— Мы… британцы… без тебя не выстоим. — Он подал Утеру кубок с вином, разбавленным водой.Утер сел на постели и отпил половину.— Бальдрик!— Слушаю, государь.— Почисти Меч. И будь осторожен: он перерубает волос.Бальдрик улыбнулся, поднял огромный Меч Кунобелина и вынес его из шатра. Викторин подождал, пока он не вышел, потом пододвинул холщовый табурет и сел рядом с монархом.— Ты устал, Утер. Поручи мятеж триновантов Гвалчмаю и мне. Теперь, когда готы сокрушены, племена не станут сопротивляться.— Я высплюсь и утром буду полон сил. Ты трясешься надо мной, как старая нянька!Викторин ухмыльнулся и покачал головой, а король откинулся на спину и закрыл глаза. Старый римлянин сидел неподвижно и смотрел на лицо своего монарха, на огненно-рыжие волосы, на белокурую, а теперь засеребрившуюся бороду — и вспоминал юношу, который вторгся в пределы Ада ради спасения своей страны. Теперь волосы сохраняли свой цвет благодаря хне, а глаза казались древнее самого времени.Двадцать пять лет этот человек творил невозможное — отражал нашествия варварских орд, грозящих поглотить Край Тумана. Только Утер и Меч Силы стояли между светом цивилизации и мраком кровожадных орд. Викторин был чистокровным римлянином, но он четверть века сражался рядом с Утером, подавляя восстания, сокрушая вторгавшихся саксов, скандинавов, готов… Как долго еще сможет маленькое войско Утера брать над ними верх?Так долго, сколько проживет король. В этом была великая печаль, горчайшая правда. Только Утер имел необходимую силу, мощь, личный магнетизм. Когда его не станет, свет погаснет.В шатер вошел Гвалчмай и молча остановился, увидев, что король спит. Викторин встал и укрыл монарха одеялом, потом, сделав знак старому воину-кантию, вышел из шатра.— Его дух изнурен, — сказал Гвалчмай. — Ты его спросил?— Да.— И?..— А как ты думаешь, друг мой?— Если он умрет, мы погибнем, — сказал Гвалчмай.Он был высок, из-под кустистых седых бровей смотрели суровые глаза, а длинные серебряные волосы были заплетены в косу по обычаю его предков-кантиев.— Ш-ш-ш! — прошипел Викторин и, ухватив товарища за локоть, увел его в темноту.В шатре Утер открыл глаза, сбросил одеяло и налил себе вина, но воды в него не добавил.Великое Предательство. О нем все еще говорят. Но чье это было предательство? Он осушил кубок до дна и вновь его наполнил, Он снова увидел их на верху того уединенного обрыва…— Иисусе сладчайший! — прошептал он. — Прости меня.
Кормак прошел между построенными без всякого порядка хижинами к кузнице, где Керн стучал молотом по лемеху плуга. Мальчик подождал, пока вспотевший кузнец не окунул раскаленный металл в колоду с водой, а тогда подошел к нему.— У тебя есть для меня работа? — спросил он.Лысый коренастый Керн обтер ладони о кожаный фартук.— Сегодня никакой.— Может, принести воды?— Я ж сказал, сегодня никакой, — рявкнул кузнец. — А теперь убирайся!Кормак сглотнул.— Я мог бы прибрать склад.Ладонь Керна почти опустилась на ухо Кормака, но мальчик успел отклониться, и кузнец чуть не потерял равновесие.— Ты уж прости, почтенный Керн, — сказал он, замерев на месте, и получил злобную оплеуху.— Убирайся! Да смотри, завтра не приходи!Кормак ушел, держа спину прямо-прямо, и только когда из кузницы его уже нельзя было увидеть, он выплюнул кровь изо рта. Его мучил голод, и он был совсем один.Всюду вокруг он видел картины семейной жизни — матерей, ведущих за руку несмышленышей, ребятишек, играющих с братьями и сестрами, отцов, обучающих сыновей ездить верхом.