Но случилось так, что все его расчеты были уничтожены. Донна Инесса полюбила Симона и была с ним торжественно обручена в капелле замка Васконселлос. С этой минуты глухая неприязнь затаилась в сердце дона Луи. В его любовь к донне Инессе примешивалась большая доза расчета. Успех Симона отнимал у него не только любимую женщину, но и громадное состояние, а Луи был не такой человек, который мог простить такую вещь. Побежденный с этой стороны, но не потеряв надежды, так как во всяком случае брак еще не был заключен, он обратил все свои мысли к честолюбивым планам, положил себе целью найти кратчайший путь к вершинам власти.
Между тем здоровье старого графа все больше ухудшалось. Приближалась минута, когда братья, свободные в своих поступках, должны будут выбрать себе место и роль в свете. До сих пор воля Жуана Сузы удерживала их в Васконселлосе, но со смертью графа уже не было бы власти, которая могла удержать их в замке.
Луи очень хорошо знал это и действовал сообразно. Он собирал, насколько возможно, подобные сведения обо всем, что происходило при дворе. С его именем и при помощи ловкости и смелости он надеялся играть не последнюю роль при таком короле, как Альфонс VI. Этому плану представлялось одно препятствие: Конти, этот плебей, которого случай и безумный король сделали вельможей. Луи долго спрашивал себя, следует ли ему бороться против фаворита или же служить ему. Наконец его хитрый ум нашел третий выход — он решил обмануть фаворита.
К несчастью, ему недолго пришлось ждать случая привести в исполнение свои планы. Старый граф был уже давно болен, но вдруг случился кризис, который ускорил развязку.
Однажды ночью братья были разбужены криками отчаяния.
— Граф умирает! — говорили в замке.
Луи и Симон бросились в комнату отца. Граф оставил постель и сидел в старом кресле с гербом Суза, в котором, по преданию, умирали все представители этого знатного рода, начиная с Рюи Суза по прозванию Испанец, приехавшего из Кастилии при короле Мореплавателе.
Граф был бледен и неподвижен; печать смерти уже виднелась на его челе. Графиня, стоя около мужа на коленях, плакала и молилась, капеллан замка шептал на ухо умирающему последнее прощание христианской души с землею. Братья также опустились на колени, и когда капеллан произнес последнее слово молитвы, они, в свою очередь, подошли к отцу. Их присутствие, казалось, оживило старика, в глазах которого сверкнула искра жизни.
— Прощай, — сказал он графине. — Я надеюсь, что Бог даст мне силы исполнить перед смертью последний долг, оставь меня с сыновьями.
Донна Химена пыталась протестовать.
— Нам надо расстаться, — повторил больной, — мои минуты сочтены. Прощай! Дай тебе Бог счастья в этой и будущей жизни, как ты того заслуживаешь!
Графиня поцеловала уже холодеющую руку человека, который был ее единственной любовью, и медленно удалилась. По знаку больного слуги также вышли.
— Отец мой, — сказал граф капеллану, — вы вернетесь через несколько минут, чтобы присутствовать при моей смерти, а теперь оставьте нас.
Когда капеллан вышел, Жуан Суза остался один с сыновьями, которые опустились перед ним на колени. Несколько мгновений старик глядел по очереди то на одного, то на другого сына, как будто смерть дала его взгляду власть читать в глубине души.
— Будь благоразумен, — сказал он Симону. — Будь отважен, — сказал он Луи.
Потом граф на минуту закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями.
— Вы молоды, — продолжал умирающий, — широкая будущность открывается перед вами. Я вам оставляю имя Сузы таким, каким мне передал его мой отец, незапятнанным и славным. Если когда-нибудь кто-нибудь из вас очернит его… Нет, в это я не верю!.. Десять лет тому назад я оставил двор, полагая, что не могу долее там оставаться, не действуя против своей совести. Может быть, я был не прав. Обязанность гражданина — трудиться постоянно, даже тогда, когда он знает, что его труд бесполезен. Исправьте мою ошибку, дети мои, если только я ошибся. Португалия в опасности: она нуждается во всех своих детях. Поезжайте в Лиссабон! Там, говорят, есть презренный лакей, более могущественный, чем какой бы то ни было знатный вельможа. Раздавите этого недостойного фаворита, но спасите короля. Спасите короля, во чтобы то ни стало, страдайте за него, умрите за него!
Голос старика звучал как в лета его молодости. Его взгляд сверкал странным блеском. Он выпрямился на старинном кресле своих предков.
Молодые люди слушали, опустив голову и со слезами на глазах. При этих благородных и торжественных словах Луи чувствовал, как все, что в нем было добродетельного, поднималось в его душе. Симон уже заранее шептал клятву повиноваться своему отцу.
