головы. И Хантеру пришлось потратить несколько часов, чтобы наложить швы на пробитые черепа, поставить на место вывихнутые челюсти, выправить свернутые носы, загипсовать сломанные руки. "Грубая работа, - ворчал он про себя. - Всю квалификацию потеряешь!" Однако операции он делал ловко и уверенно. У доктора тряслись пальцы от усталости, когда он отпустил последнего пострадавшего. Немудрено, что он пришел в ярость: вместо того, чтобы разлечься, наконец, на мягком медицинском диванчике, посасывая из заветной фляжки, ему приказали заняться раненым туземцем, которого десантники втащили на плечах в приемный покой. Вот тут Веселый док выложил им все, что он думает и о них, десантниках, и об их родителях, которые чурались противозачаточных средств, и обо всей армии Соединенных Штатов. Но делать было нечего - долг есть долг. Теперь, если туземцу и предстоит умереть, он сделает это по всем правилам медицинской науки.
- На стол! - скомандовал Хантер фельдшеру.
Двери операционной закрылись. Десантники умчались в бар, снимать напряжение после боевой операции. Пилот улетел за сержантом Вестуэем и остальной группой. В приемном покое остались только журналисты. По молчаливому соглашению они не кинулись к телефонам передавать "жареную" информацию: каждый понимал, что сенсационный сам по себе факт ликвидации последней банды времен второй мировой войны блекнет на фоне тех необычных событий, свидетелями которых они стали. Да и конкурентов у них не было. Они уже выясняли, что полковник Стивен, командир базы, вылетел в Манилу на совещание к командующему, а лейтенант, исполняющий сейчас его обязанности, не решился передать дальше необычную информацию, полученную по рации. Ждал сержанта.
Вестуэй вернется на базу в лучшем случае часа через полтора. Пока это он доложит лейтенанту, пока тот тщательно обдумает текст радиограммы на Лусон, пока эти сведения станут достоянием журналистов, аккредитованных в столице архипелага... По самым скромным подсчетам у них в запасе двенадцать часов чистого времени. Сейчас они монополисты: никто не передаст информацию раньше их.
Они не разговаривали друг с другом. Сидели в разных углах, курили. Каждый воспринял сногсшибательное известие по-своему. Браун был необычайно сосредоточен. Сгорбившись на диванчике, упершись руками в колени в классической позе лихих шерифов из вестернов, он до сих пор старался что-то понять, и по лицу его то и дело пробегало облако недоумения. Бедворт, напротив, свободно развалился в кресле и, казалось, ни о чем не думал. Лишь губы его время от времени кривила скептическая усмешка. Так прошло полчаса.
Внезапно дверь операционной распахнулась, и Хантер - взъерошенный, растерянный, злой, с вытаращенными глазами и мокрым лбом вывалился в приемный покой. Не говоря ни слова, он рванул дверцу холодильника, выхватил из заледенелого нутра бутылку и жадно припал к горлышку. Опытным глазом Браун определил, что это был основательный, профессиональный глоток.
- Чтоб мне никогда больше не увидеть Аризоны, если кто-либо еще сталкивался с чем-то подобным! - выругался Веселый док и снова припал к бутылке. Журналисты мгновенно очутились возле него. Оторвавшись вторично от горлышка, Хантер дико глянул на них, недоумевая, что это за типы и как они очутились здесь, и, вспомнив, злорадно ухмыльнулся.
- Держу пари, ребята, на ящик виски против спичечного коробка, что вы не осмелитесь написать о том, что я вам сейчас покажу. Иначе ваши боссы решат, что вы растворили в спирте последние мозги, которых у журналистов и так ограниченное количество.
- Слишком много слов тратите, док, - спокойно отпарировал Браун. - А слова - это ценность, эквивалентная свободно конвертируемой валюте. Хотите, я скажу, чем вы собираетесь нас поразить?
И Хантер и Бедворт недоуменно уставились на него.
- Булыжник, проткнувший этого человека, стал частью его организма, - невозмутимо продолжал Браун.
Не прислонись Хантер заранее к холодильнику, он бы упал.
- С ума сойти, верно! Камень не только врос в тело, он начал пронизываться кровеносными сосудами. Это как раковая опухоль. Только не поймешь, кто же тут играет роль онкогена, кто кого растворяет. Но как вы догадались, мистер?
Вопрос повис в воздухе: журналисты были уже в операционной, где у стола застыл полностью потерявший способность двигаться и говорить фельдшер. И на их глазах случилось невероятное.
