Язык Италии златой
Звучит по улице веселой...
Но реальная картина выглядит несколько иначе.
В Одессе пыльной, я сказал.
Я б мог сказать: в Одессе грязной
И тут бы, право, не солгал.
Живописуя подробности жизни в "густой грязи", когда кареты вязнут, а пешеход лишь на ходулях рискует перейти улицу, Пушкин в главе "Путешествия Онегина" не жалел красок. Лавки вдоль улиц вовсю торговали зарубежными товарами, но Марсель этот выглядел весьма на русский манер.
Так или иначе, Пушкин попал в молодой город и остановился в гостинице с видом на залив. Французские газеты поступали сюда без цензуры. Позже, между прочим, через Одессу в Россию шел тамиздат, например, "Колокол" Герцена. Здесь был магазин иностранных книг, оперный театр и газета, тоже на французском языке, печатавшая преимущественно зарубежные новости. Когда Воронцов получил разрешение издавать газету, у нее набралось 37 подписчиков. Переоценивать свободу в Одессе того времени не следует. В 1823 году здесь запретили газету, которая существовала четыре года. Причиной запрета было нарушение редактором правила, не разрешающего печатать самостоятельные статьи на политические темы. Такие статьи можно было только перепечатывать из официальных органов.
Пушкин продолжал числиться по Министерству иностранных дел в звании коллежского секретаря и поступил в дипломатическую канцелярию Новороссийского генерал-губернатора. Ссылкой все это можно было назвать с большой натяжкой.
Сорокалетний генерал-адъютант Воронцов, умный и просвещенный либерал, получивший блестящее образование на Западе, был полон энергии и планов действовать в духе герцога Ришелье, главного устроителя Одессы. О Пушкине он наслышан от общих знакомых и готов ему покровительствовать. Воронцов "принимает меня очень ласково",- сообщает Пушкин брату. С собой Воронцов привез большую группу молодых чиновников из хороших семей и сделал это с вполне определенной целью. До этого Одессой управляли иностранцы. Теперь здесь формировалась русская администрация, появлялась русская интеллигенция. Русское дворянство оказывалось в центре культурной жизни города, что было полезно и с точки зрения русификации края.
Пушкину опять везло: дипломатическая канцелярия, в которой он служил, ведала внешней торговлей, изучением колебаний курса валюты и хлебных цен на рынках Европы, а также собирала сведения о политических аспектах конфликтов в Греции и Испании. Канцелярия держала связь с иностранными консулами в Одессе, занималась проблемами судоходства. Особенно интересно для рассматриваемой нами темы, что канцелярия ведала также вопросами эмиграции и иммиграции. Правда, сам Пушкин был весьма далек от служебных дел и вряд ли в них вникал. Само понятие службы отвращало его даже от тех дел, которые ему лично были бы весьма полезны.
Воронцов открыл для Пушкина личный архив и огромную библиотеку, которую привез из Лондона. В гигантской этой библиотеке (после Октябрьской революции разворованной) хранилась переписка предков Воронцова с Радищевым. Перед Пушкиным открылись уникальные рукописи, политическая и философская литература всего мира, в том числе русская и о России. Жадный пушкинский ум стал развиваться без ограничений, черпать темы, сюжеты, мысли, которые впоследствии поэт использовал всю жизнь. Жене своей, Елизавете Ксаверьевне, красавице и умнице, Воронцов поручил опекать одинокого и талантливого поэта.
Он гуляет по Одессе в черном сюртуке и фуражке или черной шляпе с неизменной тяжелой железной палкой. Он такой же, как и раньше, искатель приключений и картежник. Вместе с тем он и любознательный читатель, остроумный, словоохотливый собеседник, многим добрый и сердечный приятель. Иллюзия Европы, однако, не может ему заменить саму Европу. Поэтому несмотря на обширный круг знакомых, состояние одиночества у Пушкина в Одессе не только не становится слабее, но вскоре обостряется. "У меня хандра",жалуется он в письме к брату. "У нас скучно и холодно. Я мерзну под небом полуденным",- сообщает он Вяземскому. "Вам скучно, нам скучно: сказать ли вам сказку про белого бычка?.. скучно, моя радость! Вот припев моей жизни",- тоскует он в письме к Дельвигу. И так из письма в письмо.
Чем же он скрашивает скуку? "Недавно выдался нам денек,- исповедуется он Вигелю,- я был президентом попойки - все перепились и потом поехали по блядям". Умеющий точно подмечать происходящее в людях, его особый приятель Липранди находит Пушкина "более и более недовольным". "Хороша и наша civilisation!- пишет между тем Пушкин Вяземскому 4 ноября 1823 года.Грустно мне видеть, что все у нас клонится Бог знает куда...".В сочинениях Пушкина этой фразы в письме к Вяземскому не найти. Цитата взята нами из переписки Пушкина, изданной Саитовым. В письмах поэта под редакцией Модзалевского приводится также черновик письма, где эта фраза имеется, но в беловом тексте Пушкин эту мысль опустил.
