Глава 3
Послание Митридата Понтийского запоздало, так как Тигран был уже хорошо осведомлен о продвижении Суллы и пребывал в недоумении: что ищет Рим к востоку от Евфрата? Тигран не верил в миролюбие Суллы, но размеры его армии не внушали опасений в завоевательских намерениях. Вопрос для Тиграна состоял в том, следует или нет атаковать Суллу: как и Митридат, Тигран боялся самого слова «Рим». В конце концов он счел за благо выждать и не нападать первым. Пока же он решил выступить навстречу Сулле со своей армией.
В путаном и злом письме Митридата, адресованном Тиграну, сообщалось, что Гордий мертв и что Каппадокия вновь в руках римской марионетки царя Ариобарзана, ибо римлянин (оставшийся неназванным) во главе киликийской армии вторгся в Каппадокию, вынудив Митридата отступить. Тот писал, что находит неразумным завоевывать Киликию без Каппадокии, и в заключение призывал Тиграна отложить их встречу на равнинах Нижней Киликии.
Никто из них двоих не знал тогда, что из Каппадокии Сулла решит не возвращаться в Тарс, а двигаться дальше и что, прежде чем его ответное послание достигнет Митридата, римлянин уже появится у Тиграна на пороге, в Армении. Поэтому Тигран послал предупреждение о приближении Суллы своим парфянским сюзеренам в Селевкию-на-Тигре.
Он встретил римлянина на Тигре, в нескольких милях западнее своей будущей столицы. Выйдя на западный берег, Сулла увидел на восточном берегу лагерь Тиграна. В сравнении с Евфратом Тигр казался речушкой: примерно вдвое уже, с мутными коричневыми водами, он не имел и десятой доли притоков, которые вливались в Евфрат. Не питало его и такое количество горных снегов и родников. Ниже по течению от Евфрата к Тигру были прорыты каналы, чтобы помочь последнему благополучно достичь Персидского залива.
«Кто к кому придет?» – задавался вопросом Сулла, располагаясь хорошо укрепленным лагерем на западном берегу и ожидая, переправится ли Тигран первым. Тигран, движимый любопытством, вскоре сделал это: дни шли, а Сулла не показывался, и ждать тому стало невтерпеж. Было спущено на воду царское судно с позолоченным корпусом, управляемое шестами и защищенное от солнца золотым с пурпуром тентом, под которым стоял инкрустированный золотом, слоновой костью и камнями трон.
Царь въехал на деревянный причал в золотой колеснице, которая так сверкала, что ослепила собравшихся на западном берегу. В колеснице, за спиной у царя стоял раб, державший зонт, также позолоченный и инкрустированный камнями. Укрывшись за щитами, Сулла с сыном наблюдали за сценой отплытия.
– Как же он выйдет из положения? – проговорил заинтригованно Сулла-старший.
– Что ты имеешь в виду?
– Царскую спесь! – усмехаясь, ответил Сулла-старший. – Он ведь не может ступить на этот помост своей царской ногой, а ковра ему не постелили.
Но проблема вскоре разрешилась. Двое коричневых рабов вышли к колеснице, сложили в форме сиденья руки и опустились на колени. Царь Армении осторожно опустил свой монарший зад на их крепкие руки и был с предосторожностями перенесен на трон. Пока паром плыл по медленно несущей свои воды реке, царь Тигран сидел неподвижно. Судно пристало к западному берегу, и, хотя здесь не было мостков, весь процесс был повторен в точности. Рабы подхватили на руки царя и ждали, пока другие рабы перенесут золотой трон. Когда за спинкой трона встал раб – держатель зонтика, царя перенесли и поместили на трон.
– Вот это здорово! – восхитился Сулла.
– Здорово? – переспросил сын.
– Он перехитрил меня, юный Сулла! Не важно, на чем я буду сидеть: даже если я буду стоять, он все равно будет возвышаться надо мной.
– И что теперь делать?
Скрытый за щитами от противника, Сулла-старший подозвал раба-телохранителя.
– Помоги мне снять это, – показал он на кирасу.
Освободившись от кирасы, он сменил пурпурную тунику на другую, груботканую, подвязался веревкой, накинул на плечи выгоревший на солнце крестьянский плащ, а на голову надел широкополую соломенную шляпу.
– При слишком ярком солнце, – подмигнул он сыну, – старайся быть в тени.
Пробираясь через стражу к трону, на котором Тигран сидел, как статуя, Сулла был похож на одного из местных простолюдинов. Поэтому царь не обратил на него ровно никакого внимания и продолжал, нахмурясь, пристально глядеть на римское войско, выстроившееся неподалеку.
– Приветствую тебя, царь Тигран. Я – Луций Корнелий Сулла, – сказал по-гречески Сулла, подойдя к трону и сняв шляпу.
Царь был поражен вначале сиянием золотых волос Суллы, затем – цветом его холодных глаз. Для того, кто в жизни видел глаза только темного цвета, эти казались завораживающими, роковыми.