В обнажающем свете бестеневой лампы на белой простыне резко выделялось смуглое, худое тело с выступающими ребрами. Маска была снята, но больной еще не пришел в сознание, хотя толстые, почти без ресниц веки изредка трепетали, словно силились раскрыться. Но журналисты не смотрели на его лицо. Их глаза были прикованы к левому боку раненого, где между четвертым и пятым ребром наливался синевой и пульсировал огромный нарыв. Казалось, он вот-вот лопнет... Бедворт даже отступил на шаг, загородившись объемистым баллоном аппарата "искусственное легкое". Но нарыв не лопнул. Вдруг пульсация прекратилась, и сине-багровый желвак за несколько минут ушел внутрь, будто растворился в теле. А еще через минуту Таникава раскрыл глаза и медленно, неуверенно встал на ноги.
- Век не видать мне родной Аризоны! - как-то безнадежно ахнул Хантер и сделал очередной внушительный глоток.
Наступило молчание, тем более тягостное, что никто из них не решался заговорить, хотя каждого буквально распирало от вопросов. Бедворт был на грани истерики. Хантер сник и непрестанно проводил по лицу трясущейся рукой, будто сомневался: он ли это? Браун ушел в себя - казалось, он сопоставлял то, что видит, с теми воспоминаниями, которые наконец-то сумел вызвать из глубины памяти.
...Дверь распахнулась, и в операционную ворвался Вестуэй - в берете, надвинутом на самые глаза, в грязяом комбинезоне, с автоматом на боку и сигаретой, зажатой в уголке рта. На фоне ослепительной хирургической белизны он резал глаз, как корявый замшелый пень среди скульптур музея изящных искусств. Хантер никак не отреагировал на такое вопиющее нарушение правил.
- Кажется, успел вовремя, - заявил бравый сержант, оглядывая всех твердыми прищуренными глазами и мгновенно оценивая обстановку. - Недаром пилот всю дорогу гнал, на форсаже. Вы молодец, док, быстро поставил его на копыта. Ну, приятель, давай в кутузку. Теперь твое место за решеткой, как у макаки в зоопарке.
Последние слова, относились к Таникаве. Он покорно шагнул вперед. Подмигнув присутствующим, Вестуэй ткнул дулом автомата в спину арестованного, и дверь за ними закрылась.
В ту же ночь, которая, кажется, никак не хотела кончаться, в маленьком номере военной гостиницы между журналистами происходил серьезный разговор.
- Нас поднимут на смех, - сказал Бедворт после долгого молчания.
Они полулежали в удобных раскладных креслах, разделенные низким столиком. На его полированной, поверхности матово поблескивала почти полная бутылка и два бокала. Каждый отпивал виски, маленькими глоточками - не по желанию, а чтобы продлить паузы в разговоре. Ситуация была из тех, что требовали ясной головы и полного напряжения сил.
- Мы потеряем репутацию, - опять сказал Бедворт.
- Вполне возможно, - отозвался Браун, делая символический глоток и попыхивая трубкой. - И тем не менее мы обязаны написать все, что видели.
- Но почему мы должны выкладывать все сразу? Что нам мешает ограничиться информацией о поимки последнего диверсанта? А потом, когда сюда сбегутся ребята из других контор, мы первыми дадим остальные подробности. Но тогда их повторят все.
Они попали в ту не столь уж редкую ситуацию, которая на журналистском сленге называется групповым капканом. Когда несколько репортеров натыкаются на один и тот же факт, они вынуждены сообщать о нем одинаково. В противном случае считается, что тот, кто пропустил какие-либо подробности, сделал работу некачественно. Это уже забота редакции, как она препарирует твое сообщение в своих интересах. Но Бедворта передергивало нри одной мысли о том, какой хохот поднимется в агентстве, когда там прочитают его репортаж из операционной. О филиппинской хирургии-то уже говорят с усмешкой, а уж о булыжнике, растворяющемся в теле... И он напрочь забыл о предыдущем споре с коллегой сутки назад, не думал о том, что их роли так разительно переменились. Просто сейчас были другие обстоятельства.
- Мы обязаны написать все, что видели, - спокойно повторил Браун. - Хотя бы потому, что из всех сегодняшних событий это - самое важное. Последыши второй мировой - это прошлое. Камень, становящийся компонентом человеческого организма будущее. И будущее страшное. Это я тебе как бывший биолог говорю. Ядерная бомба - детская игрушка перед этой штукой.
- Но где гарантия, что все это не мистификация, как пресловутая филиппинская хирургия? По-моему, на этом архипелаге живут большие выдумщики. В конце концов, что мы знаем? Было два диверсанта, один расгворился в скале... Да полно, существовал ли он, этот Като?
- Существовал. И был очень толковым парнем.
- Можно подумать, что вы старые знакомые, - фыркнул Бедворт.
- Так оно и есть, - невозмутимо подтвердил Браун. - Я два года прожил с ним в одной комнате, когда учился на биологическом факультете. Я был студентом, он кончал аспирантуру. И хотя он постарше меня лет на пятнадцать, это не мешало нам дружить.
Бедворт даже поперхнулся дымом и долго не мог откашляться.
