Неизвестно откуда возникла Набао и с жалобным причитанием бросилась к ногам Као, дергая его за одежду. Этого оказалось достаточно, чтобы поколебать его решимость, а через пару минут с поля подошли Кьем и трое крестьян. Остановившись в дверях, все они тут же принялись кричать, в то время как Набао тихо раскачивалась на полу. Я понял, что Кьем обладает какой-то тайной властью над бандитом. Когда он стоял на пороге, между ним и Као вспыхнула перепалка, но я понял, что самый опасный момент миновал.
Као плюнул в мою сторону и сунул пистолет в кобуру. Крики и ругань продолжались еще какое-то время, пока Као и его люди не убрались восвояси. На прощание Као ткнул пальцем сначала в Мика, потом в меня. После того как они ушли, Кьем помахал руками и тоже вышел из хижины вместе с крестьянами.
Набао, которая вмешалась в события в самый решающий момент, осталась и теперь убаюкивала Чарли, словно та была ее ребенком, что-то приговаривая и покачивая головой.
Нам пришлось рассказать Чарли, из-за чего сыр-бор разгорелся. Она ответила, что такое случается часто, что в полусне она чувствует посторонних, но не в силах открыть глаза и посмотреть, кто это.
– Твое счастье, – сказал я, все еще содрогаясь, – что тебя еще не изнасиловали.
– Бывало, – невозмутимо ответила она. – Пока Джек не положил этому конец.
Я только и мог, что смотреть на нее. И в то же время понимал, что взгляды Мика и Фила устремлены не на нее, а на меня. Чарли только что сказала такую ужасную вещь.
В эти секунды я чувствовал себя как пустой бобовый стручок и стоял вертикально, потому что позвоночник не гнулся. Мне показалось, что я ни дышать, ни слова сказать не мог, но тут я услышал собственный слабый голос:
– Тот, что с бородой?
– Другой тоже.
Я хотел все знать, но существуют вещи, о которых отец не может спрашивать у дочери.
Фил сказал:
– Об этом надо забыть.
– Дэнни, ты в порядке? – подал голос Мик.
– Да, – ответил я. – В порядке.
– Вовсе он не в порядке, – хмуро возразил Фил. – Я вижу, что он не в порядке. Он попытается выкинуть какую-нибудь глупость.
– Я же сказал, что в порядке.
– Не надо спорить, ребята, – вмешалась в разговор Чарли. – Ведь не вас же насиловали.

После всего случившегося у Мика еще остался запас какой-то нерастраченной энергии.
– Внимание, – скомандовал он, хлопнув в ладоши. – Надо навести здесь порядок. В этой хижине полный бардак. Фил, возьми у Набао метелку. Я хочу подмести пол. Дэнни, эта вонючая простыня все еще лежит на циновке у Чарли. Не стой столбом, давай сделай одно из двух: либо постирай, либо сожги. Чарли, я собираюсь вымыть тебе голову.
– Ну уж нет, – взмолилась Чарли.
– Посмотрим, – сказал Мик.
Он вышел из хижины и вернулся, притащив бак с водой. Затем выдавил полбутылки шампуня себе на ладонь.
– Подойди-ка сюда. Мик за главного. Начинаем! Чарли покорно подчинилась. Так же как и мы с Филом. Пока Чарли, выполняя команды Мика, горбилась над чаном, Фил подметал и прибирал в хижине.
Я вынес постельное белье Чарли и сжег его. Придется ей спать на одной из моих рубашек.
Мик тщательно вымыл волосы Чарли, ополоснул и расчесал, распутывая сбившиеся пряди. Все это время он был зол как черт. Я знал, почему он этим занялся. Ему передалась моя ярость. Ему надо было что-то с этим делать.