У горшечника работы для него тоже не нашлось, ни у пекаря, ни у кожемяки. Вдова Альтвинна одолжила ему топор, и почти до вечера он колол для нее дрова, а она за это дала ему кусок пирога и зеленое яблоко. Но в дом к себе она его не пустила, не улыбнулась ему и сказала только два-три самых необходимых слова. За все четырнадцать лет своей жизни Кормак Даймонссон не переступил порога ни единой хижины в деревне. Он уже давно привык, что при его приближении люди сотворяют защитный Знак Рога и к тому, что только Гриста не отводит взгляда от его глаз. Но ведь Гриста был совсем не таким, как они… Он мужчина, настоящий мужчина, не страшащийся нечисти. Он способен увидеть мальчика, а не сына демона — даймона, как их называют римляне.И только Гриста рассказывал Кормаку про тот необычный день почти пятнадцать лет назад, когда он и другие охотники вошли в пещеру Сол Инвиктус — Непобедимого Солнца и увидели огромную черную суку, которая вытянулась возле четырех пищащих щенят — а рядом с ними лежал огненно-рыжий младенец, еще не обсохший после появления на свет. Сука кинулась на охотников, и ее убили вместе со щенятами, но никто из саксов не решился убить младенца, ибо они знали, что он — отродье демона, а кто захочет навлечь на себя ненависть обитателей геенны?Гриста вынес младенца из пещеры и нашел для него кормилицу среди британских пленниц. Но через четыре месяца она внезапно умерла, и никто не хотел прикасаться к младенцу. Гриста забрал его в свою хижину и кормил коровьим молоком из проткнутого шилом пальца кожаной перчатки.Из-за младенца даже собрали Совет, чтобы решить, жить ему или умереть. И спас малыша Кормака только решающий голос Колдера, и то из-за настойчивой просьбы Гристы.Семь лет мальчик жил со старым воином, но увечность Гристы не позволяла ему прокормить их двоих, и малышу оставалось только подбирать отбросы.В тринадцать лет Кормак понял, что из-за него искалеченный воин стал изгоем, и он построил для себя хижину в стороне от деревни. Жилище было самое убогое, а из мебели только постель. И потому Кормак мало бывал там, если не считать зимы, когда он трясся от холода даже возле огня и видел ледяные сны…В тот вечер, как обычно, Гриста подошел к его хижине и постучал в дверной косяк. Кормак пригласил его войти и предложил чашку воды. Старик принял ее с благодарностью и сел на утрамбованный земляной пол, поджав под себя ноги.— Тебе нужна новая рубаха, Кормак, ты уже вырос из этой. А гетры скоро всползут выше колен.— Лето они проносятся.— Посмотрим. Ты сегодня ел?— Альтвинна дала мне пирога. Я наколол ей дров.— Я слышал, Керн стукнул тебя по голове?— Да.— Было время, когда я убил бы его за это. А теперь если я его ударю, то только сломаю свою здоровую руку.— О таком пустяке и думать не стоит, Гриста. А как прошел твой день?— Мы с козами отлично провели время. Я рассказывал им о моих битвах, а они мне — о своих. И я им надоел куда раньше, чем они мне!— Надоесть ты не можешь! — возразил Кормак. — Рассказчик ты чудесный!— Скажи мне это, когда послушаешь какого-нибудь другого рассказчика. Легко стать королем, если в твоих владениях никто, кроме тебя, не живет.— Один раз я слышал сказителя саг. Я сидел под стеной дома Колдера и слушал, как Патриссон пел о Великом Предательстве.— Никому про это даже не упоминай, Кормак. Это запрещенная песнь, и петь ее — это смерть. — Старик привалился спиной к стене хижины и улыбнулся. — Но он хорошо ее спел, верно?— А дедом Кровавого короля правда был бог?