Черви копошатся в теле Рима, личинки извиваются в мозгу, крысы грызут мышцы.Старик снова отхаркнул и сплюнул, его белесо-голубые глаза блестели.— Ты же с ними дрался, верно? — сказал Кормак. — В Галлии и Италии?— Я дрался с ними. Я видел, как их легионы ломали строй и бежали от окровавленных мечей готов и саксов.Я скорбел о душах былых римлян. Семь легионов мы сокрушили, прежде чем встретились с достойным противником. Африан и Шестнадцатый легион. Эх, Кормак, что за день! Двадцать тысяч крепких воинов, пьяных от побед, и один легион — пять тысяч человек. Я стоял на холме и смотрел на них, на сверкание их бронзовых щитов. А в центре на светло-сером жеребце сам Африан. Шестьдесят ему было, и бородат, как сакс, а не бритый, как они все. Мы ринулись на них — но словно вода разбилась о скалу. И строй выстоял. А потом они двинулись вперед и разделили нас надвое. Меньше двух тысяч нас спаслись, укрывшись в лесу. Вот это был человек! Клянусь, в его жилах текла и сакская кровь.— И что с ним сталось?— Император отозвал его в Рим, и он пал от кинжала убийцы. — Гриста усмехнулся. — Личинки в мозгу, Кормак.— Но зачем? — спросил мальчик. — Зачем надо было убивать хорошего полководца?— А ты подумай, мальчик.— Никакого смысла я в этом не вижу.— В том-то и загадка, Кормак. Не ищи в рассказах смысла, ищи людские сердца. А теперь оставь меня следить, как козы набивают брюхо, и займись своей работой.Лицо мальчика вытянулось.— Мне нравится быть с тобой здесь, Гриста. Я… мне… у меня так мирно на душе.— В этом суть дружбы, Кормак Даймонссон. Черпай в ней силу, ведь мир не понимает таких, как ты и я.— Почему ты мой друг, Гриста?— Почему орел летает? Почему небо синее? Иди же.И будь сильным.Гриста следил, как паренек уныло спускается с высокого пастбища к хижинам внизу. Затем старый воин перевел взгляд на горизонт, на клубящиеся там тучи.Культя ныла, и, сняв с нее кожаный колпачок, он начал растирать бугристые шрамы, которыми завершалось запястье. Протянув руку, он выдернул деревянный меч из земли и припомнил дни, когда у его меча было имя, и история, и, главное, будущее.Но это было до того дня, когда пятнадцать лет назад Кровавый король разгромил южных саксов, предавая все мечу и огню, вырвал сердце у народа и, подняв его над их головами, зажал в железном кулаке. Ему бы убить их всех, но он этого не сделал, а принудил их принести клятву покорности ему и одолжил им деньги, чтобы заново выстроить селения и хижины одиноких земледельцев и скотоводов.В последней битве Гриста чуть не сразил Кровавого короля. Он врубился в стену щитов, пролагая путь к королю с огненно-рыжими волосами, но тут удар меча почти отделил его правую кисть от запястья. Потом другой меч опустился на его шлем, и он упал, оглушенный.Попытался подняться на ноги, но голова у него шла кругом. А когда наконец сознание вернулось к нему и он открыл глаза, то увидел прямо над собой лицо Кровавого короля, который стоял рядом с ним на коленях. Пальцы Гристы потянулись к его горлу… но пальцев не было — только окровавленная повязка.— Ты был несравненным воином, — сказал Кровавый король. — Я воздаю тебе честь!— Ты отрубил мне руку!— Твоя кисть висела на одном сухожилии. Ее нельзя было спасти.Гриста понудил себя встать, зашатался, потом поглядел вокруг. Поле усеивали трупы, и между ними бродили сакские женщины, разыскивая тела любимых и близких.— Зачем ты меня пощадил? — крикнул Гриста, оборачиваясь к королю.Но тот лишь улыбнулся и, окруженный своими телохранителями, направился к алому шатру за полем у журчащего ручья.