Граф продолжал:
— Изменники будут вам говорить: мы всемогущи, помогите нам, и вы будете разделять наше могущество, не слушай их, дон Луи. Ложные мудрецы будут говорить вам: король неразумен, король ничего не сделает для счастья и славы Португалии. Симон, ты горячо любишь свою родину, не слушай этих изменнических советов. Будьте оба верны, благородны, и непоколебимы; помните, что вы носите знаменитое имя Сузы. Граф Кастельмелор! — Луи вздрогнул и поднялся. — И вы, Симон Васконселлос! Положите руки на мое сердце, которое через несколько минут перестанет биться и поклянитесь действовать против изменников, окружающих трон Альфонса VI.
— Клянусь! — вместе сказали оба брата.
— Клянитесь, что вы будете защищать короля с опасностью собственной жизни.
— Клянусь, — слабо произнес Луи.
— Дай Бог, чтобы мне представился случай исполнить мою клятву, — с воодушевлением вскричал Симон: — Клянусь!
— А я благословляю вас, дети мои, — прошептал Жуан Суза, голос которого вдруг ослабел.
— Отец, дорогой отец! — вскричал Симон, рыдая и покрывая поцелуями руки умирающего.
— Прощай, Симон, — еще раз повторил граф, — ты будешь благороден. Прощайте, дон Луи, дай Бог, чтобы вы были таким же. Позовите сюда капеллана, теперь я покончил с этим светом.
Полчаса спустя старого графа не стало. Исполняя его волю, вдова и сыновья отправились на следующий месяц в Лиссабон, вместе с донной Инессой Кадаваль.
Впечатление, произведенное на дона Луи словами умирающего отца, было коротко и не глубоко. В день своего приезда в Лиссабон, еще не успев представиться королю, он уже отправился к Конти и постарался распознать характер этого человека. Он без труда открыл, что живейшим желанием фаворита было войти в связь с лучшими фамилиями старинной знати. Он в глубине души был очень рад этому открытию, так как оно облегчало ему возможность войти в сношения с фаворитом.
Глава VI. КОРОЛЬ
Рано утром на следующий день молодой граф Кастельмелор и Симон Васконселлос сели на лошадей, чтобы ехать во дворец Алькантары, где Генрих Мура-Теллец маркиз Салданга, кузен их матери, должен был представить их королю. Они ехали через город в сопровождении большой свиты, соответствующей их богатству и происхождению. Люди останавливались, встречая этот роскошный кортеж, говоря что уже давно не видали двух юных вельмож такой красивой наружности и двух братьев, до такой степени похожих друг на друга.
— Это близнецы Суза, — говорили со всех сторон, — сыновья старого графа Кастельмелора, который удалился от двора из ненависти к проклятым англичанам. Дай Бог, чтобы дети походили на отца!
В конце предместья Алькантары дорогу загородили носилки без герба, которые полностью заняли ворота. Свита Кастельмелора потребовала, чтобы их пропустили, называя по обычаю, все имена и титулы своих господ.
— К черту Кастельмелоров, Кастельреалей, Кастельбаналей и всех остальных гидальго, которые прибавляют к своему имени название своего домишки! Мои носилки не подвинутся ни на волос… Я знаю одного мужика, который назывался Родриго, как собака, которую мне подарил Мантегю граф Сандвич, и в настоящее время этот мужик называет себя герцогом, графом или маркизом… Почем я знаю?.. Кастель-Родриго… Это очень забавно! Мои носилки не двинутся ни на шаг, повторяю вам.
— Вот упрямый негодяй! — вскричал Симон Васконселлос. — Отодвиньте с дороги его носилки.
— Ну! Мой юный петушок! Тот, кто захочет это сделать, найдет, может быть, что носилки слишком тяжелы для этого. Что же касается до этого герцога или графа Кастель-Родриго, то я его изгнал в Терсейра, потому что его имя мне не нравилось.
Младший Суза соскочил с лошади и наклонился к дверце носилок.
— Милостивый государь, — сказал он, — кто бы вы ни были, не советую вам впутываться в неприятную историю. Мы хотим пройти и пройдем.
— Мою шпагу, Кастро! Мои пистолеты, Менезес! — закричал дрожащий от гнева голос. — Клянусь Венерой и Бахусом, мы накажем этих изменников! Ах, зачем здесь нет моего дорогого Конти с дюжиной рыцарей Небесного Свода!.. Все равно, вперед!
При этих словах носилки открылись, и из них, хромая и шатаясь, вышел бледный молодой человек. Едва выйдя, он выстрелил из обоих пистолетов, которые, впрочем, никого не ранили, и с обнаженной шпагой бросился на свиту Кастельмелора.
— Король! Король! Не троньте короля! — закричали в один голос Кастро, Себастьян Менезес и Жуан Кабраль-Баррос, один из четырех придворных профосов.
И как раз вовремя, так как Симон уже вышиб шпагу из рук Альфонса Браганского и требовал, чтобы он просил пощады.
