Но эти времена прошли. Теперь слово за армиями; военачальники теперь как полубоги, указанием перста посылающие тысячи людей в пекло. Военачальники будто родились с пониманием всего этого: флангов, маневров, осад, артиллерии, резерва, отступлений и атак. Ко всему этому Митридат не имел ни интереса, ни способностей.
Пока Митридат размышлял, его подданные внимательно следили за ним, чувствуя себя, как мыши в траве, которых высматривает ястреб. Вот он сидит на своем золотом инкрустированном троне, сияющий, величественный, внушающий страх. Полновластный самодержец, сочетание трусости и геройства. В Риме он бы вызывал только смех. В Синопе он внушал страх и веру.
Наконец царь Митридат заговорил:
– Кто бы он ни был, этот Луций Корнелий Сулла, он послан в чужую страну без охраны и солдат, чтобы организовать там армию. Из этого я заключаю, что он – достойный противник, – взгляд его остановился на Гордии. – Сколько своих солдат я послал в Каппадокию осенью?
– Пятьдесят тысяч, великий царь, – отвечал Гордий.
– Ранней весной я приду в Эзебию Мазаку еще с пятьюдесятью тысячами солдат. Неоптолем будет назначен военачальником. Архелай, ты пойдешь с пятьюдесятью тысячами в Галатию, на случай, если римляне начнут вторжение с двух сторон. Царица будет править страной из Амазеи, но мои сыновья пусть останутся в Синопе под стражей как заложники. Если она задумает измену, всех сыновей немедленно казнить! – приказал Митридат.
– Моя дочь не помышляет об измене! – вскричал потрясенный Гордий. Его волновало, как бы какая-нибудь из младших жен Митридата не умертвила его внуков.
– Да, у меня нет пока причин подозревать ее в этом, – сказал Митридат. – Это обычные меры предосторожности. Когда я уезжаю надолго, дети каждой из жен содержатся под стражей как заложники, гаранты ее хорошего поведения. Женщины – странные существа. Они всегда ценят жизнь своих детей выше собственной.
– Тебе бы лучше остерегаться тех, кто этого не делает… – заметил тонким голоском притворно улыбающийся толстяк из свиты.
– Я остерегаюсь, Сократ, остерегаюсь, – усмехнулся Митридат.
Царь испытывал некую симпатию к этому вифинянину, который, несмотря на омерзительную внешность, дожил до пятидесяти лет (то, что ни один из его собственных братьев, даже не столь отталкивающих, не дожил и до двадцати, Митридата не печалило). Хлипкий народец эти вифиняне. Если бы не Рим, Понтия давно проглотила бы их с потрохами. Ах, Рим, Рим! Почему бы ему не развязать длительную войну с кем-нибудь лет этак на десять? Тогда бы Понтия достигла былого могущества, и спустя десятилетие у Рима не было бы иного выбора, как обратить свои взоры на запад, на заход солнца.
– Гордий! Повелеваю тебе докладывать мне все, что тебе станет известно о действиях Луция Корнелия Суллы. Ничто не должно ускользнуть от твоего внимания. Ясно?
Гордий поежился:
– Слушаюсь, о Всемогущий.
– Хорошо! – зевнул Митридат. – Я проголодался. Но стоило Гордию двинуться вслед за зятем к столу, как Митридат рявкнул:
– Отправляйся в Мазаку! Немедленно! Каппадокия не должна оставаться без царя!
К несчастью Митридата, погода благоприятствовала не ему, а Сулле. При таком снежном покрове Митридат был не в силах провести пятьдесят тысяч солдат через три перевала. Гордий сообщал царю, что Сулла приведет свои войска быстрее. Поэтому, когда пришло следующее сообщение о том, что Сулла встал лагерем не доходя четырехсот стадиев до Мазаки, Митридат вздохнул с облегчением.
Тем не менее, невзирая на большие потери, он продвигал свою армию через предательские горы. К зятю Тиграну в Армению был послан гонец с вестью о том, что Киликия контролируется римлянами, и римский наместник движется с войском в Каппадокию. Тигран известил об этом своих парфянских хозяев и предпочел ждать их приказаний. Встретиться лицом к лицу с римлянами он – что бы ни думал Митридат – не спешил.
Когда царь Понтии переправился через реку Халис и расположил новые войска рядом с теми пятьюдесятью тысячами, что уже стояли в Мазаке, Гордий поспешил к нему с новостями: – Римлянин строит дорогу!
– Дорогу? – удивился царь.
– Да, дорогу через перевал, через Киликийские ворота, о Светлейший.
– Но там есть дорога.
– Да, я знаю!
– Так зачем им еще одна?
– Не понимаю!
После долгого раздумья (во время которого пухлые губы царя двигались взад-вперед, придавая ему сходство с рыбой) Митридат произнес:
– Они любят строить дороги. Видимо, это способ убить время. В конце концов он пришел сюда гораздо раньше меня.
– Что касается дороги, великий царь… – мягко вставил Неоптолем.
– Что такое?
