На берегу они спешились.
– Что там у вас стряслось? – спросил Стоддарт, переводя дух.
– Этот человек, господин капитан, гонец из соседнего селения: подходят отряды Каподистрия.
– Что же вы будете делать?
– Драться, капитан.
Стоддарт пошел к шлюпке.
В ту ночь доносилась перестрелка, усиленная горным эхом. Дважды ухнула пушка, и английские моряки увидели отблески пламени. Лейтенант держал бриг наготове. Еще в Навплионе Абадиос сказал Стоддарту, что связан с Мавромихали через лазутчиков и что он, Стоддарт, узнает о дальнейших поручениях от Петро-бея… Лейтенанту показалось обидным плясать под дудку паршивого греческого торговца. «Чернявая устрица», – бранился Стоддарт, но послушно дожидался известий от мятежников.
– Под кормой шлюпка, сэр, – доложили Стоддарту, когда уж взошло солнце.
В ялике сидел грек в красной феске. Стоддарт узнал своего переводчика.
– Сражение проиграно, – сказал грек, ловко взобравшись по шторм-трапу, – отряды Петро-бея рассеяны, сам Петро-бей, сын его и брат едва унесли ноги.
– Ну, – процедил Стоддарт, – чего вы хотите?
– Петро-бей должен укрыться на борту вашего судна, сэр. Ему грозит арест.
– Где он? – сердито спросил Стоддарт.
– В нескольких милях к востоку, сэр. Я покажу.
Три часа спустя Мавромихали были на борту британского судна. Оно должно было доставить их на остров Идру, где уже готовились к новому восстанию против центрального правительства.
13
Матюшкин огибал мыс Матапан и думал о том, как бы поскорее добраться в Навплион. Но ветры дули слабые, а потом и вовсе заштилело, и «Ахиллес» потерял ход.
Штиль, по счастью, был недолгим. На исходе вторых суток Матюшкин велел паруса окатить водой, чтобы они, высыхая, натянулись получше. Все это было исполнено; бриг полегоньку двинулся вперед и, должно быть, в тот же день оставил бы за кормой мыс Матапан, как вдруг послышались выстрелы.
Шлюпка-четверка гналась за бригом. На четверке палили в воздух. Восемь греческих матросов, низко сгибаясь, стремительно заносили весла и быстро выпрямлялись, резко и сильно вырывая весла из воды. «Ахиллес» лег в дрейф. Четверка подвалила к борту.
– В чем дело, ребята?
Один из греков помахал конвертом.
– Давай!
То была депеша от Сахтури. Контр-адмирал извещал командира «Ахиллеса», что прошедшей ночью батальон регулярной армия занял последнее селение, принадлежащее мятежнику Мавромихали. «Однако сам Петро-бей, – писал контр-адмирал, – укрылся на корабле неизвестной нации. Корабль сей не поспел, конечно, еще выйти из Мессинского залива, но, очевидно, идет в открытое море. Ввиду чрезвычайной важности задержания мятежника Петро-бея прошу Вас, господин капитан, занять пост близ мыса Матапан. Вверенные моему командованию бриги расположатся на выходе из Мессинского залива, начиная от мыса Акритас и далее к востоку. Ближайшим к Вам судном будет бриг «Тималион», командиру коего капитану Чиприоти дано мною приказание снестись с Вами. Надеюсь, корабль дружественной России примет участие в арестовании государственного преступника и тем окажет еще одну услугу свободной Греции. Вы, господин капитан и кавалер, возможно, будете испытывать нужду в опытном лоцмане, а по сему позвольте предложить Вам услуги подателя сей депеши. Примите уверения…»
Федор задумчиво повертел в руках конверт. Однако задача… Каподистрия ждет боеприпасов. Но Сахтури извещает, что мятеж подавлен. Значит, нужда в порохе покамест не так велика… А Мавромихали, эта продажная сволочь, должен быть схвачен.
