На "камчатке" все еще не расселись гости.
Комарик не знал, как должен проходить торжественный урок. Все эти дни думал, что скажет ученикам о себе и о жизни. Но уместно ли теперь, в присутствии официальных лиц, которым известно об анонимке, на уроке географии говорить о жизни вообще? Не прозвучит ли это опять аполитично? Он приступил, как обычно, к опросу. Двоечников опрашивать было неуместно, отличников как-то неловко: зачем ему явная показуха? Он стал вызывать средних. Средние отвечали средне, даже хуже, чем обычно, испуганные своей исторической миссией.
Оглядывая класс, учитель не мог себе простить, что сболтнул полковнику о Толике. Распустил нюни на старости лет. Приехал бы тот - хорошо, а нет никто бы не узнал.
Гости шепотом переговаривались о всякой всячине, не имеющей к уроку отношения. Ребята оглядывались на дверь, ожидая явления академика. Сидя за партой с долговязым двоечником, Гуров следил за стрелкой часов и осторожно поглядывал то на завроно, то на инструктора райкома. Те были непроницаемы.
Поначалу Гуров ждал, что с минуты на минуту дверь откроется и академик Дорофеенко, побрякивая лауреатскими медалями, прошествует в класс в сопровождении эскорта пионеров. Это будет кульминационным моментом урока. Если Комарик не сообразит вызвать знаменитого ученика к доске, можно будет тактично подсказать. Выступление академика на школьном уроке географии такое в "Вечерке" прозвучит неплохо. Но вот уже скоро полурока. Дорофеенко не появился и не появится, иллюзии ни к чему. Небось, Комарик просто свистнул, рассчитывая на поддержку, чтобы на пенсию не уходить.
Пал Палыч подошел к карте и водя указкой начал говорить. Он умел интересно рассказывать. Но сейчас директор, слушая его вполуха, наблюдал за классом. Не слушают. Думают о своем, зевают, записочки передают, хихикают. Для них это важное мероприятие на другой волне. Нет, старость понять и уважить можем только мы, взрослые. Не слишком ли жестоко поступает школа? Но ведь так устроен мир. Мне велели только нажать кнопку. Даже с точки зрения общечеловеческой морали, хотя она нам и не указ, иного выхода не дано. Молодежь подпирает и выталкивает стариков. Замена у меня на примете подходящая: географичка молодая, вроде неглупая, русская, партийная. А главное, симпатичная внешне. Есть на что глаз положить, и не только глаз.
Комарик вдруг замолк. Спазм сдавил горло. Слова запрыгали, заметались, заклокотали, бессильные сорваться с языка. Страх сказать не то давил на него всю жизнь, урезал его ум, обкорнал знания. Он чувствовал, что превратился в ничтожество, но что он мог поделать, как мог иначе жить? Наступила неловкая тишина. Глотнул, начал фразу, снова глотнул. Гуров поднял бровь, подумал было: вот и забывать стал старик, склероз. Наконец Пал Палыч совладал с собой, откашлялся, заговорил. Внутренние часы его сработали. Едва он произнес последнее слово, зазвенел звонок.
Отличница Сарычева вытянула из-под парты букет цветов в целлофане и, поправляя совсем короткое, детское, платье, поднесла учителю. Второй букет остался у нее под партой.
Класс задвигался, загалдел. Все смешалось: хозяева, гости, толпящиеся у дверей ученики второй смены, прослышавшие о том, что приехал живой академик, который висит в коридоре.
- Пал Палыч пал.- сострил завроно на ухо корреспонденту.
- Ну как урок? Понравился?- на всякий случай спросил Гуров.
- Неплохо.- похвалил корреспондент и глянул на часы.
Он думал о том, что потратил два часа, а без академика не дадут на полосе больше десяти строк - копеечный гонорар. Хорошо еще, фотарь зря не таскался.
Инструктор райкома наклонился к завроно:
- Академик-то ваш, того, зажирел. Когда у нас на учете состоял, на цыпочках в райком бегал. Между нами говоря, лауреатские свои бляшки он получал знаете за что? За расшифровку фотографий со спутников-шпионов. Его в загранку одного не выпускают, опасно. А дачку себе не в Новосибирске, а под Москвой отгрохал - у нашего секретаря райкома и то победней...
