Я обернулся, Алевтина лежала у стены, укрывшись с головой одеялом. Быстро раздевшись, я лег рядом с ней. Кровать была очень широкой, но подушка нашлась только одна, и лечь нам пришлось рядом. Возможно, в этом была воля провидения.
Когда я примостился, Аля высунула голову из-под одеяла, и наши лица оказались очень близко друг от друга. Было еще не очень темно, и я хорошо видел абрис ее щек, припухшие губы и блестящие немигающие глаза. Героическим усилием воли я заставил себя отвернуться и уставился на низкий потолок. Несколько минут мы молчали. Боком и бедром я чувствовал ее теплое, нагое тело. Я не шевелился, наслаждаясь нечаянным прикосновением. Ничего подобного я еще не испытывал.
Моя сдержанность успокоила девушку, и она придвинулась ко мне. Мы одновременно посмотрели друг на друга. Думаю, что мой настрой как-то передался ей.
Она глядела на меня неподвижным взглядом, как будто оценивая. Одновременно мы повернулись на бок лицом к лицу. Я обнял ее и прижал к себе.
Теперь я чувствовал своим телом ее груди, живот, ноги.
– Можно тебя я поцелую? – спросил я хриплым шепотом.
Она, продолжая смотреть на меня ставшими бездонными глазами, ничего не ответила, но еще ближе придвинулась ко мне.
Я нашел ее сухие, горячие, неумелые губы. Ее неопытность остудила меня, я попытался взять себя в руки, чтобы грубым порывом страсти не напугать и не сделать больно. Я ослабил объятия и начал нежно ласкать ее рот, раздвигая языком губы, втягивая их в себя. Наши языки сталкивались, а тела била нервная дрожь. Алю захлестнули новые ощущения.
Она все крепче прижималась ко мне низом живота. Я начал ласкать ее спину, постепенно опуская руку все ниже, пока не коснулся круглых, упругих ягодиц.
Плохо соображая, что делаю, я просунул руку сзади между ее ног и провел пальцами по горячей, влажной промежности.
Она сжала бедрами руку, ее мышцы начали ритмично сокращаться. Теперь девушка не только позволяла себя целовать, но и сама жадно ласкала меня.
Мы оба теряли голову. Не отпуская моей руки, зажатой бедрами, она просунула свою ногу между моих ног и начала двигаться вверх и вниз вдоль моего тела. Ее груди скользили по моей груди, мои пальцы все глубже погружались в ее нежную плоть. Мускулистое, влажное от пота бедро двигалось между моими ногами. Внезапно Аля изогнулась, вскрикнула, как от острой боли, и забилась в оргазме. Я попытался хоть как-то удержаться, но нежность захлестнула меня, и я излился на ее тело.
… Мы лежали рядом, под жарким одеялом, расплетя потные тела. Аля отвернула от меня лицо и ничего не говорила. Я подумал, что ее захлестнули новые ощущения, и не мешал разговорами. Рука моя продолжала нежно поглаживать ее спину.
Вдруг я ощутил, что девичье плечо начало мелко вздрагивать, потом послышались всхлипывания. Я поцеловал ее волосы. От них непривычно пахло какими-то травами и дымом.
– Ну, что ты милая, – сказал я. – Все хорошо.
– Грех-то, грех какой, – сквозь слезы прошептала девушка. – Прости меня, барин, не знаю, что со мной приключилось. Ты теперь меня уважать не будешь.
Эти глупости я слышал и в двадцатом веке.
– А ты меня, – грустно сказал я.
– Пошто тебя-то? – удивленно спросила Аля, переставая плакать.
– Так вместе же все делали. Вот и не будем теперь друг друга уважать.
Алю такой поворот мысли заинтересовал, и она надолго замолчала. Бедная крестьяночка, она даже толком не знала, что хорошо, а что плохо. Зажатая предрассудками воспитания, всем течением своей рабской, сиротской жизни, она, чуть высунувшись за рамки условностей, испугалась и спешила спрятаться в их скучную скорлупу.
Я представил себя на ее месте и понял, как ей должно быть стыдно своих порывов. Она не может понять, что за сила заставила забыть стыд и делать срамные, осуждаемые вещи с чужим мужчиной, да еще, по рабскому понятию, с не ровней, барином, при живом, венчанном муже.
Возможно, думая за нее, я сам создал и усложнил проблему. Женщины, как подсказывал мой опыт, по-другому, чем мужчины, относятся к сексу, в нем они как-то проще и органичнее нас.
Я лег на спину. Летний день, наконец, кончился, и в комнате стало совсем темно.
Эякуляция не принесла облегчения. У меня даже не прекратилась эрекция. По-прежнему, может быть, только чуть менее остро, чем раньше, я хотел эту девушку. Я начал изнывать от жары под ватным одеялом. Аля по-прежнему ничего не говорила, изредка еле слышно всхлипывая. Осторожно, что бы не испугать ее, я потянул на себя одеяло, и оно неслышно соскользнуло на пол.
