Компашка подобралась сугубо мужская, что и понятно: нет равенства между полами, женщина в Грузии — гетера либо богиня. Но гетеры нынче дороги, а богиня у меня только одна — вот именно! Тосты были длинны, как и прежде; если по Чехову краткость — сестра таланта, то для грузин, наоборот, — знак бездарности и непрофессионализма. В Кахетии однажды наблюдал, как соревнуются тамады: сидят друг против друга, как приклеенные, а хозяин только и делает, что бегает в марани (по-нашему — винный погребок), где сбивает глину и вскрывает чури и квеври, врытые в землю кувшины с вином, и ставит на стол новые графины и бутыли. Не просто соревнование в празднословии — они достигли в красноречии таких высот, на которых иерархии уже не существует. Не кто кого переговорит, а кто кого пересидит, перепьет, не опьянеет и не побежит отлить. Бывали случаи, когда азарт и гордость побеждали природу и тамада умирал от разрыва мочевого пузыря. Проиграть на родине Сталина — все равно что умереть. А что значит проигрыш для меня?
Традиционный тост за мертвых — надо пить до дна. Есть здесь нехитрая притча про двух мертвецов, старика и молодого: несколько лет подряд они пьют из одного кувшина, пока вдруг не обнаруживают, что вино в нем иссякло. Молодой удивляется, а старик объясняет: «Перестали за нас пить — забыли…»
Я выпил за обоих мертвецов, осушив бокал до дна.
8. ЗДРАВСТВУЙ, МОЙ ДАВНИЙ БРЕД!
Первым, кого увидел в Пулково после того, как на таможне основательно потрясли мой забитый старинным грузинским оружием чемодан, а меня подвергли личному досмотру (включая анальное отверстие, где я прятал «Данаю», 185 на 203), — Бориса Павловича. Ну, деятель! Не ему ли я обязан неожиданным вниманием со стороны пограничников? Спохватились.
— А мы уж боялись — не вернетесь, — сказал он.
— Мир не без сюрпризов, — сказал я, вспомнив про лазистанскую деревушку по обе стороны грузинско-турецкой границы.
— Улетели, не предупредив. Удивленно глянул на него:
— Не обязан. Ни как российский, ни тем более как американский гражданин. А вы как здесь оказались? — спросил я, шаря взглядом в толпе встречающих.
— Переигрываете, — отрезал Борис Павлович.
— Это вы переигрываете, — огрызнулся я. — Что вам от меня надо?
— По крайней мере — помощи. А пока что я — вам. — И взялся с другого боку за мой чемодан. Лавируя в толпе, мы направлялись к выходу. С другой стороны, почему не использовать архиврага в качестве бесплатного носильщика?
— Нет худа без добра, — сказал я вслух, не пускаясь в объяснения. И добавил, не обнаружив Никиту среди встречающих: — Мне надо позвонить.
— Дать вам телефон морга? — спросил Борис Павлович.
— Это у вас юмор такой?
— Какой там юмор! Хоть он и не в морге, а в анатомичке, или, как у нас теперь заумно выражаются, — в прозектуре. Сегодня утром почтальон, который принес вашу телеграмму, обнаружил труп вашего друга на пороге мастерской. — И впился в меня взглядом.
— Вы с ума сошли! — Я даже остановился. — Никита мертв?
— Мертвее не бывает.
— Задушен?
— Однозначно, — спокойно подтвердил Борис Павлович, будто ждал моего вопроса. — Типичный случай. Лицо почернело, глаза вылезли из орбит, язык изо рта…
— …сломаны шейные позвонки, в собственных экскрементах, — продолжил я.
— А вы откуда знаете? — Он подозрительно на меня покосился.
— По аналогии. Мне рассказывали, как была найдена Лена.
— Да, почерк, похоже, тот же. Даже дверь настежь, как при том убийстве. Но надо дождаться результатов вскрытия. Весь вопрос, почерк ли это прежнего убийцы или имитация его почерка? Если можно было подделать почерк Рембрандта, то тем более — почерк убийцы.
— Ну, вы узнаете, что это подделка второго убийцы под первого, — что это даст? Все равно первый убийца — Мистер Икс. Или Мисс Икс. Понятно, легче всего представить Сашу двойным убийцей, но не исключено, что кто-то его опять подставляет, коли не вышло в первый раз.
— Вы, например.
— Меня здесь не было.
— Вовсе не обязательно, что оба убийства совершены одним и тем же человеком.
— Меня здесь не было в обоих случаях. Когда его пришили?
— В этом вся загвоздка. Сейчас наши прозекторы над этим и бьются. Теоретически это можно установить с точностью до нескольких часов. К сожалению, наша патологоана-томия не соответствует мировым стандартам. О научных методах следствия у нас знают только понаслышке. В любом случае труп не первой свежести — это и ежу понятно.
— Может, стоит вызвать иностранного коронера, если ваши не'справляются? — предложил я.