– Лоцмана на борт! – приказал Матюшкин. – Гребцам обождать.
Он ушел в каюту и сел за письмо к командиру греческого брига «Тималион». Надо сговориться с капитаном Чиприоти: выстрел под ветер – значит, вижу судно; два выстрела – прошу рандеву.
Вечер застал «Ахиллеса» уже не на востоке от мыса Матапан, а к западу от него. Матюшкин занял дозорный пост. С берегов Пелопоннеса натекали сумерки, делая море лиловым. В кают-компании на диване отдыхал грек-лоцман. Матросы на баке курили, рассказывали разные разности, что называлось по-корабельному «звонить в лапти».
– На Великом, значит, окияне, на сальном, братцы, на буяне, в Балтийском море был рекрут-горе… – напевно и негромко плел кто-то из марсовых. – Службу служил да по деревне тужил… Много спал да мало знал, а по ночам на вахту боцман шибко гонял… За что? А так! За то, что рекрут был дурак… Дураков не жнут, не сеют, в службе, как жерновом, мелют, дураки сами родятся да на наши руки валятся…
В полдень сблизились «Тималион» с «Ахиллесом», обменялись сигналами, опять разошлись. А перед вечером пальнула сигнальная пушка с греческого брига, и на «Ахиллесе» тотчас пробили тревогу.
Матюшкин увидел корабль, вопросительно взглянул на Скрыдлова.
– Точно так, «Феллоу», – сказал мичман.
Федор потер щеку. Союзник, черт побери… Вот штука!
– Греки идут наперерез «Феллоу», – доложил Скрыдлов. – Сигнал с «Тималиона», Федор Федорыч.
– Что такое?
– Уверяют, то самое судно, на борту которого Мавромихали.
– Ответьте: начинаем сближение.
– Слушаюсь.
«Тималион» и «Ахиллес» подходили к «Феллоу». Англичане не могли не видеть их.
– Молчит, Федор Федорыч.
– Что это, наконец, значит? – вслух подумал Матюшкин.
Лейтенант Стоддарт отнюдь не радовался союзникам. О, конечно, он бы всыпал этаким стрижам! Однако какой скандал грянет в высших сферах! И разумеется, на заклание отдадут его, лейтенанта Стоддарта. Ну а если греки знают, где этот чертов Мавромихали?
«Тималион» и «Ахиллес» подошли к «Феллоу». На английский бриг явился капитан Чиприоти, старый хитрец, с лицом загорелым, веселым, морщинистым.
– Позвольте поздравить вас, – ласково сказал Чиприоти.
– С чем же? – нахмурился Стоддарт.
– Адмирал шлет вам поздравления от имени президента.
– Не понимаю, сэр.
– О, скромность похвальная, – сиял Чиприоти, – похвальная скромность, капитан Стоддарт. Вам удалось схватить важного преступника, посягнувшего на законное правительство свободной Греции. Позвольте от души…
Стоддарт, краснея, протянул руку. У него был вид школьника, попавшего впросак.
– Контр-адмирал Сахтури, – продолжал грек, так и лучась всеми морщинами, – надеется исхлопотать у союзных адмиралов награду, достойную вас.
Стоддарт наконец понял. «Ну и бестия!» – подумал он, с уважением глядя на маленького человечка. А Чиприоти продолжал:
– Вы, конечно, теперь в Навплион. Сдать преступника законному правительству? Мне поручено сопровождать вас. И вот, – Чиприоти указал на русский бриг, – господину Матюшкину тоже. Не терпите ли вы в чем-нибудь нужды, сэр?
– Не-ет, – промямлил Стоддарт. – Благодарю вас.
14
Выслушав лейтенанта, Абадиос утратил свое любезное спокойствие. Ему страсть хотелось обругать красавчика, из-за нерасторопности которого старик Мавромихали угодил в темницу.