— Зачем? — взревел Гриста, падая на колени.— Думаю, он и сам все знает, — произнес чей-то голос, и Гриста поднял глаза.Перед ним, опираясь на покрытый искусной резьбой костыль, стоял британец средних лет с клочковатой светлой бородой, серебрящейся сединой. Гриста заметил, что левая нога у него была искривленной, с вывернутой стопой. Он протянул Гристе руку, но сакс словно не заметил ее и поднялся на ноги сам.— Он иногда следует своим предчувствиям, — мягко сказал хромой. В его почти бесцветных глазах не было и тени обиды.— Ты из племен? — спросил Гриста.— Бригант.— Так почему ты служишь римлянину?— Потому что эта земля — его и он — эта земля.Меня зовут Прасамаккус.— Так, значит, я жив из-за каприза короля.— Да. Я был с ним, когда ты ринулся на стену щитов. Безрассудный поступок.— Я безрассудный человек. И что он намерен сделать с нами теперь? Продать в рабство?— По-моему, он намерен оставить вас жить в мире.— Почему он совершает такую глупость?Прасамаккус прохромал к валуну и сел на него.— Меня брыкнула лошадь, — сказал он, — а нога у меня и до того сильной не была. Как твоя рука?— Горит огнем, — сказал Гриста, садясь рядом с бригантом и глядя на женщин, которые все еще бродили по полю битвы под карканье кружащих над ним голодных ворон.— Он говорит, что и вы тоже — эта земля, — сказал Прасамаккус. — Он процарствовал десять лет. Он видит, как саксы, и юты, и англы, и готы рождаются на этом Острове Туманов. Они уже больше не вторгнувшиеся на него враги.— Неужели он думает, что мы приплыли сюда прислуживать римскому королю?— Он знает, зачем вы приплыли — грабить, убивать, сразу разбогатеть. Но вы остались обрабатывать поля.Что ты чувствуешь к этой земле?— Я родился не здесь, Прасамаккус.Бригант улыбнулся и протянул ему левую руку. Гриста посмотрел на нее, потом взял в свою и пожал пожатием воина — запястье к запястью.— Думается, это хорошее первое применение для твоей левой руки.— Она научится и владеть мечом. Меня зовут Гриста.— Я тебя уже видел. Ты сражался в великой битве под Эборакумом в тот день, когда король вернулся домой.Гриста кивнул:— У тебя хороший глаз, а память еще лучше. Это был День Двух Солнц. Такого я больше никогда не видел, да и не хочу увидеть. В тот день мы сражались бок о бок с бригантами и их трусливым королем Элдаредом. Ты был с ним?— Нет. Я стоял под двумя солнцами вместе с Утером и Девятым легионом.— День Кровавого короля. С тех пор все шло плохо. Почему его нельзя победить? Каким образом он всегда знает, где нанести удар?— Он — эта земля, а земля знает.Гриста ничего не сказал. Он не ждал, чтобы бригант выдал ему тайну своего короля.От семи тысяч сакских воинов, которые ринулись в сечу, остались какие-то одиннадцать сотен. От них Утер потребовал, чтобы они преклонили колени и поклялись Кровавой Клятвой никогда больше не восставать на него.А взамен земля останется их землей, как и раньше, но теперь по закону, а не как добыча завоевателей. И еще он оставил им их собственного короля Вульфира — сына Орсы, сына Хенгиста. Это был смелый ход. Гриста встал на колени вместе с другими в свете утренней зари перед шатром короля и смотрел на Утера рядом с мальчиком, с Вульфиром.Саксы улыбались, хотя и были побеждены: ведь на колени-то они встали не перед победителем, а перед своим верховным вождем.И Кровавый король прекрасно это знал.