Поняли?
– Добре, пане атамане! – отвечали казаки. Тихо подъехали чайки к берегу; в стройном порядке, молча, сошли казаки на берег и выстроились по куреням, оправляя сабли и готовя пистолеты. Крепость находилась от места высадки шагах в ста, и ее темный силуэт неясно вырисовывался в тумане.
Сулима позвал Ганжу.
– С какой стороны главные ворота? – спросил он шепотом.
Ганжа указал жестом.
– А подъемные мосты?
– Вон там! – тоже шепотом отвечал старик. – Ров широкий, но не слишком глубок, – прибавил он тихо, – а вал высокий, но взлезть на него можно.
– Добре! – сказал атаман.
Сулима подозвал куренных и отдал им приказание:
– Большая часть атакует крепость, меньшая оцепляет жидовский квартал и никого не оставляет в живых.
– А рабочие? – нерешительно спросил один из есаулов, – между ними есть и казаки...
– Все равно, всех изрубить: панских холопов нам не нужно!
Ганжа с Тимошем, Смольчугом и Злым попали во второй отряд. В то время, как Сулима и Павлюк бросились с криком к крепостному валу, другой отряд, под предводительством Ганжи, дружно оцепил тесно сплоченные лавчонки и в немом молчании с саблями наголо выжидал приказания рубить и колоть все живое.
Началась резня...
Ганжа, Тимош и Смольчуг вошли в лачужку Янкеля. Ганжа перерыл все пуховики, все тряпье, всю солому, лежавшую под лавкой: нигде ничего не было. В досаде он стукнул ногой об пол.
– От-то вражья сила! – крикнул он. – Куда же эти нехристи сгинули?
Он приказал Смольчугу и Тимошу стеречь избу, а сам вышел из дверей, обошел вокруг, заглянул под телегу, обшарил уголки бедной клетушки, даже поболтал саблей в чану с помоями; нигде никого ни оказалось.
– Ну, братику! Утек, видно, Янкель, – сказал вошедший Ганжа, обращаясь к Смольчугу. – Поищем другой добычи! А ты, хлопец, оставайся здесь и жди нас: чего доброго, еще сомнут тебя в свалке.
Смольчуг неохотно пошел за Ганжою. В битве на открытом поле он всегда был одним из первых, но эта беспощадная, нелепая резня и его не удовлетворяла, так же как и Тимоша.
Тимош остался один. Вдруг в тишине ему послышался под полом какой-то странный звук, не то писк мыши, не то стон, не то плач ребенка. Он прислушался: все тихо. Сжав в руке саблю, он внимательно стал осматривать пол, стены, углы и закоулки бедной лачуги. «Когда это мог Янкель убежать, – думал он. – Кажется, мы все время стояли около избушки и не видели, чтобы кто-нибудь из нее выходил».
В эту минуту откуда-то снизу ясно послышался плач ребенка. Тимош быстро припал ухом к полу и отчетливо услышал какой-то шелест, не то шепот, не то человеческие шаги. Он внимательно осмотрел пол и заметил, что две доски за печкой не соединялись с остальными. Когда он попробовал их рукой, они как будто подались; он сделал еще небольшое усилие, и доски приподнялись, а под ними оказалось пустое пространство, что-то вроде подвала. Недолго думая, одним прыжком он соскочил в подвал.
Его волновали противоположные чувства. Он гордился, что перехитрил Янкеля и нашел его убежище, но в то же время он и жалел его. «И его, и черноглазую Хайку, и всех их ребят также изрубят и искрошат, как остальных», – думалось ему. Он осмотрелся. Слабая полоса света проникала в открытый люк; через минуту он уже ясно различил у противоположной стены подполья испуганную Хайку, старавшуюся унять грудного ребенка. При появлении Тимоша она еще более съежилась и заслонила собой остальных ребят.