– Это твоя армия, римлянин? – спросил Тигран.
– Моя.
– Что ты делаешь в моих владениях?
– Пришел увидеть тебя, царь Тигран.
– Ты видишь. Так что же?
– Ничего… – насмешливо проговорил Сулла. – Я передам тебе то, что мне приказано сказать, поверну свою армию и пойду обратно в Тарс.
– Что приказано тебе передать, римлянин?
– Сенат и народ Рима призывают тебя оставаться в пределах твоих владений, царь. Рим не вмешивается в дела Армении. Но если ты вторгнешься в Каппадокию, Сирию, Киликию – это будет оскорблением для Рима. Рим всемогущ; он властвует над всеми землями Срединного моря. Римская армия непобедима. Поэтому оставайся дома, царь.
– Я и так дома! – перебил его Тигран, выведенный из себя прямотой Суллы. – А вот вы вторглись в мои пределы.
– Я всего лишь посланник, призванный донести голос моего народа, – невозмутимо сказал Сулла. – Я надеюсь, ты хорошо слушал.
– Хм! – произнес царь и поднял руку. Смуглые носильщики выступили вперед и сложили руки. Царь поместил свое величество на руки рабов, которые перенесли его обратно на паром – спиной к Сулле. И снова судно медленно и величественно поплыло к другому берегу, унося неподвижного Тиграна.
Сулла-старший, обращаясь к сыну, весело произнес:
– Да уж. Чудные создания, эти восточные правители: паяцы, надутые пузыри… – и, оглянувшись, позвал: – Морсим!
– Я здесь, Луций Корнелий.
– Собирай войско. Мы идем домой.
– Каким путем?
– Через Зевгму. Я сомневаюсь, что правитель сирийский Цизицен доставит нам больше волнений, чем эта напыщенная куча хлама, плывущая сейчас через реку. Все они столь же пугливы, сколь и самодовольны, и все боятся Рима. Это мне нравится. Жаль, что не представилось случая заставить его глядеть на меня снизу вверх.
Надежда пополнить провизию в плодородной Зевгме заставила Суллу избрать именно этот путь в Нижнюю Киликию. Солдатам приелись фрукты и овощи, которыми они питались весь путь из Каппадокии; им хотелось хлеба. Поэтому надо было вытерпеть жару сирийских равнин, чтобы закупить хлеб нового урожая.
Выйдя на равнины Осроэна, они и впрямь нашли там в избытке зерна. В Эдессе Сулла посетил царя Филоромея, который оказал ему радушный прием. Однако Филоромей был встревожен сообщенными ему новостями:
– Я опасаюсь, Луций Корнелий, что Тигран со своей армией уже преследует вас.
– Я знаю это, – невозмутимо ответил Сулла.
– Но он нападет на вас и на меня!
– Не собирай войско, царь. Его интересую только я. Как только он убедится, что я возвращаюсь в Тарс, он уберется обратно в Тигранокерт.
Спокойствие Суллы придало уверенности царю Осроэна, и он на прощание снабдил Суллу большим запасом зерна, а также вручил долгожданную награду: мешок золотых монет, на которых было отчеканено изображение не кого иного, как самого царя Тиграна.
И в самом деле, Тигран со своей армией сопровождал Суллу на всем пути до Евфрата, но на слишком большом отдалении, чтобы бить тревогу: это была мера предосторожности. После переправы через реку возле Зевгмы Суллу посетила группа важных сановников, человек пятьдесят. Их живописное одеяние состояло из маленьких круглых головных уборов, усыпанных жемчугами, шитых золотом плащей и юбок, золотых шейных украшений, витых и заслонявших половину груди, и золоченых башмаков.
Когда Сулла узнал, что это послы парфянского царя, он перестал удивляться: только парфяне носят на себе столько золота. Это было восхитительное зрелище и, к тому же, оправдание этому его незапланированному походу. Тигран был вассалом царя Парфянского, и Сулла надеялся, что парфяне убедят Тиграна не поддаваться на уловки Митридата.
На этот раз Сулла не пожелал, чтобы на него смотрели сверху вниз:
– Я встречусь с парфянами, говорящими по-гречески, и царем Тиграном послезавтра, на берегу Евфрата, куда их отведут мои люди, – передал он через Морсима.
Послы не имели возможности увидеть его ни одним глазом, тогда как Сулла успел внимательно их рассмотреть. От него не ускользнуло прежде, что его внешность произвела впечатление на Митридата и Тиграна. Теперь он хотел еще раз пустить в ход этот козырь с парфянами.
Прирожденный актер, Сулла придавал большое значение каждой детали в сцене переговоров. Из полированных блоков белого мрамора, позаимствованных им из храма Зевса в Зевгме, была сооружена площадка; на ней – еще одна, куда водрузили, обложив лиловым мрамором, курульное кресло. Со всей Зевгмы были собраны чудесные мраморные кресла с грифонами, львами и орлами на спинках и установлены на нижней платформе, а одно, самое роскошное, было поставлено отдельно – для Тиграна. И над всем этим он приказал натянуть тент из лиловой с золотом драпировки, которая когда-то скрывала святилище за статуей Зевса в греческом храме.