— Я даю вам слово, что наша дружба крепка, как этот меч, — сказал он, высоко подняв Меч Кунобелина, и в лучах восходящего солнца клинок вспыхнул пламенем. — Но дружба имеет свою цену. Этот меч не потерпит других мечей в руках саксов. — Среди коленопреклоненных прокатился гневный ропот. — Будьте верны своему слову, и это, возможно, изменится, — продолжал король. — Но если вы его не сдержите, я вернусь, и от Андериды до Венты в живых не останется ни один мужчина, ни одна женщина, ни единый плачущий младенец. Выбор за вами.Через два часа король удалился со всем войском, и растерянные саксы собрали Совет Вотана. Вульфир в свои двенадцать лет голоса в Совете не имел, и Колдера избрали майордомом, чтобы он помогал ему править.Остаток дня ушел на выборы в Совет. Из прежних восемнадцати его членов уцелело лишь двое, но к ночи положенное число их было восстановлено.Через два часа после восхода солнца Восемнадцать собрались для важных решений. Некоторые хотели отправиться на восток под руку Драды, сына Хенгиста, — как-никак он же дядя Вульфира и кровный родич. Другие предлагали повременить, пока не удастся собрать, новое войско. А еще некоторые настаивали на том, чтобы послать за помощью через пролив: меровейские войны сгоняли многих молодых мужчин с насиженных мест, и им оставалось только браться за оружие.Два события придали делу совсем иной оборот. В полдень прибыла повозка с золотом и серебром, дарами короля, чтобы ими распорядились, «как сочтет нужным Совет». Дары эти сами по себе означали, что можно купить съестных припасов, чтобы выдержать наступающую суровую зиму, и одеяла и всякие припасы у меровеев в Галлии.А во-вторых, майордом Колдер произнес речь, которая надолго запечатлелась в умах, если не в сердцах всех, кто его слушал.— Я сражался с Кровавым королем, и по моему мечу струилась алая кровь его телохранителей. Но почему мы вступили с ним в бой? Спросите себя об этом. Я отвечу: потому что нам казалось, что его можно победить и нас ждет богатая добыча в Венте, Лондиниуме, Дубрисе и всех других торговых городах. Но теперь мы знаем, его победить невозможно… для нас… и наверное, и Драда не может. Вы видели повозку — столько монет нам не принесла бы и победа. Я говорю: нам следует подождать, взвесить его слово. Вернуться в свои дома, починить их или выстроить заново, собрать урожай — то, что от него осталось.— Мужчины без мечей, Колдер? Как же мы обретем путь в Валгаллу? — крикнул высокий воин.— Сам я иду за Белым Христом, — сказал Колдер, — а потому Валгалла меня не заботит. Но если, Снорри, тебя это тревожит, отправляйся к Драде. Пусть каждый, кто хочет сражаться, поступит так же. Нам предложили дружбу, и уж конечно, повозка золота — это ведь далеко не самое худшее, чего можно ждать от победителя.— А он нас боится, вот и прислал ее! — сказал Снорри, рывком поднявшись на ноги. — На его золото надо нанять воинов, купить оружие и напасть на Камулодунум.— Ты, наверное, возьмешь в поход свой амбар, — сказал Колдер, и раздался общий хохот. Ведь все знали, что Снорри спрятался от римлян под одеялом в амбаре и выскочил оттуда, когда враги подожгли амбар. В Совет его выбрали только потому, что он владел большим количеством земли.— Меня совсем окружили, и только так я мог избежать гибели, — сказал Снорри. — Я возьму свою долю золота и уйду к Драде.— Ни у кого своей доли золота нет, — объявил Колдер. — Оно подарено Совету, и мы обсудим, как его употребить.В конце концов Снорри и еще четыре землевладельца ушли с двумястами своих керлов к Драде, остальные остались учиться жить по-новому: вассалами Кровавого короля.