Борис Павлович внимательно на меня глянул:
— Кабы не ваша телеграмма… Знакомых у него — считай, никого, а из сторонних до его мастерской никто не доходит — кому охота топать пешком? На всем этаже он один обитал. Да что я вам толкую? Вам лучше знать, хоть мы и следили за ним в связи с похищением «Данаи», но, к сожалению, кое-как. Когда вы его видели в последний раз?
— В последний? Я видел его всего один раз — перед отъездом в Грузию. Думал встретить на вернисаже, но его там не было, хотя сам Бог велел — коли работает в тех самых реставрационных мастерских, откуда свистнули «Данаю». Странно.
— Спасибо за подсказку, но он и так среди подозреваемых. Был. А почему вы к нему не зашли раньше?
— У меня есть еще знакомые в Питере.
— Догадываюсь.
— В мастерской мы пробыли недолго. Узнав, что Саша кончает жизнь самоубийством, помчались к нему.
— В полном составе?
— Да. Никита, Галя и я.
— И там?
— Что там? Как видите, Саша остался жив.
— Из вас надо клещами вытягивать.
— Не хочу, чтоб мои показания были использованы против Саши.
— Одного свидетеля мы уже опросили.
— Галю?
— Кого еще? Она же и труп опознала, хоть в этом и не было нужды. Так, формальности ради. Не хотите взглянуть?
Еще чего! От одной такой перспективы меня чуть не стошнило. Что утопленник, что удавленник — вид неприглядный. Да и труп не первой свежести. И какое отношение имеет это разлагающееся тело к живому Никите?
— Ни в коем разе! — отверг я любезное предложение Бориса Павловича. — К показаниям Гали мне добавить нечего. Мы с ней видели и слышали одно и то же. Что вы от меня хотите? Чтоб я подтвердил, что Саша бросился на Никиту и пытался его задушить?
— Пытался задушить? — переспросил Борис Павлович, похоже, искренне удивившись. — Это Галина Матвеевна почему-то не сообщила. Сказала только, что сцепились, но вы их растащили.
Досадно — проговорился! Почему Галя смолчала? Выгораживает своего миленка…
— Ровным счетом ничего не значит, — дал я тут же задний ход. Наоборот, выпустил пар — значит, успокоился. У них контроверзы с первой встречи. Два противоположных подхода к искусству: Саша — последний у нас в стране романтик, Никита — бескрылый позитивист, насмешник и охальник. Моцарт и Сальери в пушкинской интерпретации, с той только поправкой, что Сальери не отравлял Моцарта. Отсебятина родоначальника.
— Ничего точно не известно. Отравлял, не отравлял — потому и вопрос, что мог отравить.
— Видите! Двести лет прошло, а ничего толком не известно. И никогда не станет! А вы хотите за пару дней, с кондачка…
— Сравнили! Сейчас бы произвели вскрытие тела Моцарта — по крайней мере узнали бы, отравлен или нет. Криминалистика с тех пор двинулась вперед. С помощью вспомогательных дисциплин, конечно.
— Но криминалы тоже не стояли на месте. Прогресс параллельный и обоюдный. Весь вопрос, кто кого. Впереди, несомненно, преступный мир. Большинство преступлений остаются нераскрытыми. Особенно у вас в стране. Сколько за последние годы убито журналистов, политиков, священников, банкиров, предпринимателей. Хоть один киллер найден?
— Ни одного, — признал Борис Павлович.
— Иначе и быть не может. Преступник работает на себя, для него это вопрос жизни и смерти, а для вашего брата — вопрос продвижения по службе. Вот и сравните: инстинкт самосохранения и карьерный инстинкт. Преступник — это художник, а непойманный преступник — гений. Много ли найдется гениев среди сыщиков? Разве что в книгах! Шерлок Холмс, Пуаро, Мегрэ — это все недостижимый идеал, художественный вымысел, литература, без какой-либо зацепки за реальность. Если и есть связь, то односторонняя, обратная: влияние литературы на жизнь. Вас, к примеру, взять: начитались детективов, подражаете знаменитым сыщикам, мните из себя невесть что.
— Это что же, апология преступления?
— Считайте как хотите.
— А что, если мы все-таки раскроем это убийство? Если вы нам, конечно, пособите. К примеру, такой вопрос: если б вы не растащили ваших дружков, Саша мог, похоже, задушить Никиту?
— Похоже. Но не задушил же! Или вы думаете, что, не-додушив Никиту, явился к нему на следующий день в мастерскую, чтобы прикончить окончательно?
— На следующий день? А почему не в ту же ночь? Через час, через два. Я же говорю — у нас нет пока точного времени его смерти. И почему обязательно Саша? Если все произошло в ту ночь, то хочу вас успокоить: у вашего приятеля железное алиби. Галина Матвеевна провела ту ночь в его квартире. В одной, извините, с ним постели.
— Вот куда вы клоните! Если не Саша, то, выходит, я. Галина Матвеевна крупная специалистка по фабрикации постельных алиби: сначала Никите, теперь Саше. А если она его выгораживает? А если они действовали на пару? В любом случае лицо заинтересованное.
— Заинтересованное?
— А то как же! С той самой поездки в Сараево. — И я пересказал все, что узнал от Никиты.