Рано утром в назначенный день шестеро из посланников царя Парфянского были с почетом препровождены и усажены в кресла на мраморном помосте. Остальные были также с почетом, устроены в тени на земле вокруг. Тигран хотел было подняться на самое высокое сиденье – курульное кресло из слоновой кости, но был с вежливой решительностью отведен на назначенное ему место. Все в ожидании смотрели на подиум, остававшийся пустым.
И только когда все уселись, появился Луций Корнелий Сулла, облаченный в отороченную пурпуром тогу; он сжимал в руке костяной жезл – символ власти. Его волосы отливали золотом. Он прошел к подиуму, не поворачивая головы ни к кому из присутствующих, взошел на самый верх и уселся там в классической позе римлянина из римлян: одна нога чуть выдвинута, спина выпрямлена.
Приглашенные были неприятно поражены, в особенности царь Тигран. Но протестовать в такой ситуации означало бы только поступиться своим достоинством, поэтому все взирали на Суллу, ожидая продолжения.
– Уважаемые посланцы царя Парфянского и царь Тигран! Я приветствую вас на этом приеме, – обратился Сулла к присутствующим с высоты своего положения и испытывая удовольствие при виде того, как ежатся они под пристальным взглядом его светлых глаз.
– Не ты устроитель приема, римлянин! – выкрикнул Тигран. – Это я позвал своих сюзеренов!
– Прошу прощения, но это я созвал переговоры. Вы явились в указанное мною место и по моему приглашению, – улыбнулся Сулла и, не давая Тиграну опомниться, повернулся к парфянам и произнес все с той же зловещей улыбкой: – Кто из вас, высокочтимые посланцы, является главой делегации?
Старейший из послов, сидящий в переднем ряду, царственно кивнул головой:
– Я, Луций Корнелий Сулла Мое имя Оробаз, я сатрап Селевкии-на-Тигре. Я уполномочен передать сожаления царя царей, Митридата Парфянского, что время и расстояние не позволили ему присутствовать на этой встрече.
– Ныне он пребывает в своем летнем дворце в Экбатане, не так ли? – осведомился Сулла.
Оробаз не мог скрыть удивления:
– Ты хорошо информирован, Луций Корнелий Сулла. Я не предполагал, что это известно Риму.
Сулла чуть подался вперед, сохраняя свою величественную позу:
– Сегодня мы здесь творим историю, о Оробаз! Впервые здесь встретились послы царства Парфянского и Рима. Это тем более символично, что мы встретились на реке, которая служит границей двух миров.
– Ты прав, мой господин Луций Корнелий Сулла, проговорил Оробаз.
– Не «господин», просто – Луций Корнелий. В Риме нет повелителей и нет царей.
– Мы наслышаны об этом, но находим это странным. Вы следуете греческому образцу. Но как достиг Рим своего могущества, не имея верховного владыки? У греков было множество государств, которые воевали между собой. Поэтому грекам не удалось достичь могущества. Каким образом это удалось вам, Луций Корнелий?
– Рим – наш верховный владыка (хотя мы и представляем его в женском образе и говорим о Риме как о царице). Греки подчиняли свою жизнь идеалу. Вы подчиняете ее одному человеку – вашему царю. Мы, римляне, поклоняемся Риму, и только Риму. Мы не преклоняемся ни перед одним человеческим существом. Один лишь Рим – наш идеал, наш царь, наш бог. Каждый своими успехами преумножает славу и богатство Рима. Мы почитаем священным место, о Оробаз. Не идеал. Не человека. Человек рождается и умирает, его существование бренно. А идеалы меняются с переменой философских течений. Но место на Земле вечно, пока люди, живущие там, заботятся о его процветании, преумножают его богатства. Я – Луций Корнелий Сулла – великий римлянин. Но после моей смерти все, что я сделал, послужит славе моего Рима. Я здесь сегодня говорю не от своего имени и не от имени другого человека. Я здесь от имени Рима! Если мы заключим договор, он будет храниться в храме Юпитера, старейшем храме Рима. И это будет не моей заслугой, а вкладом в могущество Рима.
Его слушали, невольно пытаясь понять чуждые восточной натуре идеи, ибо греческая речь Суллы была ярка и внушительна.
– Но место на Земле это просто собрание предметов, – возразил Оробаз! – Если это город, то он – собрание зданий; если святилище – собрание храмов; если местность – собрание деревьев, полей и скал. Как может нагромождение зданий, называемое Римом, вызывать подобные чувства, вдохновлять на подобные деяния?
– Вот Рим, о Оробаз! – Сулла тронул жезлом белизну мускулистой руки. – Вот Рим, – он отогнул полу своей тоги, чтобы вое увидели резную букву X, соединяющую ножки кресла, и, обведя взглядом присутствующих, заключил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66