— Все короли — потомки богов или, во всяком случае, хотят, чтобы мы в это верили. Про Утера я не знаю.Только знаю, что его жену застигли с любовником и они бежали, а он их преследовал. Настиг ли он их и изрубил в куски, как говорится в песне, или они спаслись, я не знаю. Спрашивал у Патриссона, но он тоже не знает. Но зато он сказал, что королева бежала с дедом короля, такая вот веселая парочка!— Почему король не взял другую жену?— Когда он в следующий раз пригласит меня на ужин, я у него спрошу.— Но у него нет наследника. Ведь умри он сейчас, начнется война?— Войны все равно не избежать, Кормак. Король царствует двадцать пять лет и не знал ни дня мира… восстания, набеги, предательства. И жена не первая его предала. Шестнадцать лет назад восстали бриганты, и Утер разгромил их при Тримонтиуме. Затем восток захватили ордовики, и Утер уничтожил их войско под Вирикониуме. И, наконец, юты, два года назад. У них с ним был договор вроде нашего, и они его нарушили. Утер сдержал свое слово: предал смерти каждого мужчину, каждую женщину, каждого младенца.— Даже детей? — прошептал Кормак.— Их всех. Он безжалостный дальновидный человек. Мало кто теперь решится восстать на него.— Не хочешь ли еще воды?— Нет. Мне надо отправляться спать. Завтра будет дождь, так предсказывает моя культя. А мне надо выспаться, раз придется дрожать под дождем.— Можно один вопрос, Гриста?— Спрашивай.— Меня правда родила собака?Гриста выругался.— Кто тебе это сказал?— Кожемяка.— Так я же тебе рассказывал, что нашел тебя в пещере рядом с охотничьей собакой. Вот и все. Кто-то оставил тебя там, и сука хотела тебя защитить, как и своих щенят. Ты родился часа за два до этого, а у ее щенят уже глаза открывались. Клянусь Кровью Одина!У наших мужчин здесь вместо мозгов свиное пойло.Пойми же, Кормак, ты не сын демона, ручаюсь тебе. Я не знаю, почему тебя оставили в пещере и кто оставил. Но на тропе под обрывом лежало шестеро убитых. И убил их не демон.— Кто они были такие?— Закаленные воины, судя по их рубцам. И всех убил один человек — один наводящий ужас человек.Охотники, которые были со мной, едва тебя увидели, сразу решили, будто их сразил обитатель геенны. Ведь они были совсем желторотыми и ни разу не видели настоящего воина в бою. Я втолковывал им, но страх застит глаза. Думается мне, воин этот был твой отец и получил смертельную рану. Вот почему ты остался там.— А моя мать?— Не знаю, милый. Но боги знают. Быть может, настанет день, когда они дадут тебе знак. Но до тех пор ты Кормак, Человек, и должен ходить, держа спину прямо. Ибо кем бы ни был твой отец, он был человек. И ты будешь его истинным сыном, раз уж ты не мой.— Я бы хотел, чтобы ты был моим отцом, Гриста.— Я бы тоже этого хотел. Спокойной ночи, милый. 2 Король с Гвалчмаем и Викторином вышел на огороженный луг посмотреть новых лошадей. Молодой человек, стоявший рядом с хромым Прасамаккусом, впился глазами в легендарного воина.— Я думал, он выше ростом, — шепнул он, и Прасамаккус улыбнулся.— Ты думал увидеть великана, которому все мужчины по грудь. Эх, Урс, уж тебе-то следовало бы знать разницу между живыми людьми и выдумками сказителей.Светло-серые глаза изучали короля, пока он приближался к ним. Лет сорока на вид, и шагает он с уверенной грацией человека, ни разу не повстречавшего равного себе.Волосы волной ниспадают на закованные в кольчугу плечи, и цвет у них каштаново-рыжий, хотя густая квадратная борода — золотистая и с заметной проседью. Мужчины рядом с ним были заметно старше: обоим, пожалуй, за пятьдесят. Один, несомненно, римлянин, с орлиным носом и глазами серыми, как железо, а второй заплетал седые волосы в косы по обычаю племен.