Аля лежала на боку, спиной ко мне, спрятав лицо в подушку. Вид ее обнаженного тела вызвал у меня острое желание. Я хотел погладить ее, но побоялся, что не смогу совладать с собой и возьму без подготовки, грубо и больно, чего мне в этот момент неудержимо захотелось.
Я уже который раз уставился в низкий потолок и начал глубоко дышать, пытаясь отогнать наваждение. Чтобы немного успокоиться, следовало переключиться на другую тему, и я начал вспоминать свои московские дела. Пока я занимался обузданием инстинктов, моя подруга, лишившись символической защиты от моих глаз, окончательно впала в панику. Она закрыла голову руками и сжалась в комочек, пытаясь стать невидимой.
У меня хватило ума и такта не насиловать ее стыдливость, а перевести отношения в другую плоскость. Я подышал ей в ухо и начал щекотать завитки волос на затылке.
Аля замотала головой и попыталась глубже спрятаться в подушку. Я оставил в покое голову и начал щекотать ступни. Девчонка долго крепилась, отдергивая ноги, наконец, не выдержала, прыснула и включилась в игру.
Мы долго возились, гоняясь друг за другом по огромной кровати, пока Аля не устала и не вытянулась навзничь, почти перестав меня стесняться. Я наклонился над ней и заглянул в глаза. Смех в них угас, как и смущение. В темноте они казались черными. Потом у девушки дрогнули и опустились веки. Она потянулась ко мне, приоткрывая губы. Я нежно, едва касаясь, поцеловал их. Она попыталась ответить, но я спустился ниже и начал целовать подбородок и шею. Шея была нежная и теплая, я нашел губами ямочку между ключиц и жилку с пульсом.
Целуя ее, я одновременно ласкал рукой груди и живот. Аля лежала, замерев, изредка конвульсивно вздрагивая, когда ощущения были слишком острыми. Наконец я дошел губами до мочки уха, а рукой до кустика волос внизу живота.
Ноги у девушки были плотно сжаты, и я чуть просунул палец между ними. Под моей рукой мелко дрожали мускулы. Я попытался, не применяя силы, развести ноги, но они еще сильнее сжались…
… Наивно было думать, что девушка выросшая на природе, да еще и проведшая всю жизнь в людской, не была знакома с механикой зачатия. Она, несомненно, понимала, к чему я стремлюсь, но из боязни греха и из инстинкта самосохранения стремилась противостоять этому.
В принципе, она была права. На ее памяти, думаю, было достаточно примеров мужского коварства, насилия и сломленных женских судеб. Не ее вина, что она знала только животную сторону отношений мужчин и женщин, очень редко освященную и облагороженную любовью. В конце концов, кто я для нее – чужой скучающий барин, обманной лаской завлекший бедную сироту.
С другой стороны, не думая и не представляя возможности долгосрочных отношений, я и сам не хотел брать грех на душу, какой бы желанной ни была для меня Алевтина. Мне, кстати, никогда не нравились разовые связи. В любом деле нужна слаженность партнеров, особенно таком значимом…
Достаточно грамотный в сексе, во всяком случае, для восемнадцатого века, я понимал, что если хочу завоевать эту женщину, то должен буду преодолеть целый комплекс почти непреодолимых преград. Пока что нас объединяло только желание быть вместе. Все остальное, от опыта до ментальности, у нас было просто несовместимо.
Мне нужно быть мудрым и терпеливым, ей – хотеть измениться.
… Я продолжал ласкать ее, почти не проявляя агрессии. Мы оба устали от возбуждения. Нужно было на что-то решаться, или соединяться, или оставить друг друга в покое.
– Барин, – вдруг сказала Алевтина, – ты же обещал меня пожалеть.
Я как будто споткнулся на бегу.
После поэтического безумия этой ночи меня нечаянно приложили об стену. Я встал с постели и, подойдя к окну, зажег стоящую на подоконнике свечу. Комната осветилась неверным колеблющимся светом. На востоке небо начинало розоветь.
Я хотел закурить, потом раздумал.
– Барин, – послышался тихий шепот. – если ты обижаешься, я согласная.
Я сел в ногах кровати и взял в руки маленькие девичьи ступни. Меня всегда поражали и женская мелочная расчетливость, и самопожертвование. Прямо как по Карлу Марксу: «Единство и борьба противоположностей».
Ступни у девушки были жесткие, с толстой кожей на подошвах от постоянной ходьбы босиком.
– Сладко-то как, – грустно сказала она, поджимая ноги, – однако ж, все это баловство.
– Без баловства и людей на земле не было бы, – сообщил я ей прописную истину.
Она меня не слушала. Ее в данную минуту больше волновало то, что я вижу ее шершавые, в цыпках ноги. Она попыталась убрать их из моих рук.
Я выпустил ступни и начал гладить ее икры и колени. Аля подтянула ступни под ягодицы, освободив мне этим место на кровати.
Я переполз ей в ноги и лег так, что мне стало видно ее снизу.
Она вцепилась пальцами в простыню и сжала колени. Между икр, в мечущемся, неверном свете свечи, в конце сведенных бедер, я видел прекрасное и загадочное женское таинство.