Стоя в окружении долговязых детей, счастливых уже оттого, что можно орать, старик беспокоился о Толике. Не мог же тот просто забыть. Обещал ведь, значит, что-то помешало. Скучно прошел урок, серо. Виноват я сам, не оправдал того, чего от меня ждали. И Гуров будет ворчать: про идейный-то уровень я забыл. Надо было вставить что-нибудь актуальное.
- Пал Палыч, миленький!- вбежала в класс Марина Яковлевна.- Все прошло замечательно!
Она обняла Комарика за шею и шепнула ему на ухо:
- Мне полковник, то есть директор, давал порученьице, но я весь урок мысленно была с вами.
Она посмотрела в бегающие, слезящиеся глаза старика, хотела его поцеловать, но в присутствии директора постеснялась.
- Знаете, почему Дорофеенко не успел?- найдясь, обратился Пал Палыч к директору.- Погода в Сибири нелетная. Я утром прогноз краем уха слышал. Думал, не коснется, а там пурга. Когда пурга, то...
Уборщица Настя, запыхавшись, вбежала в класс, мигом отыскала глазами Гурова, вынула из обтертого кармана пиджака бумагу, разгладила об живот и протянула директору.
- Не время сейчас, Настя, иди отсюда.- отмахнулся Гуров.- Видишь же!
- Дык, телеграмма-молния.- объяснила Настя.- Уж я бегла, бегла, думала, никак запозднею.
Гуров надорвал телеграмму, пробежал взглядом и крикнул:
- Товарищи! Не расходитесь! Телеграмма-молния! Молния!..
Все приостановились, затихли. Несколько учеников влезли на парты. Кто-то хлопнул крышкой - на него цыкнули.
- Оглашаю.- театрально произнес Гуров.- "Приношу искренние извинения связи невозможностью прибыть торжество. Точка. Задержан важным государственным делом. Точка. Сердечно поздравляю коллектив учителей, запятая, учащихся, запятая, крепко жму руку, запятая, обнимаю Павла Павловича Комарика. Точка. Подпись: верный его ученик - академик Дорофеенко".
Зааплодировали. Гуров протянул телеграмму Комарику, старик взял ее двумя руками, как хлеб-соль, и поклонился. Он смотрел в нее, но строчки прыгали, и прочесть ничего не удавалось.
- Радость-то!- громко воскликнула Марина Яковлевна.- Радость какая!
- Есть мнение, товарищи.- сказал директор, забирая телеграмму из рук Пал Палыча.- зачитать телеграмму во всех классах на торжественных линейках.
- Может, не надо?- тихо сказала завуч на ухо директору.
- То есть как?!- Гуров в недоумении посмотрел на нее.
Она опять наклонилась к его уху, прошептала:
- Я сама ее послала.
- Из Новосибирска?
- Дочка телеграфистки в моем классе. Я сбегала на почту, попросила, и все нормальненько...
- М-да!- Гуров почесал затылок и прищурил глаза.
В коридоре гости, учителя и ученики смешались в толпе. Директор проворно забежал вперед, расставил руки, процеживая учеников и собирая гостей. Когда гости приостановились, он объявил:
- Высоких гостей прошу ко мне в кабинет: краткое совещание по итогам урока. Учителя могу быть свободны...
Он повернулся и поспешил в кабинет откупоривать бутылки.
Второй букет, оказавшийся ненужным, длинноногие ученицы стали было растаскивать по цветочку. Но Марина Яковлевна, заметив это, отобрала цветы, сказав, что их надо отнести в учительскую. В учительской она передумала и забрала букет домой.
Про Пал Палыча забыли. Он уходил из класса после всех. В дверях он оглянулся на красное полотнище над доской и подумал: что, если попросить еще один последний урок? Такой, чтобы, кроме учеников, никого не было... Разрешит полковник или нет?
1966.

1 2 3