Три спутника короля бросились поднимать шпагу, а Симон, исполненный печального удивления при виде человека, державшего в руках скипетр Португалии, сложил на груди руки и опустил глаза. Что касается Кастельмелора, то он поспешно соскочил с лошади и бросился на колени перед королем.
— Прошу, ваше величество, наказать меня за преступление брата, — сказал он с лицемерной печалью, подавая королю свою шпагу.
— Жив ли я, Кабраль? — спросил Альфонс. — Друг мой, Себастьян Менезес, ты будешь повешен за то, что не взял с собой придворного доктора… Ну, сосчитаем теперь наши раны.
— Я надеюсь, что ваше величество не ранены, — сказал Кабраль-Баррос.
— Ты думаешь? А я полагал, что этот мужик проткнул меня насквозь своей шпагой. Но если это не так, то тем лучше! Будем продолжать наш путь в Алькантару.
— Сир… — заговорил было Кастельмелор.
— Что тебе надо? Это ты меня обезоружил?
— Благодарю Бога, не я!
— Так значит твой брат! Как его зовут? Потому что нынче вы, гидальго, приняли совсем царские замашки: вам мало одного имени для всего семейства. Это очень забавно!
— Меня зовут дон Симон Васконселлос-Суза, — почтительно отвечал Симон.
— Что я говорил? Вот еще человек, у которого одного два имени! Это очень забавно. Ну, дон Симон Васконселлос, и прочая, и прочая, я приказываю тебе никогда больше не показываться мне на глаза. Иди!
— Что же касается вас, граф, — продолжал Альфонс, — вы нам кажетесь человеком, проявляющим к королю подобающее почтение, так что мы вам прощаем, что у вас брат такой неотесанный мужик и попросим Конти, нашего дорогого приятеля Конти, заняться вами. Любите ли вы бои быков?
— Больше всего на свете, сир.
— В самом деле? Значит совершенно так же, как и мы. Ты мне нравишься, граф, садись на лошадь и поезжай за нами.
Кастельмелор сейчас же повиновался, не смея даже бросить взгляд на брата, медленно удаляющегося в противоположном направлении.
« Будь благоразумен, сказал мне мой отец, — думал Симон, — а вот за два дня я уже успел навлечь на себя ненависть короля и его фаворита, не говоря о заговоре, предводителем которого я сделался очертя голову. Относительно Конти я не раскаиваюсь, но король… Увы! Мог ли я думать, что он до такой степени впадает в безумие? Мог ли я думать, что найдутся слуги, до такой степени низкие, что стали бы в этом помогать ему? А мой брат, мой брат, который публично оставил меня! Тем лучше! Воля моего отца будет в точности выполнена, я тружусь и страдаю для короля, для него я умру, если будет надо «.
Думая таким образом младший Суза, в котором наши читатели, вероятно, уже давно узнали мастерового-суконщика, проучившего накануне Конти, все более и более углублялся в тенистые рощи верхнего города, растущие по берегу Таго. Наконец более утешительные мысли положили конец его печали; он видел себя счастливым мужем Инессы Кадаваль, которую он любил, и которая его любила.
« По крайней мере, — думал он, — этой надежды никто не может у меня отнять. Моя любовь будет поддерживать меня в исполнении долга и ободрять в минуты слабости, она поймет меня, и если я умру, исполняя свою задачу, то она будет знать все благородство моего поведения и всю мою самоотверженность. Не все ли равно, если другие станут оскорблять мою память, когда Инесса будет знать тайну моей жизни?.. «
Между тем король продолжал свой путь в Алькантару, очень довольный своим приключением, о котором собирался рассказать Конти.
Приехав во дворец, он потребовал к себе свою собаку Родриго и брата инфанта, дона Педро, что делал всегда, когда был в духе.
— Сир, — сказал ему дежурный камергер, — секретарь вашего величества спрашивает ваших приказаний.
— Моих приказаний? Я приказываю ему никогда их больше не спрашивать, — отвечал Альфонс. Вы увидите, граф, — продолжал он, обращаясь к Кастельмелору, — что Родриго славная собака. Прежде я хотел его убить, потому что он хромал самым безобразным образом, точно в насмешку, так как я не люблю хромых. Но я передумал, и в настоящее время ни за что не согласился бы расстаться с Родриго. Конти ревнует к нему.
Кастельмелор кланялся и улыбался, что, как говорят, есть самый умный способ разговаривать с болтуном. Каким-то инстинктом, которым бывают одарены люди, рожденные быть придворными, Кастельмелор чувствовал, что все более и более приобретает расположение короля и в то же время с каждой минутой узнавал какой-нибудь способ еще более расположить к себе Альфонса. Король взял его под руку и они таким образом прошли всю галерею, ведущую в собственные покои короля.
— Клянусь моей душой! — вскричал вдруг король. — И ты, и я хромаем, это возмутительно. Посмотри!
Кастельмелор покраснел. Король, вследствие происшествия, о котором мы уже говорили, не мог ступить ни шагу, не подражая движениям корабля во время сильной качки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32