— А как же ваш собственный роман с Галиной Матвеевной?
Меня не очень удивил его вопрос — все происходило у него на глазах, да мы и не таились. Плюс дополнительная информация от одного из нас — не все ли равно теперь, кто в нашей четверке был звонарем?
— Это не роман, а серия случек, — уточнил я. — Роман у нее с Сашей. Что касаемо наших с вами делишек, то выясните сначала, когда наступила смерть.
— А то мы не пытаемся!
— Но даже если его убили той же ночью, отсюда вовсе не следует, что я его убийца.
— Верно — не следует. Но если его убили той же ночью, ваше грузинское алиби никуда не годится.
— Безупречные алиби бывают только у преступников. Да и зачем мне алиби? Зачем мне было его убивать?
— Вот именно. Я и пытаюсь понять: зачем вы его убили? — И, выдержав паузу, добавил: — Если, конечно, это вы его убили.
— Если бы да кабы! Я не убийца, а спаситель: кабы не я, Саша придушил бы его в тот самый вечер, при двух свидетелях. У Никиты уже язык на сторону, хрипел да синел. Минутой позже — отдал бы Богу душу.
— Это меня как раз и интересует — как вы их разняли.
Не знаю, как насчет шейных позвонков — это покажет вскрытие, но достаточно было поверхностного осмотра, чтобы обнаружить здоровенный отек на виске покойника. По словам Галины Матвеевны, вы его чуть не изувечили, спасая от Саши. Так отшвырнули, что он головой о плиту.
— Было дело, — сказал я, а про себя обозвал Галю сучкой — сучка и есть! — Не рассчитал маленько. Но тогда не до того было. Лучше синяк, чем смерть. Помедли я немного, и Никите каюк.
— Ему в любом случае каюк. История, согласитесь, странная недодушенного задушили.
— От судьбы не уйдешь.
— Что вы имеете в виду?
— Его всю жизнь преследовал страх удушья. Случались даже астматические приступы — чуть ли не с детства. Думаю, из-за короткой и толстой шеи. А может, и на нервной почве. Никогда галстуки не носил, рубашки на верхнюю пуговицу не застегивал, шарфом обматывался только шелковым. После смерти Лены боялся, что его ждет та же судьба. Саша обещал свернуть ему шею. И свернул — кабы не я.
— А теперь представим, что его прикончил спаситель.
— Вы начитались детективов. Жизнь все сводит к простому знаменателю. Спаситель в роли убийцы или, если в обратном порядке, убийца в роли спасителя это парадокс. Да еще с разницей в несколько часов. Зато убийство убийцы — это закономерность, формула возмездия, гарант мирового равновесия, око за око, мне отмщение, и аз воздам, и прочее в том же духе.
— Я вижу, вы не очень опечалены его смертью.
— Скорее удивлен: странный дубль. А если опечален, то не столько его смертью, сколько обстоятельствами. Я подозревал его в предыдущем убийстве.
— Мы — тоже, — неожиданно сказал Борис Павлович. — Думали даже арестовать.
— А как же его алиби?
— Там не все концы сходятся. Оставался некий зазор во времени. Помимо Галины Матвеевны, никто больше его алиби на эти пятнадцать — двадцать минут, пока Саша находился в ванной, не подтвердил. Так, конечно, тоже сплошь и рядом случается, но в данном случае выглядело подозрительно. Не то чтоб мы полагали, что алиби фальшивое, но вот эта щель в четверть часа смущала. А для того чтоб Задушить человека, достаточно двух минут. Да вы, наверное, сами знаете.
— Как же, как же! Сызмальства только тем и занимаюсь. Накопил огромный опыт по удушению человеческих особей — могу поделиться. А если всерьез: что ж вы его не арестовали? Жив был бы по ею пору.
— Кража «Данаи» смешала все карты. На воле ваш приятель мог оказаться полезнее, чем в следственном изоляторе. Мы хотели использовать его как насадку, чтоб поймать крупную рыбу. Он мог быть исполнителем, а нам нужен был заказчик. В отличие от убийства, где преступление непоправимо и цель следствия — найти убийцу, в нашем случае важнее, чем вора, было найти украденное. Да и куда он от нас денется? Мы установили за ним наружную слежку, но не круглосуточную — у нас недостаток в людских резервах. Не углядели. Как вы догадываетесь, похищение картины из Эрмитажа для нас важнее очередного убийства на почве ревности, даже если Никита его и совершил, как мы полагали.
— А коли так, то нисколько не жаль. Да и что мертвецу с моей жалости? Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Сашу больше жалко. Он арестован?
— Задержан, — поправил меня Борис Павлович, когда мы вышли из здания аэропорта. — В качестве особо важного свидетеля. В данный момент его как раз допрашивают. Первое, что он сказал, рискуя тут же быть зачисленным в потенциальные убийцы: «Хорошая весть — жаль, что не я». А меня на вас бросили. Хотелось бы и вам парочку вопросов задать.
— Вы сказали, что занимаетесь не убийствами, а хищениями государственной собственности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27