Гристу это решение преисполнило горечи. Но он был керлом Колдера и обязался повиноваться ему. К тому же решения знатных редко его касались.В ту ночь, когда он в одиночестве поднялся на Высокий холм, к нему пришел Колдер.— Тебя гнетет тревога, мой друг? — спросил майордом.— Дни Крови снова настанут. Об этом мне шепчет ветер. И воронье тоже знает об этом.— Это мудрые птицы. Два ворона — глаза Одина.— Я слышал, как ты сказал, что следуешь за Белым Христом.— По-твоему, у Кровавого короля не было ушей на нашем Совете? По-твоему, Снорри и его керлы доберутся до Драды живыми? Или хоть один из нас остался бы живым, если бы я не сказал того, что сказал? Нет, Гриста, я следую за Древними Богами, которые понимают сердца людей.— Ну а договор с Утером?— Мы будем его соблюдать, пока нам это выгодно.Но придет день, когда потеря твоей правой руки будет отомщена. Вчера ночью мне привиделся сон: Кровавый король стоял на вершине холма совсем один. Все его воины валялись вокруг мертвые, и знамя его было сломано. Я верю, что этот сон мне послал Один; это его обещание.— Пройдет много лет, прежде чем мы станем настолько сильны.— Я терпеливый человек, мой друг.
Кровавый король медленно спешился и отдал поводья боевого коня безмолвному оруженосцу. Повсюду вокруг него валялись трупы убитых там, где они упали; под низко хмурящимся небом кружила черная туча воронья, ожидающего, когда можно будет приступить к пиршеству.Утер снял бронзовый шлем, подставляя лицо прохладному ветру. Как он устал! И гораздо больше, чем позволил бы кому-нибудь догадаться.— Ты ранен, государь, — сказал Викторин, появляясь из сумрака и тревожно сощурив темные глаза при виде крови, сочащейся из раны над локтем короля.— Пустяк. Сколько человек мы потеряли?— Носильщики еще ходят по полю, государь, а лекарю считать некогда. Я бы сказал, около восьмиста, но, возможно, и меньше.— Или больше?— Мы оттесняем врагов к берегу. Может, ты передумаешь и сожжешь их корабли?— Нет. Без кораблей им некуда будет отступать. И чтобы полностью уничтожить их войско, придется пожертвовать легионом. А у меня нет лишних пяти тысяч людей.— Разреши, государь, я перевяжу твою рану.— Да перестань же меня нянчить! Рана закрылась… ну, почти. Погляди на них! — сказал король, указывая на луг между речкой и озером, на сотни изувеченных трупов. — Они приплыли ради грабежа. Теперь воронье выклюет им глаза. И это чему-нибудь научит уцелевших?Скажут ли они: «Держитесь подальше от владений Кровавого короля»? Нет, они будут приплывать снова и снова десятками тысяч! Чем их влечет этот остров?— Не знаю, государь, но пока они будут приплывать сюда, мы будем убивать их.— Мой неизменно верный друг! Ты знаешь, какой сегодня день?— Конечно, государь. Это День Короля.Утер усмехнулся:— Да, День Двух Солнц. Знай я тогда, что с него начнутся двадцать пять лет войны… — Он умолк.Викторин снял оперенный шлем, подставляя седые волосы вечернему ветерку.— Но ты всегда побеждал, государь. Ты стал легендой от Камулодунума до Рима, от Тингиса до Византии — Кровавый король, не знающий поражений. Пойдем, твой шатер готов. Я налью тебе вина.Шатер короля был поставлен на холме, возвышавшемся над полем битвы. Внутри возле походной постели в жаровне тлели угли. Бальдрик, оруженосец Утера, помог ему снять кольчугу, нагрудник и поножи. Король с облегчением растянулся на постели.— Сегодня я ощутил свой возраст, — сказал он.— Тебе не следует бросаться в самую сечу. Случайная стрела… неожиданный удар мечом… — Викторин пожал плечами.
1 2 3 4 5