– Может быть, Сулла улучшает старую дорогу? Чем лучше дорога, тем быстрее передвижение. Поэтому римляне и строят хорошие дороги.
– Но он уже прошел старой дорогой. Зачем же теперь ее перестраивать? – недоумевал Митридат, привыкший полагаться не на качество дорог, а на плети.
– Я полагаю, – терпеливо объяснил Неоптолем, – они решили улучшить дорогу на тот случай, если ею придется воспользоваться еще раз.
Это привело Митридата в бешенство:
– После того как мы выкинем его и его наемников из Каппадокии, я прикажу завалить эту дорогу камнями.
– Великолепно сказано, о Светлейший! – поддакнул Гордий.
Царь повернулся, ступил на согнутую спину раба, уселся в седло и пришпорил коня, не дожидаясь своей свиты. Гордий поспешил за ним вослед. Неоптолем остался стоять в недоумении: почему царь не понимает важности дорог. Оба они были понтийцы, не обучались на чужбине, Митридат больше успел повидать, однако был настолько слеп, что не понимал простейших вещей, ясных для Неоптолема, как день. В то же время другие вопросы царь схватывал быстрее… «Разный тип мышления, – подумал Неоптолем. – Может быть, когда человек делается самодержцем, понятия в его голове смещаются? Ведь он не глуп, мой брат Митридат. Жаль, что он так плохо понимает римлян. И даже не старается их по-настоящему понять. Как научить его видеть очевидное?»
Остановка Митридата в голубом дворце Эзебии Мазаки была недолгой: на следующий день он повел свою стотысячную армию в направлении лагеря Суллы. О дорогах думать там, к счастью, не приходилось. Местность была ровной, с редкими холмами и торчащими, как башни, туфовыми останцами. Митридат был доволен быстротой передвижения: сто шестьдесят стадиев за день (он бы не поверил, что римская армия, следуя тем же маршрутом, без труда покрыла бы вдвое большее расстояние).
Но Сулла и не думал двигать войска. Он стоял лагерем посреди широкой плоской равнины и занимался строительством укреплений – хотя лес для этого приходилось добывать в горах. Поэтому, когда враг оказался в пределах видимости, взору Митридата предстало квадратное сооружение площадью в два квадратных стадия, окруженное мощными валами с трехметровым частоколом из заостренных бревен и тремя рвами, полными воды, через которые, как доложили лазутчики, были перекинуты четыре моста, ведущие к четырем воротам в центре каждой стены.
Впервые в жизни Митридату довелось увидеть римский военный лагерь. Он открыл было рот от изумления, но увидел множество устремленных на него глаз. «Взять этот лагерь можно, – решил он, – но очень дорогой ценой». Он остановил армию и поехал взглянуть на укрепления с более близкого расстояния. Вскоре вслед за ним прискакал гонец:
– Мой господин, к тебе парламентер от римлян.
– Чего они хотят? – спросил Митридат, хмуро осматривая высокие стены, частокол и часто расставленные на стенах смотровые башни.
– Проконсул Луций Корнелий Сулла предлагает переговоры.
– Я согласен. Где и когда?
– На мосту, ведущем к центральным воротам лагеря, что по правую руку, великий царь. Только он и ты, говорит парламентер.
– Когда?
– Сейчас, о Светлейший!
Царь пришпорил лошадь и повернул направо, горя желанием увидеть этого Луция Корнелия Суллу. Никто до сих пор еще не жаловался на коварство римлян, так что вероятность быть убитому тайно пущенной стрелой его не пугала. Достигнув моста, Митридат спешился, не продумав ситуации, и тут же снова вскочил на лошадь, раздраженный собственной оплошностью. Нельзя допустить повторения того, что было у него с Гаем Марием: чтобы римлянин глядел на него сверху вниз! Митридат вновь вскочил в седло, но лошадь, испуганная одним видом глубокого рва, заартачилась. С минуту царь боролся с перепуганным животным – и в результате, чтобы еще более не уронить достоинства, вынужден был снова спешиться. Пеший, совсем один, он прошел до середины моста, где ряды кольев ощерились на него со стороны крепости, как жуткая пасть.
Ворота открылись, из них вышел человек и направился к нему. Царь был приятно удивлен, увидев римлянина совсем небольшого, по сравнению с его собственным, роста. На том была простая стальная кираса, двойная юбка из кожаных полос (называемая птеригией) и пурпурная туника, а за плечами развевался пурпурный плащ. Огненно-золотые волосы непокрытой головы сияли на солнце, чуть взъерошенные ветром. Царь не мог отвести взгляда от этого сияния: такого цвета волос он не встречал даже у кельтских галатов. Равно как и такой белоснежной кожи: ни кровинки, ни капельки смуглости в ней! Снежной белизны!
Сулла приблизился достаточно, чтобы Митридат мог разглядеть его лицо, а затем и глаза. Царь вздрогнул: Аполлон! Аполлон в римском одеянии! Выражение его лица было столь непреклонно, столь божественно, столь величественно… Бог! Человек-бог в расцвете жизни, полный сил. Римлянин. Римлянин!