Однако какими бы полномочиями и доверием английских дипломатов ни был обличен грек-негоциант, он все же предпочел не выражать своих чувств вслух, ибо кулаки мистера Стоддарта заслуживали почтения, а склонность флотских офицеров к кулачной расправе была ему известна.
С кислой улыбкой Абадиос предложил лейтенанту кофе и ликер. Стоддарт весьма нелюбезно отказался. Его, видите ли, призывали на бриг какие-то неотложные заботы.
– Итак, мистер Стоддарт, – повторил Абадиос, провожая моряка в прихожую, – ваш «Феллоу» пусть дожидается распоряжений.
– Чьих? – буркнул Стоддарт.
– Моих, – наставительно и строго ответил Абадиос.
Стоддарт ушел, громко отстукивая каблуками.
Абадиос задумался.
Видит бог, он не щадил ни себя, ни капитала и в дело освобождения Греции внес свою лепту. Он и теперь бы поддерживал правительство, когда бы во главе не стоял Каподистрия. Граф, увы, ориентируется на российскую державу, а лучше британского льва нет и быть не может. О, конечно, граф человек умный, сердцем любящий родину, но его ориентация… Правда, он маневрирует искусно. Однако маневры прекратятся, едва турки будут окончательно сломлены… И сэр Байли намекнул недвусмысленно: приспело время решительных действий. Люди найдутся. Бедняга Каподистрия, у него мягкое сердце: он заточил в крепость лишь старого Петро-бея, а родственников не тронул, оставил в Навплионе под домашним арестом…
Недели две спустя Абадиосу удалось подкупить полицейского урядника, присматривавшего за Георгием и Константином Мавромихали. Подкуп удался без особого труда: урядник был столь же алчен, сколь и безобразен. А безобразен он был редкостно, хоть сейчас в кунсткамеру.
Почти каждую полночь бунтовщики являлись в дом Абадиоса. Он вел с ними осторожные разговоры. Оба готовы были вызволить Петро-бея из темницы и жестоко отомстить Каподистрия.
15
Президент надел темно-синий сюртук, надел шляпу, взял стек и вышел из дому вместе с ординарцем.
Было еще рано, но в улицах слышались голоса людей, торопившихся в церковь: в Греции, по старому обыкновению, заведенному в годы турецкого владычества, воскресные обедни служили чуть ли не на рассвете.
В переулке, у церкви святого Спиридония, небольшой и мрачной, но с веселой белой звонницей, уже собралась толпа, одетая в праздничные платья, и толпа эта, настраиваясь на серьезный и благочестивый лад, медленно втягивалась в храм.
Увидев президента, прихожане теснились к нему, кланялись. Каподистрия отвечал на приветствия. Вдруг он заметил Георгия и Константина Мавромихали. Ничего удивительного в том, что и они пришли в церковь, но какое-то неясное предчувствие заставило Каподистрия замедлить шаг. И не успел он поздороваться с Мавромихали, как грянули пистолетные выстрелы. Мавромихали стреляли почти в упор. Каподистрия был убит наповал.
Толпа закричала, послышались беспорядочные выстрелы. Все смешалось… Ординарец Кокони увидел, как один Мавромихали опрометью кинулся в переулок. Кокони выхватил пистолет, нажал курок. Осечка! Кокони выхватил второй пистолет. Выстрел. Беглец странно подпрыгнул, взмахнул руками, метнулся в сторону и скрылся из виду. Кокони озирался. Где же другой? Вокруг слышались крики, топот, плач. Сполошно звонил колокол, металась над церковью, роняя перья, голубиная стая.
Матюшкин проходил в тот час неподалеку. Он поравнялся с кофейной, увидел в окнах нескольких офицеров, а на площади солдат, которые, составив ружья, курили, дожидаясь развода караулов. Федор уже собирался свернуть за угол, когда услышал крики и выстрелы.