«А где же Янкель?» – подумал Тимош, но Янкеля нигде не было видно. Еврейка узнала Тимоша и задрожала при виде его обнаженной сабли. Тимош это заметил и гордо вложил саблю в ножны. В нем шевельнулось непонятное чувство жалости к этой беззащитной женщине и маленьким, худеньким, копошившимся за ее спиной детям. Если бы теперь сам старый дид вздумал убить ее, Тимош стал бы ее защищать.
– Не погубите, панычу! – шептала Хайка, бросаясь на колени.
– Не бойся, я ничего тебе дурного не сделаю, – важно ответил юный казак. – А где же твой муж?
– Янкеля нет, – с беспокойством ответила женщина, – он уехал. Да поможет ему всемогущий Бог, да услышит мои молитвы Иегова и да задержит он его подольше в городе! Не погубите нас, панычу, не выдавайте! – со слезами молила она, ползая по полу.
– Добре, добре! Сиди тут. Я сейчас уйду и закрою твое подполье.
Он осторожно выбрался на свет, прикрыл доски и как ни в чем не бывало сел у окна.
Вскоре разнеслась весть, что Сулима занял крепость. Казаки, захватившие предместье, с богатой добычей тоже поспешили к победителям. Когда Ганжа и Смольчуг вышли из хаты, Тимош позамешкался, делая вид, что ищет шапку. Дав им отойти на несколько шагов, он быстро вбежал в хату, подошел к люку, приподнял доски и шепотом спросил, заглядывая вниз:
– Ты будешь здесь, Хайка?
– Не знаю, – нерешительно ответила еврейка, – дети есть просят.
– Сиди тут! Я улучу минуту и принесу тебе чего-нибудь поесть.
– Велик Иегова! Есть же еще добрые панычи на свете!
Но Тимош ее уже не слышал; он вприпрыжку побежал за казаками, стараясь не смотреть на груды валявшихся всюду трупов.
Подъемный мост был спущен. У самого входа в крепость они встретили Ивана Злого.
– Эй, хлопче! Ты откуда взялся? – закричал Злому Ганжа. – Мы со Смольчугом тебя искали, а ты как сквозь землю провалился.
– Чи я дурень, что буду жидов бить – засмеялся Злой. – Тут у нас работа была почище.
– Да ведь атаман тебе велел идти с нами!
– Ну и велел, а я взял и утек.
– Ой, хлопче, не сносить тебе головы за твое своевольство! – с укоризною проговорил Ганжа.
Иван улыбнулся и почесал чуб; его коренастая фигура дышала каким-то диким разгулом и весельем. Тимош с отвращением отвернулся от него.
– Что воротишься от меня, хлопче? Чи не люб тебе Ивашко? Погоди, полюбишь!
Он пошел за ними следом, стараясь не упускать их из вида.
Далеко за полночь длилось шумное веселье. Атаман не вмешивался в дела разгульной толпы. Окруженный старшинами, он держался в стороне и предоставил своим людям полную свободу: он чувствовал себя полновластным господином своевольного Запорожья, знал, что в минуту необходимости мог подавить эту свободу одним мановением руки. Только около полуночи Тимошу удалось ускользнуть от Ганжи, растянувшегося на своей бурке. Мальчик уже заранее набил карманы чем только мог. За пазухой просторного казакина он спрятал бутылку вина, белый хлеб, несколько ломтей жареной баранины, а в карманы широких шаровар наложил лепешек, ржаных сухарей, лука и кукурузы. Проскользнув между пирующими, он ловко перебрался через вал, спустился в ров и побежал к избушке Янкеля. Запыхавшись, вбежал он в хату, открыл люк и шепотом позвал Хайку.
К великому его изумлению, из люка высунулась испуганная голова Янкеля.
– А, ты вернулся! – сказал Тимош.
– Я и не уезжал, добрый панычу! Я сидел вон там, в яме под соломой, – сказал он, показывая в угол подвала. – Я все слышал.
– Так зачем же Хайка мне сказала, что ты уехал?
– Со страха, – презрительно процедил Янкель.