Когда с уборкой было покончено, мы почувствовали себя на грани изнеможения. Благоухая шампунем, Чарли уселась на циновке. Мы расположились на улице. Я старался глубоко дышать, чтобы хоть как-то освежиться в томительной жаре. Мы обливались потом и все же не могли унять дрожь после всех этих утренних событий.
Чарли обратила внимание, что у Мика на шее болтался кожаный шнурок. Наверное, он лопнул в драке, и Мик потерял свой амулет. Это сильно его встревожило, и мы с Филом занялись тщательными поисками талисмана, но так и не смогли его разыскать.
– Вот тебе и кроличья лапка! – попытался пошутить я, но Мик был слишком огорчен. Неудобно было его поддразнивать.
Спустя какое-то время к нам подошли деревенские детишки. Мик позволил им погладить свою волосатую грудь, и они повеселились от души. Через минуту у него на коленях уже сидело трое ребят с широко раскрытыми глазами, а он учил их считалкам и детским песенкам, как будто все случившееся утром было всего лишь сном.
Пока я сидел у входа, разговаривая с Чарли, одна маленькая девочка сделала гирлянду из цветков мака и надела ее на шею Мику.
– Я сплету тебе венок, папа, – сказала Чарли. – Только принеси мне цветы.
Я взглянул на нее. Она была совершенно спокойна. Как она сумела оставаться такой после всего, что выпало ей на долю? Тем не менее вот она сидит уперев руки в колени, похожая на какого-то храмового божка. Время от времени поглядывает на меня. Именно тогда я смог понять ту таинственную силу, которая от нее исходила. Это была внушающая благоговейное восхищение сила юности. Она укрывала мою Чарли как серебряный литой щит, на котором события последних месяцев оставили лишь еле заметные щербинки. Эта сила не знала пощады, ничего не прощала и никому не сдавалась. Она могла выдержать невообразимые испытания, все, что угодно, кроме отказа в праве самой решать свою судьбу. Тогда я понял и то, что мне нечего этой силе противопоставить.
– Ну? – сказала Чарли.
– Да ничего. – Вместо ответа я показал на Мика. – Посмотри, как он с ними ладит.
– Почему он сам детьми не обзавелся?
Я пожал плечами:
– Мы не обсуждали с ним эту тему.
– Крестьяне здесь говорят, что человек без детей обречен на жизнь в печали.
– С детьми тоже хлопот не оберешься, – бросил я в ответ, пожалуй, слишком быстро.
Я потянулся через порог, взял ее за руку и слегка улыбнулся. Она невозмутимо пребывала по ту сторону упреков. По крайней мере, я это чувствовал.
Я снова взглянул на Мика, который сидел на земле, сняв футболку, и с блаженным видом развлекал деревенских ребят. Он хлопал в ладоши и пел песенки для этих малышей и прямо светился в косых солнечных лучах. Его волосы растрепались, взгляд стал ясным и прозрачным. Вдруг у меня закружилась голова, потому что я увидел, как Мик и обступившие его дети взлетели и начали медленно парить сантиметрах в десяти над землей, покачиваясь в воздухе под перезвон храмовых колокольчиков.
Чарли услышала, как я вздохнул.
– На что это ты загляделся?
– На Мика. Он как будто с картинки из детской книжки сошел. Прямо небесное видение.
– Я тоже видел, – сказал Фил, вплотную подойдя ко мне. – Это был миг благодати. – На этот раз мне не хотелось ему возражать. В дни страданий, среди тягот, которые нам приходилось выносить, нам было даровано божественное видение. – То, что мы увидели, выравнивает чаши весов, создает симметрию дня. Ты же знаешь, что за всеми событиями наблюдает высшая сила.
Чарли с подозрением переводила взгляд то на меня, то на Фила:
– Вы что, оба обкурились?

– А знаешь, папа, – сказала мне Чарли этим вечером, когда мы укладывались спать и на поселок наваливался ночной холод. – Я видела такой яркий сон! Мне снился Руперт.
Мик подмигнул мне, чтобы я не проговорился.
– Какой такой Руперт? – спросил он.
– О-о, – нежно проворковала Чарли. – Это старый, потрепанный медвежонок, он у меня в детстве был. Во сне он сказал мне, что все закончится хорошо. Ты его помнишь, Фил?
Руперт, прикрепленный к стене над ее циновкой, так и висел, но она, по всей видимости, его не заметила. Или заметила, но не поверила, что видит его наяву, решила, что он ей мерещится. По крайней мере, мне так показалось.
– Руперт-страшилка, – сказал Фил.
– Это такой в синих штанах? – спросил я. – Это тот Руперт?
– Нет! В желтых, в клетчатых.
Было совершенно неважно, какого цвета штаны у медвежонка, главное – она оживилась и принялась горячо возражать мне.
– Разве? Это было так давно.
Я притворился, будто думаю о старой игрушке; всем остальным незачем было знать, что я вспоминаю сегодняшние события: стычку с Филом, историю с насильниками.
Да, насчет Фила. Я соврал, сказав, что ни разу его не ударил. На самом деле один раз это все же случилось. Тогда ему было около двенадцати. Он взял одну из моих книг и вырезал в страницах углубление для тайника. Я потребовал, чтобы он признался, но он начал отпираться, и я сильно его ударил.
О-ох.
В тот день я сказал Филу, что получил он за вранье. Но и сам соврал, дав такое объяснение. На самом деле я ударил его потому, что как раз перед этим разругался с Шейлой. Я стукнул его слишком сильно, не рассчитал. Помню, какое потрясение было написано на его лице. Можно сказать, я видел, как из него выползла какая-то тень и отвернулась от меня. Наши отношения с тех пор изменились. Он никогда уже не смотрел на меня как прежде. Долгие годы мне из-за этого было так худо, что, по-моему, я даже сам себе не признавался, что такое вообще могло случиться. Сегодняшняя ссора заставила меня и это припомнить.
К тому же я снова пришел в бешенство, как только подумал о тех, кто изнасиловал Чарли. Это была холодная ярость, такая ярость, какой я не испытывал никогда в жизни. Ярость – от которой заходилось сердце. Ярость, это ведь как радиация, она излучается из тебя, а потом оседает и начинает существовать независимо от твоего тела, по своим собственным законам. Фил не ошибся. Я собирался свести счеты с этой компанией. Просто не знал, как именно, и кровь стучала у меня в висках.
И почему эти два случая оказались связанными между собой? Надругательство над дочерью и то, как я ударил сына много лет назад? Если не считать, что и о том и о другом мне пришлось сегодня крепко подумать.
Наступила холодная ночь. Прежде чем улечься, Мик молча помахал мне и поднял свою подушку. Там у него лежал нож. Я отогнул край спального мешка и продемонстрировал ему, что точно такая же идея возникла и у меня. Мы были почти уверены, что Као и его подручные могут возыметь желание нанести нам ночью визит.
Тонкие стены из бамбука усиливали у меня ощущение опасности. Любой шорох, потрескивание или дуновение ветра вызывали тревогу, заставляя каждый раз мучительно прислушиваться. Какое-то животное рыскало вокруг хижины около часа. Я слышал, как это существо, фыркая, бродило у стен. Стояло полнолуние; яркая луна светила с небес, оказывая благотворное воздействие на млечный сок, который сочился сквозь надрезы на маковых головках; я надеялся, что, возможно, сияние луны удержит непрошеных гостей от вторжения, но все же глаз не смыкал. Копья лунного света, пробиваясь через щели между бамбуковыми жердями, покалывали меня, а я исходил лютой ненавистью при мысли о подлецах, изнасиловавших Чарли. Лежа в темноте, я сжимал рукоятку ножа, того самого, что подарил мне Кокос.