Солдаты побежали. Федор – за ними. Несколько минут спустя они были уже у церкви. Труп президента укладывали на носилки.
– Убийца там… Туда, вон туда, где крепость Ич-Кале, – сказал какой-то офицер.
– Давай! – чужим голосом скомандовал Федор.
Офицер кликнул солдат.
Они догнали беглеца на окраине города. Константин Мавромихали ковылял, прижимая руку к спине: пуля Кокони раздробила крестец. Солдаты ринулись вперед, едва не сбив с ног Федора, и настигли убийцу. Тот упал с криком: «Пощады, пощады!»
Когда Матюшкин подоспел, Константин корчился, изувеченный прикладами. Федор приставил к виску его пистолет, выстрелил. Мавромихали дернулся всем телом, точно на него плеснули кипятком, и затих.
Весь день Федор провел в Навплионе. Комендант Альмейда просил его помощи на тот случай, если заговорщики, воспользовавшись смертью президента, начнут мятеж. Федор послал своих гребцов на «Ахиллес», приказав мичману Скрыдлову изготовить орудия к бою, а людям раздать оружие.
Лишь поздним вечером, убедившись, что власть прочно удерживают сторонники Каподистрия, Матюшкин оставил берег.
Очутившись на борту корабля, в каюте, Федор почувствовал себя совершенно разбитым. Он опустился в кресло и долго сидел, неподвижно глядя перед собою, думая, что хорошо было бы вымыться и переменить платье, и не находя сил окликнуть денщика. Наконец он позвал его и велел нагреть воды, однако, когда денщик явился и сказал, что можно баниться, Матюшкин рассеянно кивнул, но с места не двинулся.
Федор, не зажигая огня, просидел в кресле чуть ли не всю ночь. Мысли его текли несвязно. То виделся ему труп Каподистрия с простреленной головою, с седыми волосами, выпачканными кровью, то Константин Мавромихали, которого он прикончил, как собаку…
А утром пришла депеша. Контр-адмирал Рикорд приказывал командиру брига «Ахиллес» направиться к мысу Вати, что на восточном берегу Пелопоннеса. Там, в пятнадцати милях к востоку от северной оконечности этого мыса, «Ахиллес» должен был соединиться с бригом капитан-лейтенанта Замыцкого и люгером лейтенанта Мятлева. Далее депеша сообщала, что на мысе Вати греки прижимают к морю превосходящие силы противника и русские ударом с кораблей должны принудить неприятеля к сдаче.
Депеша Рикорда призывала его действовать, и он вышел из каюты хмурый, с воспаленными глазами, но вышел так, как выходил много лет назад капитан Головнин навстречу океанским штормам: нетерпеливый, с быстрым, зорким взглядом.
Как и было приказано, три русских корабля встретились близ мыса Вати. Красивое то было зрелище, когда они сближались, облитые светом эгейской зари, и ветер, упругий, звенящий, пахнущий эгейской солью, надувал тяжелые, грубые паруса.
На «Телемаке» собрался военный совет. Капитан-лейтенант Замыцкой держался радушным хозяином. Лейтенант Мятлев, плечистый коротышка, дружески жал руку Матюшкина. Греческий полковник, приехавший с берега, богатырь в поношенном мундире и с рукою на перевязи, сказал русским офицерам несколько приветственных слов.
Боевые действия решено было открыть нынче. Десантную партию поручили Матюшкину. В заключение Замыцкой поздравил Федора с производством в капитан-лейтенанты; приятную новость велел передать Федору адмирал Рикорд. Все стали поздравлять командира «Ахиллеса». Федор благодарил, улыбаясь смущенно. Черт побери, он на поверку вовсе не чужд чинам и наградам.
Около полудня «Телемак», «Ахиллес» и «Широкий» приблизились к мысу Вати на картечный выстрел.
Федору десант был внове. Он волновался, играл желваками, чувствуя во всем теле нервную дрожь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17