«Ну, уж и ты храбрец!» – хотел было сказать Тимош, но удержался.
Он поторопился передать Янкелю все принесенное и побежал назад.
Он уже почти достиг рва, как вдруг из-за угла последней лачуги наскочило на него что-то огромное, неуклюжее; он почувствовал себя в чьих-то крепких руках и, подняв голову, увидал над собой лицо Злого.
– Что тебе от меня нужно? – крикнул было Тимош.
Но Иван зажал ему рот рукой и со словами: «молчи, щенок! Я тебя научу, как батька не слушаться!», стал опутывать его веревкой, переброшенной через плечо. Вдруг из-за края оврага тихо поднялась огромная фигура и мощная рука схватила Злого за плечо.
– Ты что делаешь? – прогремел голос Павлюка.
Ошеломленный Иван бросил Тимоша и вскочил на ноги. Оба казака смерили друг друга с головы до ног.
– А тебе что за дело? – злобно отозвался Иван.
– Отвечай, или я тебя научу говорить! – прогремел Павлюк, наступая на Злого.
– Ого! Руки-то и у меня есть, да и сабля еще не притупилась! – крикнул Иван, засучил рукава и выхватил саблю.
Но, конечно, богатырю Павлюку ничего не стоило справиться с казаком; через несколько минут Иван лежал уже на земле связанный, без сознания, а Тимош, освобожденный от веревок, в замешательстве стоял перед атаманом.
– За что он тебя связал?
– Не знаю! – отвечал испуганный Тимош.
– Как же ты тут очутился?
– Так, погулять пошел! – уклончиво прошептал мальчик, стараясь не глядеть в ястребиные очи казака.
– Гм, гм! – недоверчиво промычал Павлюк. – Странное гулянье ночью, между убитыми! Ну да все это мы узнаем. Я живо развяжу язык этому пучеглазому уроду, а теперь, хлопец, пора спать; твой дид давно уже на всю крепость храпит!
С этими словами он взвалил себе на плечи Ивана и зашагал, как ни в чем не бывало, к крепости, но временами потряхивая на плечах свою ношу. Тимош со смущенным видом поплелся за ним и в душе искренно желал провалиться сквозь землю.
VI
Суд
В казацком таборе, в небольшом четырехугольнике, образованном окопами, наскоро вырытыми привычной казацкою рукой, в самом центре обоза собралась рада. Допрашивали Ивана Злого, учинившего насилие над сыном Богдана Хмельницкого.
Сулима сидел на опрокинутом бочонке; над головой его развевалось воткнутое в землю казацкое красное знамя. Подле него, тоже на бочонке, сидел писарь со всеми своими атрибутами: почтенных размеров чернильницей, большим листом толстой грубой бумаги, печатью, воском и огарком восковой свечи. Тут же стояла и остальная казачья старшина с бунчуком и булавой. Против старшины расположились курени со своими куренными, атаманами, опиравшимися на толстые палицы и имевшими на плечах короткие меховые мантии. Довбиши ударили в котлы. Сулима принял булаву и приказал привести Ивана Злого, помещенного в одну из ближних палаток. Его привели и поставили среди полукруга. С левой стороны стал Тимош, с правой – Павлюк в качестве обвинителя. Лицо Злого осунулось и побледнело, глаза беспокойно перебегали с одного предмета на другой. Он искал, по-видимому, случая улизнуть, но державшие его дюжие казаки не сводили с него глаз.
– Карпо Павлович Гудзан! – торжественно произнес Сулима, обращаясь к Баюну, – что имеешь ты сказать про казака Ивана Злого и в чем его обвиняешь?
– Казак Злой, – начал Баюн с расстановкой, – учинил насилие над сыном славного казака Богдана Хмельницкого, лично известного и мне, и тебе, атаман: он связал его с явным намерением причинить ему зло.
Писарь записал показание обвинителя; атаман обратился к Злому.
– Что имеешь ты сказать в свое оправдание, принимашь ли ты обвинение Гудзана?
