не получу от него удовлетворительного ответа, то обращусь непосредственно к его высочеству, брату короля. Я не сомневаюсь в том, что либо тот, либо другой будут настолько любезны, что ответят мне и заплатят долг.
– Можете не трудиться, – сказал брат. – Короче говоря, деньги уже истрачены.
Тут начались настоящие неприятности. Я дрожала за брата… Как он ухитрился истратить полторы тысячи ливров? Матушка оставалась спокойной. Она оглядела скромную меблировку господского дома, обставленного еще моими родителями.
– Насколько я могу судить, – заметила она, – ни здесь, ни в других помещениях на территории мастерской не заметно следов крупных затрат.
– Вы совершенно правы, – ответил брат. – Деньги были истрачены не здесь, не в Шен-Бидо.
– Где же тогда?
– Я отказываюсь отвечать.
Матушка закрыла гроссбух, встала и направилась к двери.
– В течение трех недель ты дашь мне полный отчет за каждое су, – сказала она. – Если к этому времени я не получу удовлетворительного ответа, я скажу твоему отцу, что мы закрываем завод в Шен-Бидо по причине совершенного там мошенничества, и добьюсь того, что твое имя будет вычеркнуто из списка мастеров-стеклодувов в пределах всей нашей корпорации.
Она вышла из комнаты. Брат принужденно рассмеялся и, развалившись в кресле, из которого она только что встала, положил ноги на стол.
– Мать никогда не осмелится это сделать, – сказал он. – Она же понимает, что мне тогда конец.
– Напрасно ты так уверен, – предупредила я его. – Деньги надо найти, это несомненно. Каким образом ты их истратил?
Робер покачал головой.
– Я тебе этого не скажу, – заявил он. Несмотря на серьезность ситуации, на губах у него появилась улыбка. – Денег нет, они истрачены, и их уже не вернуть, а все остальное уже не важно.
Истина обнаружилась довольно необычным образом. Примерно неделю спустя к нам в Ла-Пьер приехали из Брюлоннери тетушка Демере с мужем, и, как обычно, после того как обсудили новости и сплетни из Парижа, Вандома и других крупных городов, разговор зашел о местных делах.
– Я слышала, что весь Шартр бурлит по поводу маскарада, который устраивали там на днях. На нем были все тамошние красотки, с мужьями или без них.
При упоминании о Шартре я навострила уши и посмотрела на Робера, который тоже сидел за столом.
– Правда? – спросил отец. – Мы ничего об этом не слышали. Но ведь мы так далеки от этих легкомысленных затей в нашей глуши.
Тетушка, которая была принципиальной противницей всякого веселья, состроила презрительную мину.
– В Шартре только об этом и говорили, когда мы были там две недели тому назад, – продолжала она. – Оказывается, офицеры драгунского полка его высочества и молодые кутилы из корпуса аркебузьеров вроде как побились об заклад: кто из них лучше повеселит местных дам, которые съедутся со всей округи.
– А шартрские дамы, как известно, весьма не прочь повеселиться и очень любят тех, кто предоставляет им эту возможность, – сказал дядюшка Демере, подмигнув моему отцу.
Отец насмешливо поклонился, как бы принимая шутку.
– Говорят, все это продолжалось чуть ли не до самого рассвета, – продолжала тетушка. – Пили, танцевали, гонялись друг за другом вокруг собора самым бессовестным образом. Я слышала, что аркебузьеры истратили целое состояние на это свое развлечение.
– Меня это нисколько не удивляет, – заметил отец. – Поскольку эти господа берут пример с придворных нового двора в Версале, этого следовало ожидать. Будем надеяться, что они могут позволить себе такую роскошь.
Робер неотрывно глядел в потолок, делая вид, что погружен в размышления или что заметил какое-то пятно на штукатурке.
– А что драгуны его величества? – спросила матушка. – Какова была их роль во всем этом деле?
– Мы слышали, что они проиграли пари, – ответил дядя. – Обед, который они дали, не шел ни в какое сравнение с маскарадом. Во всяком случае, драгуны теперь расквартированы в каком-то другом месте, а аркебузьеры, у которых короткий срок службы, вероятно, почивают на лаврах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52