Сулла вышел на переговоры, совершенно уверенный в своих силах: он слышал подробный рассказ о Митридате от Гая Мария и имел о нем представление. Ему не пришло в голову, что он сможет сразить царя одной своей внешностью – он не мог и теперь этого объяснить. Но причина не имела значения. Это произошло – и он решил использовать неожиданное преимущество.
– Что ты делаешь теперь в Каппадокии, царь Митридат? – спросил Сулла.
– Каппадокия принадлежит мне, – проговорил царь не тем рокочущим голосом, который был знаком его подданным, а голоском слабым и тонким, за который он сам себя возненавидел.
– Каппадокия принадлежит каппадокийцам.
– Каппадокийцы и понтийцы – один народ!
– Этого не может быть, потому что царская династия Каппадокии насчитывает столько же веков, сколько и понтийская.
– Их цари всегда были иноземцами, а не каппадокийцами.
– Каким же это образом?
– Они из династии Селевкидов, из Сирии. Сулла пожал плечами:
– Странно в таком случае, что каппадокийский царь, который находится со мной в лагере, нисколько не похож на сирийца. Не похож он и на тебя! Его генеалогия не связана с Сирией и Селевкидами. Царь Ариобарзан – каппадокиец, и избран каппадокийским народом вместо твоего сына Ариарата Эзеба.
Митридат был потрясен: Гордий никогда не доносил ему, что Марию известно, кто приходится отцом Ариарату Эзебу. Слова Суллы показались ему невероятными, провидческими – еще одно доказательство божественности римлянина!
– Царь Ариарат Эзеб погиб во время вторжения армян, – проговорил Митридат все тем же слабым, тонким голосом. – Теперь в Каппадокии властвует царь-каппадокиец. Его зовут Гордий, и я обеспечу незыблемость его власти.
– Гордий – твой ставленник. Да и кем еще быть человеку, чья дочь замужем за царем Понтии, – отрубил Сулла. – Гордий никогда не был законно избранным царем. Его избрал ты, договорившись с Тиграном. Единственный законный царь – Ариобарзан.
(И еще одно провидение!.. Кто он, этот Луций Корнелий Сулла, если не сам Аполлон?)
– Ариобазан – самозванец!
– Сенат и народ Рима думают иначе, – твердо сказал Сулла, подавляя царя взглядом. – Я здесь исполняю их волю, чтобы восстановить власть законного царя и освободить Каппадокию от владычества Понтии и Армении.
– Римлян эти дела не касаются! – выкрикнул царь, собрав всю свою смелость.
– Все, что происходит на свете, касается Рима, – уверенно проговорил Сулла и заключил: – Возвращайся домой, в Понтию, царь Митридат.
– Каппадокия для меня такой же дом, как и Понтия!
– Нет. Возвращайся в Понтию.
– Что ты можешь против меня, с твоей смехотворной армией?! – крикнул Митридат, разозлившись всерьез. – Погляди туда, Луций Корнелий Сулла! У меня сто тысяч солдат!
– Сто тысяч варваров, – скептически проговорил Сулла. – Я разобью их наголову.
– Я буду драться, предупреждаю тебя!
Сулла повернулся, и, уходя, бросил через плечо:
– Перестань вставать в позу и возвращайся домой! У ворот он остановился и сказал громче:
– Возвращайся в Понтию, царь Митридат. Через восемь дней я пойду в Евсевию Мазаку, чтобы возвести Ариобарзана на трон Каппадокии. Если ты будешь сопротивляться мне, я уничтожу твою армию. Меня не остановят и двести тысяч твоих солдат.
– У тебя в армии нет римских воинов! – прокричал Митридат.
Сулла презрительно улыбнулся:
– Они вполне римляне. Их обучил и вооружил римлянин – и они будут драться как римляне, обещаю тебе. Ступай домой!
Царь Митридат возвратился в свой походный шатер в такой ярости, что никто не осмеливался заговорить с ним, даже Неоптолем. Он поспешно прошел в свою потаенную комнату, сбросил в бешенстве царское одеяние и стал лихорадочно думать. Нет, Сулла – не Аполлон! Он просто римлянин. Но почему этот римлянин так величествен, так уверен к себе? Римляне, которых он когда-то видел издалека, казались хотя и надменными, но вполне обычными людьми. Но вот он столкнулся лицом к лицу сначала с Гаем Марием, а теперь с Суллой – и не мог понять, какой из двух типов римлян истиннее. «В конце концов я – великий царь, ведущий происхождение от Геракла и Дария Персидского, – решил он. – Значит, и враги мои тоже должны быть великими.»
Почему ему не дан дар полководца? Почему он ничего не понимает в военном искусстве? Почему он вынужден уступать командование войсками своим родственникам Архелаю и Неоптолему? Некоторые из его сыновей подают большие надежды, но у них слишком властолюбивые матери. Кому он может довериться? Как ему тягаться с римлянами, перед которыми пали державы и армии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66