- Это может быть простым совпадением, - сказал он наконец, вытирая платком выступившие слезы. - Разве один Като в Японии? Чтобы толковый ученый стал простым солдатом...
- Именно он и стал. Только не простым. Лет двадцать назад я случайно узнал, что он служил у генерала Сиро Исии.
- Ладно, - отступил Бедворт, - предположим. Но этот тигр в дереве, человек в скале... Может ли быть такое слияние мертвой и живой материи?
- Ну, назвать дерево мертвой материей трудно. Скала... Так мы сами это только что видели. Какая разница - человек в скале или скала в человеке? В конце концов, что тут удивительного? Разве не содержится в человеческом организме множество элементов, которые мы относим к мертвой природе, вплоть до железа? Вспомни кораллы, которые состоят из известняка, а питаются органикой. Наконец, вирусы... Науке до сих пор неясно, живая это материя или мертвая. А как они распоясываются в клетках! Но не в этом дело.
- А в чем же?
- А в том, - криво усмехнулся Браун, - что все это я давно видел: и змею в воздухе, и тигра в дереве, и человека в скале...
- Где? - почти закричал Бедворт.
- На одной картине, там все это было. И храм был, и голубая лужа.
- Какая еще лужа?
- Таникава почему-то ничего не сказал о ней. Возможно, просто не дошел до храмовой площади. И это его спасло. А на картине была лужа. И чувствовалось, что она - самое главное.
- Что же это за картина? Где ты ее видел?
- Долгая история, - вздохнул Браун. - И не очень веселая. Не будем ее вспоминать. Да и не в ней суть. Короче говоря, я настаиваю на полном тексте.
В конце концов они пришли к соглашению: дают полный текст, но за двумя подписями. Уже сама необычность этого заставит руководство обеих редакций задуматься и не отправлять скоропалительно материал в корзину. А также не выбрасывать из нее ни одного слова из опасения, что другая редакция напечатает полный текст. И утром в Штаты ушли две идентичные телефонограммы, начинающиеся так: "Висящая в воздухе змея, вросший в дерево тигр, растворившийся в скале человек - все это, по словам последнего диверсанта второй мировой войны Муцуки Таникавы, он видел собственными глазами..."
Расчет оказался точным. Эта заметка появилась и в "Оклахома стар" и во многих других изданиях, получающих информацию от Ассошиэйтед Пресс. Миллионы людей с интересом прочитали ее. А несколько человек прочитали с интересом профессиональным и тут же начали действовать.
6
Том Клаузен прислонился к металлическому столбу ограды как человек, которому некуда спешить - руки в карманах куртки, одна нога перекинута за другую, в зубах сигарета. Ни дать ни взять богатый бездельник, обитающий на этой улице. Беда только, что богатые бездельники с этой улицы не подпирают спинами ограды. Они вообще редко показываются здесь лишь прошелестит шинами могучий автомобиль, на мгновение замрет перед легкими узорчатыми воротами, охраняемыми электроникой, и скроется за кустами, что тянутся до самых особняков. Пешком по Парк-Лейн не ходят, разве лишь полисмены, да и то по ночам. Днем эта улица словно вымирает, и Том сейчас чувствовал себя как на витрине.
Он выругался вполголоса, будто кто-то мог услышать. Ни паба *, ни аптеки, ни магазина - эти толстосумы придумали совершенную систему охраны. Днем ты весь на виду, а ночью в особняках бдит электроника. Для бывшего авиационного механика отключить сигнализацию,, может, и не проблема, но как к ней подобраться?- Не будешь же торчать у ворот, пытаясь определить принцип электронной охраны - фотоэлемент, лазер, температурные датчики...
Том звобно плюнул на чисто отмытые плиты тротуара. Вот уже месяц он без работы - с тех пор, как у этого проклятого филиппинца разлетелась турбина. Конечно, он виноват: надо было внимательней отнестись к информации командира лайнера. Если бы не Кета Флеминг... Он снова плюнул. Наваждение, что ли, на него нашло? Из-за какой-то девчонки, каких пруд пруди, так рисковать! Счастье еще, что лайнер благополучно приземлился, иначе не миновать бы ему тюрьмы. Том совсем не тосковал по Кети. Как только его вышибли из аэропорта, он если и вспоминал об этой девице, так только с глухой злобой, считая ее виновницей всех своих бед. Зато он тосковал по бару с бильярдом на пятьдесят девятой улице, по кинотеатру рядом, по пройдохе букмекеру Нейлору, у которого он частенько ставил на верную лошадь, но она, увы, далеко не всегда выигрывала скачку...
Худая слава бежит впереди человека. Во всем огром
* Паб - закусочная.
ном городе не нашлось места для классного механика-двигателиста, хотя нужда в таких специалистах была немалая, это он знал наверняка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22