Происходит сие вскоре после переезда в Одессу. Состояния эйфории хватило не надолго. Перед рождеством граф Воронцов, которому не удается привлечь Пушкина к серьезным занятиям (не в канцелярии, нет, но важным для самого поэта), осторожно просит Филиппа Вигеля, зная, что тот близкий приятель Пушкина, склонить его к тому, чтобы заняться чем-нибудь путным.
Вигель был фигурой не менее любопытной, чем Липранди, но в другом плане. Хитрый, умный и лукавый, он умел трактовать события во многих ракурсах, в зависимости от того, с каким собеседником имел дело. При этом себя всегда умел выставить в выгодном свете и делал на этой своей способности неплохую карьеру. Доносами он не гнушался. В истории стал известен доносом на Чаадаева и его философические письма. Вигель был гомосексуалистом, что Пушкин отмечал с некоторой иронией. Приятель Пушкина Соболевский написал на Вигеля следующую эпиграмму:
Счастлив дом, а с ним и флигель,
В коих свинства не любя,
Ах, Филипп Филиппыч Вигель,
В шею выгнали тебя!
Этот человек, по просьбе губернатора Воронцова, должен был положительно влиять на Пушкина.
Тем временем Пушкина издают в столицах, и, по слухам, государь император готов с ним помириться. Публикации поэта не радуют, как прежде: "Мне грустно видеть, что со мною поступают, как с умершим, не уважая ни моей воли, ни бедной собственности".
Пушкин встречает грека-предсказателя (по другим данным, гадалку). Тот (или та) в лунную ночь везет Пушкина в степь и, спросив день и год его рождения, что-то долго бормочет, потом произносит заклинания, обращенные к небу и, наконец, сообщает, что Пушкин умрет от лошади или от беловолосого человека и что у поэта будут два изгнания. Не исключено, что Пушкин понимает второе изгнание, как путь на чужбину. Он начинает торопить события.
Наблюдатель с чутьем профессиональной ищейки, Липранди записал свое ощущение от встречи с Пушкиным той зимой: "Я начал замечать какой-то abandon в Пушкине...". Бартенев перевел это слово как "заброшенность, ожесточение". По-английски это значит "покидать, оставлять". Пушкин страдает в "прозаической Одессе", когда на свете существует "поэтический Рим". Батюшков, находящийся в Неаполе, назвал Одессу "русской Италией", а Пушкину теперь охота в настоящую Италию, то есть нерусскую.
И снова, как в Кишиневе, в связи с разными мыслями, все чаще посещающими его, он хочет повидаться с младшим братом: "Если б хоть брат Лев прискакал ко мне в Одессу!". Письма его к брату шли из Одессы, минуя почту. Пушкин передавал их с отправлявшимися в Петербург чиновниками Воронцова и, значит, тоже до конца не мог быть откровенен.
Восемнадцатилетний Левушка, которого друзья с легкой руки их общего друга Соболевского звали по-английски Lion, прискакать не торопился, отвечал не очень охотно, да и часто был занят. Как писал тот же Соболевский,
Пушкин Лев Сергеич,
Истый патриот:
Тянет ерофеич
В африканский рот.
Никогда еще тяга за границу не была такой сильной. Скитания в одиночестве по побережью, горькие раздумья, общая ситуация заставляли действовать. Никогда еще свобода не была столь близка: вот она - на другом берегу. Кажется, можно дотянуться рукой.
Одесса открывала перед ним морской путь через Босфор в Средиземное море. Хаджибейскую бухту заполняли паруса и флаги всех цветов. Здесь швартовались у причалов и бросали якоря на рейде корабли из Италии, Англии, Америки. Пушкинист Леонид Гроссман замечает: "Нигде план избавления от тисков царизма не был так близок к осуществлению, как именно здесь". Замыслы зрели у Пушкина давно, а должны были реализоваться именно тут, в 1824 году. Вопрос был только в том, каким именно способом.
В Одессе Пушкина мало кто знал. Встречая его в порту или на побережье, на него просто не обращали внимания. Это было удобно. Он доучивался английскому, освоил здесь итальянский и даже немного испанский. Он собирается покончить со своими старыми привязанностями: "Возможно ли, чтоб я еще жалел о вашем Петербурге?". Чего же он хочет оставить тут, какую память о себе? Он не очень-то щедр: "я желал бы оставить русскому языку некую библейскую похабность". Вот и все, большего отечество не заслуживает.