31

Как и следовало ожидать, на нас напали ночью, и я был даже рад, что это случилось. Доведенный до отчаяния, я понимал: что-то должно произойти. Внутри у меня все кипело, чувства искали выход, не находили, напряжение из-за этого росло, меня прямо распирало изнутри, как будто я сидел в батисфере на океанском дне. И когда наконец долгожданный момент настал и на крыльце послышался скрип шагов, мне сразу полегчало, я вздохнул, набрал полную грудь воздуха и заорал во все горло.
Однажды я смотрел телевизионную программу о мужьях тех женщин, которые стали жертвами насилия. Их всех терзает ярость, они так и живут под ее бременем, а выхода не находят. Ведущая программы не слишком церемонилась с собеседниками: в конце-то концов, говорила она, не вы же подверглись насилию; вместо того чтобы думать о себе, ради разнообразия подумайте о ваших женах. Она права, решил я тогда, но откуда ей знать, что на самом деле испытывает муж в иных обстоятельствах? Я знаю одно: если кто-то надругался над твоим любимым существом, тогда стремление сокрушить преступника – дело жуткое, но святое. Я не разбираюсь в религиозных тонкостях. Но мне кажется, что Бог – если он существует – простил бы мстителя. А если кто от мести откажется, того Бог, может быть, и не станет прощать.
Свинья, неторопливо рывшаяся в земле неподалеку, отыскивая корм, вдруг забеспокоилась, и я понял: кто-то пришел. Инстинктивно я поднялся на ноги. Казалось, мой дух покинул свою бренную оболочку, оставшуюся лежать на циновке. Никакого шума я не производил, но видел, как блеснули глаза у Мика. Он, как и я, не спал. Я прижал палец к губам, и Мик вытащил нож.
Я стоял бесплотной тенью, призраком в полосках лунного света, проникающего сквозь бамбуковые жерди, и прижимал к бедру холодное лезвие ножа. На меня снизошло необычное спокойствие. Вглядываясь сквозь просвет в стене, я видел человека, залитого лунным светом, видел, как он поставил ногу на ступеньку крыльца. Это был тот самый парень, которого Мик вышвырнул на улицу, в пыль. Он держал что-то в руке, но что именно, я не мог понять: то ли нож, то ли пистолет.
Фил сел, протирая глаза, и я жестом призвал его к молчанию. Боевик на крыльце медлил, прислушиваясь. И тут я понял, что у него в руке канистра с бензином. Он принялся поливать хижину горючим, собираясь нас поджечь.
Я распахнул ногой бамбуковую дверь и кинулся на крыльцо. Подняв нож, я взмахнул им над головой. Лезвие дрожало в ослепительных лунных бликах, в глазах у меня потемнело, и в тот же миг кто-то крепко саданул меня по темечку, и я, слетев с крыльца, провалился в густую непроглядную тьму.

Я очнулся глубокой ночью от невыносимой головной боли. Остальные бодрствовали при свече. Они сидели, переговариваясь шепотом, но сразу же замолчали, когда я очнулся, и странно на меня уставились.
– Что случилось? – спросил я.
– Спи, Дэнни, – ответил Мик шепотом. – Тебе приснился кошмар.
Кошмар? Я ощупал свою голову. Под глазом, похоже, к утру будет синяк.
– Да уж, – подтвердила Чарли. – Еле тебя уложили.
– Пришлось слегка, ты уж прости, успокоить, – сказал Мик. – На вот, выпей. – Он поднес к моим губам чашку с виски.
Фил ничего не говорил. Его лицо было бледным, как луна.
– Попробуй заснуть, – сказала Шарлотта. Я охнул от боли, закрыл глаза и уснул.

Потом я снова проснулся, в сером сумраке угадывался предрассветный час. Все трое все еще не спали и о чем-то спорили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35