— Прекрасный день, — сказал король, словно не заметив молодого человека и обращаясь к Прасамаккусу.— Да, государь, и лошади, которых ты купил, прекрасны не менее.— Они все здесь?— Тридцать пять жеребцов и шестьдесят кобыл. Дозволено ли мне представить принца Урса из дома Меровиев?Молодой человек поклонился:— Это большая честь, государь.Король устало улыбнулся и прошел дальше. Он взял Прасамаккуса под руку, и они направились на луг, где остановились возле серого жеребца семнадцати ладоней в холке.— Сикамбры умеют выращивать лошадей, — сказал Утер, погладив глянцевитый бок.— У тебя утомленный вид, Утер.— Он отражает мои чувства. Тринованты вновь разминают мышцы, как и саксы в Срединном краю.— Когда ты выступишь?— Завтра. С четырьмя легионами. Я послал Патрея с Восьмым и Пятым, но он потерпел поражение. По донесениям, мы потеряли шестьсот человек.— И между ними Патрея? — спросил Прасамаккус.— Если нет, то ему придется пожалеть об этом, — отрезал король. — Он попытался атаковать стену щитов на крутом склоне.— Как ты четыре дня назад атаковал готов.— Но я одержал победу!— Ты всегда побеждаешь, государь.Утер улыбнулся, и на мгновение Прасамаккус увидел гонимого юношу, с которым судьба свела его четверть века тому назад. Но тут маска вернулась на лицо короля.— Что ты скажешь про этого сикамбра? — спросил он, глядя за изгородь на юношу, одетого в черное с головы до ног.— Он понимает в лошадях.— Мой вопрос был о другом, как ты отлично понял.— Не берусь судить, Утер. Он кажется… умным, знающим.— Он тебе нравится?— Пожалуй. Мне он напоминает тебя… в давнее время.— И это что же, хорошо?— Это похвала.— Я настолько изменился?Прасамаккус промолчал.В то давнее время Утер нарек его Королевским Другом и попросил всегда давать ему прямодушные советы.То были дни, когда юный принц прошел сквозь Туман в поисках отцовского меча, сражался с исчадиями Тьмы, с Царицей-Ведьмой, вернул призрачное войско в плотский мир и любил девушку гор, Лейту.Старый бригант пожал плечами.— Мы все изменяемся. Утер. Когда в прошлом году умерла моя Хельга, я почувствовал, что из мира исчезла вся его красота.— Мужчине лучше без любви, — сказал король и вновь начал осматривать лошадей. — Через два-три года наше войско станет лучше, стремительнее. Любой из этих коней по меньшей мере на две ладони выше любого из наших, и они соединяют быстроту с выносливостью.— Урс явился еще с кое-чем, что тебе стоит посмотреть, — сказал Прасамаккус. — Идем, тебя это заинтересует.Король, казалось, усомнился, однако пошел следом за хромым бригантом к воротам загона.Там Урс с новым поклоном повел их за хижины пастухов, где во дворе они увидели сооружение из жердей: две, изогнутые, вверху соединялись прямой, изображавшей лошадиную спину. На нее Урс накинул попону из выдубленной кожи. Спереди он привязал кусок такой же кожи, а затем вернулся к воинам, не спускавшим с него глаз.— Что, во имя Плутона, это такое? — спросил Викторин.Урс поднял короткий лук, наложил стрелу на тетиву и плавным движением тут же пустил ее. Она попала в «круп» лошади, но не вонзилась в кожу и упала на землю.— Дай мне лук, — сказал Утер. Оттянув тетиву ровно настолько, чтобы лук не сломался, он отправил стрелу в полет. Она пробила попону и застряла в лошадиной шкуре под ней.— Взгляни, государь, — сказал Урс, подойдя к «лошади».
1 2 3 4 5