У меня мгновенно пересохло во рту.
Опять надвигалась неконтролируемая, дикая страсть. Я закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул, борясь со зверем внутри себя.
Девушка лежала, не шевелясь, конвульсивно сжимая и разжимая руки.
Я гладил ее бедра и колени, постепенно разводя их. Она слабо сопротивлялась, позволяя мне раскрыть себя.
– Барин, барин, – сорвался с ее губ угасающий шепот.
Тело девушки обмякло, и ноги бессильно распались на стороны. Она была в глубоком обмороке. Я провозился около получаса, пока Аля полностью не пришла в себя.
Сексуальный накал прошел, и начинать все с начала у меня не было сил. Аля тихо лежала на боку и, не моргая, глядела на меня темными ночными глазами. Нудно звенели комары.
Я намазал ее и себя защитным кремом, опустил голову на подушку и провалился в сон.

Глава девятая

Проснулся я около восьми часов утра от стука в дверь. Али в комнате уже не было. Попросив подождать, я встал и оделся. За дверями стоял незнакомый франтоватый мужичок в косоворотке, воняющих дегтем «смазных» сапогах, затейливо стриженный «в скобку». Как я уже упоминал, прически у мужчин были двух типов: «в скобку» и «под горшок». Для любознательных могу пояснить разницу: в первом случае на голову надевался горшок, и все торчащие из-под него волосы обрезались по кругу; во втором – волосы сзади и с боков ровнялись на одном уровне, а впереди выстригалась челка над глазами. Получалась франтоватая модельная прическа.
Разбудивший меня мужичок был именно таким франтом. Судя по сопровождавшему его запаху, с приличного бодуна.
– Чего тебе? – спросил я, рассматривая сверху вниз его намазанную деревянным маслом, лоснящуюся голову.
– Мыться прикажете? – угрюмо спросил он, не глядя на меня.
– Давай, – согласился я.
Я не очень представлял, как в старину решались немаловажные проблемы личной гигиены.
Если верить Корнею Чуковскому, то это должен быть «умывальник, кривоногий и кривой». Помнил я и иллюстрацию из «Мойдодыра», однако это было в начале двадцатого века, а никак не в восемнадцатом. Ничего похожего на приспособления для умывания я пока в доме не встречал.
После довольно долгого отсутствия вернулся мой мужичок с фаянсовым кувшином, а за ним два подростка внесли деревянную бадейку.
– Слить тебе, барин? – равнодушно спросил лакей, глядя не на меня, а в сторону.
– Спасибо, сам управлюсь.
– Нужен буду, кликни, – скорбно вздохнув, сказал мужичок и вышел из комнаты.
Управляться без посторонней помощи было неудобно. Но еще неудобнее, рассудил я, демонстрировать неподготовленной аудитории жиллетовскую бритву и зубную щетку.
Моя «нестандартная», мягко говоря, одежда и так вызывала интерес, близкий к панике.
Представляю, какие мифы пробудил бы тюбик с зубной пастой!
Кувшин с водой был большой и тяжелый. Чтобы выйти из положения, я поставил его на край стола, а под него пододвинул деревянную бадейку.
В это время в дверь постучали, и, не дожидаясь разрешения, в комнату вошел Антон Иванович.
Несмотря на наши вчерашние злоупотребления горячительными напитками, он был свеж и румян, как майское утро.
– Долго спишь, сродственник, – вместо приветствия сказал он, широко улыбаясь. – Я уже к заутрене сходил, искупался, а теперь тебя жду к завтраку. Ты что это один моешься? – удивленно спросил он, глядя на мои приготовления.
– Боюсь твою дворню напугать техническими чудесами. Посиди минут десять, я скоро буду готов.
Заинтригованный, он уселся на стул в ожидании чудес.
Чистка зубов произвела на предка порядочное впечатление. Он завладел тюбиком, попробовал пасту на вкус и потребовал объяснений.
Я процитировал на память надоедливую рекламу зубной пасты.
Однако по-настоящему «культурный шок» произошел от бритвы с плавающими лезвиями. Увидев, как легко и быстро я побрился, предок захотел испробовать бритву на себе.
Я заменил в станке лезвие, выдавил ему на подбородок пену для бритья и объяснил, как нужно действовать. Антон Иванович внимательно рассмотрел лезвие и осторожно провел им по щеке. Эффект превзошел все ожидания.
– Ну, ты меня утешил! – говорил он через несколько минут, трогая гладко выбритое лицо. – До чего же гений человеческий дойти может! Англицкая, поди вещь?
– Кажется, хотя, возможно, и американская. В наше время такие штуки во многих странах делают.
– И в России?
– В России тоже, только похуже.
– Значит, как и ныне, все у нас похуже.
– Почему все? В России много лет было самое лучшее вооружение, нас весь мир боялся. Даже называли «империя зла».
– Так и сейчас то же самое, все боятся. Разве что французы…
– Французов вы победите через несколько лет, – утешил я Антона Ивановича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37