На всякий случай он спрашивает у друзей адрес Якова Толстого, своего петербургского приятеля, который отбыл в Париж. В письме брату, посланном с оказией, которую поэт специально поджидал, Пушкин обижается на Льва, который все никак не появится, а надо бы, "иначе Бог знает, когда сойдемся". Происходящее вокруг все явственнее выводит его из себя: "Душа моя, меня тошнит с досады - на что ни взгляну, все такая гадость, такая подлость, такая глупость - долго ли этому быть?".Это большое письмо, отправленное в Петербург между 13 января и началом февраля 1824 года, миновавшее перлюстрацию и очень важное. За ним стоит много несказанного, недоговоренного, нам придется возвращаться к этому письму в последующих главах. А пока лишь еще два сообщения из этого послания, требующие пояснений.
"Ты знаешь, что я дважды просил Ивана Ивановича о своем отпуске чрез его министров - и два раза воспоследовал всемилостивейший отказ".
Разные Иваны Ивановичи встречаются в письмах Пушкина. Среди них Иван Иванович Мартынов, директор департамента Министерства народного просвещения, который был куратором лицея, и даже французский классик Иван Иванович Расин. В данном же тексте - и в этом нет никакого сомнения - Иван Иванович - это Александр I. Даже и в письме, посланном не по почте, Пушкину не хочется называть царя прямо.
Значит, прошения дважды шли через министров Каподистриа и Нессельроде. Здесь имеются в виду два ходатайства Пушкина о выезде за границу, на которые он получил отказы. Первым на обстоятельство, что это были прошения отпустить поэта за границу, обратил внимание М.Цявловский.
Что же оставалось делать Пушкину? "Осталось одно,- поясняет далее Пушкин брату,- писать прямо на его имя - такому-то, в Зимнем дворце, что против Петропавловской крепости...". Иван Иванович, как мы видим, получает точный адрес.
Этого третьего прошения Пушкин посылать не стал. Предыдущие разы отказы были "всемилостивейшими", значит, мнение самого Ивана Ивановича почтительно спросили, и он не изволил разрешить. Чего же ждать в третий раз? Нет, надо самому устраивать свою судьбу, рассчитывать только на себя. И сделать это надо, не привлекая к своей персоне внимания начальства. В голове поэта вызревают планы побега.
Как раз в эти дни Пушкин едет в командировку в Бессарабию вместе с Липранди. Генерал Сабанеев, принимая гостей из канцелярии Воронцова, предлагает Пушкину повидаться с заключенным в тюрьму Тираспольской крепости кишиневским приятелем поэта Владимиром Раевским. В свое время Пушкин, услышав от Инзова, что Раевскому грозит арест, успел предупредить того, и Раевский сжег лишние бумаги. Теперь Пушкин отказывается от предложенного свидания под предлогом необходимости попасть в Одессу к определенному часу. Но какова была истинная причина? Пушкин отказался от свидания в тюрьме с Раевским, по мнению Тынянова, просто испугавшись провокации. Возможно, Пушкин решил, что это привлечет к его персоне внимание, а именно этого он сейчас не хотел.
Глава двенадцатая.
ПУТЯМИ КОНТРАБАНДИСТОВ
Для неба дальнего, для отдаленных стран
Оставим берега Европы обветшалой;
Ищу стихий других, земли жилец усталый;
Приветствую тебя, свободный океан.
Пушкин. Черновой набросок.
Это поистине космическое желание поэт высказал в конце 1823 года.
Если весь одесский период плохо документирован, то это в еще большей степени относится к фактам, которые Пушкин намеренно скрывал от чужих глаз по причинам, не требующим объяснений. Но и биографы Пушкина были вынуждены иногда изъясняться еще туманнее, чем сам поэт, не без оснований опасавшийся перлюстрации своей почты. Например, о причине, по которой Пушкин перебрался в Одессу, в исследовании пятидесятых годов советского периода говорится так: в Одессе "он надеялся стать свободным". "Стать свободным" может означать и просто окончание ссылки.
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора!- взываю к ней...
Но далее следуют строки, не оставляющие сомнения в его цели. Они настолько важны для нашего анализа, что их необходимо процитировать.
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.
Под ризой бурь, с волнами споря,
По вольному распутью моря
Когда ж начну я вольный бег?
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии,
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России,
Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.
Пушкин размышляет о побеге в стихах, в письмах и, наверное, устно. Он собирается на южное побережье Средиземного моря, планируя очутиться в Африке. Александр Тургенев, его благодетель, зовет Пушкина в письмах "африканцем", и Пушкин словно хочет оправдать это прозвище. Африку сменяет мысль об Италии.
Адриатические волны,
О Брента! нет, увижу вас...
"Нет" в этих строках несет полемическую нагрузку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29