– Не принимаю, – ответил Злой, стараясь казаться спокойным. – Да будет ведомо всему войску запорожскому, что хлопец этот спознался с жидами. Я выследил его, когда он ходил в корчму жида Янкеля и слышал, как он там перешептывался с жидами; за то я его и связал.
Если б на казаков ударил из ясного неба гром с молнией, они не так бы удивились, как услышав о предательстве Тимоша.
– Брешет он, вражий сын! – вскрикнул Ганжа, выскакивая вперед. – Не может этого быть, вывернуться хочет, обелиться.
Сулима махнул на старика булавой, и тот, ворча, отступил к своему куреню.
– Карпо Павлович, где ты нашел их? – обратился атаман к Баюну.
– За рвом, у жидовских лачуг.
– Как ты туда попал, хлопец? – обратился атаман к Тимошу.
Тимош побледнел, смутился и, видимо, колебался отвечать.
Павлюк подошел к нему, положил свою мозолистую руку ему на голову и ласково проговорил:
– Не бойся, сынку! Выложи пану атаману всю свою душу. Я с тобой и в обиду тебя никому не дам.
Тимош благодарно глянул в нагнувшееся к нему лицо и тихо, нетвердым голосом проговорил:
– Я не спознавался с жидами, а только мне было их жалко: голодные они сидели, и ребятишки плакали, вот я и снес им поесть и попить.
После минутного молчания казаки зашумели. Услыхав признание Тимоша, Ганжа даже крякнул с досады:
– Ишь, бисов сын! Что надумал! Жидов кормить! А они зашлепают в своих пантофлях до ляхов да и приведут на нас ляшское войско. Вот уж навязал я себе заботу на шею; нехай бы тебя ведьмы съели!
Голоса разделились: кто был за Тимоша, кто оправдывал Злого, находя, что он поступил так, как следует. Завистники Баюна воспользовались случаем и, поглядывая на него с недоброжелательством, говорили:
– Небось, к другим строг! А сам, не разобравши дела, какую кашу заварил. Пускай бы казак поучил хлопца, вперед не стал бы соваться, где его не спрашивают.
Павлюк сурово молчал, исподлобья посматривая на всех, крутя свой густой ус. Он время от времени пытливым проницательным взором окидывал Злого, и тот невольно ежился под этим взглядом.
– Карп Гудзан! – обратился Сулима к обвинителю, – что имеешь сказать нам, берешь ли назад обвинение?
– Братья запорожцы! – начал Павлюк, сложив руки на груди и обводя взором все собрание, – и ты, храбрый атаман наш! Не один год вы знаете Баюна Полуруса, не в первый раз вы слушаете его советов. Поверьте же ему, други, и теперь: недобрый казак стоит перед вами и брешет он, вражий сын; по глазам его вижу – брешет. Рассудите вы только вот что: он говорит, что слышал, как Тимош перешептывался в хате с жидами; если он дужий казак, зачем же он пошел следом за хлопцем, который все равно никуда бы от нас не ушел. И зачем он, лихо его возьми, не вошел в хату и не перерезал все жидовское отродье? Спрашиваю вас, панове казаки, зачем ему было вязать хлопца?..
Сулима одобрительно кивнул головою, и после минутного молчания толпа загудела на иной лад.
– А и то, правда! – кричали казаки. – Допроси его, батько, отчего он не перерезал жидов?
– Оттого, братове, – продолжал Павлюк, – что он сам шпион! Нечего на меня коситься, как серый волк! – обратился он к Злому. – Ты бы хлопца-то связал да и утек с ним до ляхов. Признайся-ка, братику, я тебя насквозь вижу!
Толпа загудела.
– Допроси его, пане атамане! А не признается, батогами его, може и скажет.
– Признавайся, – обратился атаман к Ивану. Иван упорно молчал. Но его уже схватили десятки рук, собираясь подвергнуть пытке.
– Смилуйся, пане атамане!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25