Однако и этого показалось ему много, он придумал, будто у него поражена верхушка левого легкого. Начальство, не моргнув глазом, дало отпуск для лечения. Толстый, краснощекий, он и поныне пребывает в отпуске и отравляет своим дыханием воздух Перипери.
Видите, какая разница; а я, чтобы добиться отпуска, бросался туда и сюда, как собака, потерявшая хозяина! И все потому, что у меня нет диплома. Один приятель уверил меня, будто жалоба на глаза всегда дает хороший результат: врачи, растрогавшись, подписывают справку без всяких разговоров и осмотров. Чепуха! Врачи были непреклонны, они всячески расхваливали мои глаза: никогда не приходилось им видеть более совершенного зрительного аппарата. Это моего приятеля не осматривали: он имеет диплом дантиста, то есть сам, можно сказать, врач, только рангом пониже. Мне же удалось добиться толку лишь после того, как выяснилось, что один из врачей — племянник моего друга. Я напустил на него дядюшку с соответствующей просьбой, и шарлатан тотчас же обнаружил у меня опаснейшую катаракту и объявил, что мне грозит слепота. Он дал мне отпуск на шесть месяцев, а потом еще продлил. И таким образом я получил возможность посвятить себя за счет государства написанию труда «Вице-президенты республики». Не знаю, знакомы ли вы с этим моим произведением, если нет, я советую прочесть, ибо — скажу без ложной скромности — книга была принята хорошо и получила высокую оценку.
С другой стороны, история с этой книгой показала еще раз, как важно быть доктором. Я написал ее, чтобы восполнить пробел и устранить несправедливость: всегда много пишут о президентах республики, в особенности когда они находятся у власти, восхваления льются в изобилии. А о вице-президентах забывают, если не считать тех, которым почему-либо удалось занять впоследствии пост президента. Кто может перечислить наизусть всех вице-президентов республики?
Кто, например, помнит имя вице-президента в период пребывания у власти Пруденте де Мораис или Гермеса де Фонсека? Сомневаюсь, чтобы вы помнили, и это вполне доказывает своевременность издания моей книги.
Кроме того, меня воодушевил на эту трудную работу объявленный историко-географическим институтом конкурс на написание исторической монографии, сулившей победителю скромную денежную премию— и опубликование его труда за счет института. Почетная премия соблазнила меня; благодаря содействию друга, обеспечившего мне катаракту, я получил необходимое время и принялся за вице-президентов. Я написал ценный труд — простите меня за хвастовство, — из него всякий интересующийся может узнать полное имя, происхождение, даты жизни, место рождения и смерти любого вице-президента, название колледжа и факультета, где он учился, посты, которые занимал, а также выдающиеся дела и подвиги, им свершенные. Я не забыл при этом и жен, и детей, упомянул даже о внуках.
Это был тяжкий, неблагодарный труд, и к тому же от пыли, которой я наглотался в публичной библиотеке, у меня теперь хронический бронхит.
Итак, я принял участие в конкурсе, уверенный, что получу премию, но меня постигло разочарование — ее присудили другому, моему единственному конкуренту Эпаминондасу Торресу за труд о Сабинаде. Даже по числу машинописных страниц его работа не могла сравниться с моей: сорок тощих страничек — ровно половина моей книги. Почему же все-таки премию дали ему, чем объяснить такую вопиющую несправедливость? Сейчас вы узнаете. Оскорбленный в самых лучших своих чувствах, я кинулся в институт и вступил в горячий спор с сеньором секретарем. Он посмотрел на меня поверх очков и сказал:
— Кто вы такой, сеньор? Вы позволили себе прийти сюда и говорить о несправедливости. Может быть, вы не знаете сеньора Эпаминондаса Торреса, не знаете, что он один из самых знаменитых наших адвокатов? А какое звание у вас?
Видите? Моя ошибка состояла в том, что я вступил в соревнование с бакалавром, с адвокатом. Какое звание я ношу? Никакого, все, чем я могу похвалиться, это несколько сонетов, опубликованных где-то на задворках газет и журналов. Я молча проглотил оскорбление и попытался добиться от института хотя бы издания книги, раз уж у меня украли премию. Со стороны историков я встретил доброжелательное отношение, это были порядочные люди, и их, очевидно, мучила совесть.
Но директор «Импренса Офисиал», где должны были печататься обе книги, моя и премированная, ловко надул старичков из института — он и не думал отсылать рукописи в типографию. Несколько месяцев спустя он ушел со своего поста, а новый директор даже и слышать не хотел об этом деле. В результате работа сеньора Эпаминондаса так и не была опубликована, и поэтому провести сравнение с моей книгой оказалось невозможным. Думаю, что присуждение ей премии было делом не совсем чистым.
Что же касается «Вице-президентов республики», то я издал книгу за свой счет, отпечатав ее в типографии Зителмана Оливы, который содрал с меня баснословную цену, хотя и в рассрочку. Мне пришлось изрядно попотеть, чтобы выплатить всю сумму, однако в итоге получилась хорошенькая книжечка в девяносто две страницы, полная «полезных сведений», как написал о ней эрудированный автор «Истории Баии» Луис Энрике Диас Таварес: «Дорогой собрат, с благодарностью подтверждаю получение вашей книги «Вице-президенты республики», представляющей собой кладезь полезных сведений. Искренне Ваш, Луис Энрике».
Я привожу здесь полный текст письма, которым почтил меня знаменитый баиянец, только для того, чтобы его прочел злобный пасквилянт Вилсон Лине.
Укрывшись под псевдонимом Рубиана Браза, этот жалкий писака в своей заметке в газете «Тарде» пытался унизить меня и поднять на смех. А если бы у меня было какое-либо звание, он держал бы себя любезнее.
И другие критики тоже. Вместо того чтобы поносить меня, они хором пели бы мне дифирамбы.
Этим скорым на решения критикам следовало бы сначала познакомиться с отзывом о моей работе выдающегося санпауловского историка Сержио Буарке де Оланда, которому я даже не посылал своей книги, потому что, честно говоря, не знал о его существовании и славе, его окружающей. В газете «Эстадо де Сан-Пауло» в статье о неком достойном и высокочтимом ордене Синего Гиппопотама он коснулся «Вице-президентов республики», упомянув об этом труде как об одной из настольных книг членов ордена, чтение которой, по его словам, «приносит радость и подлинное наслаждение». Восхищенный моим трудом, он предложил даже избрать меня в члены высокочтимого ордена; по его мнению, в списке последних недоставало моего скромного имени. Об ордене я знаю только из статьи сеньора Оланда, написанной несколько эзотерическим и туманным языком, каким, впрочем, и должен быть язык настоящего историка. Тем не менее я уловил, что речь идет об организации, отличающейся высокими заслугами и целями, основанной в Ресифе, при церкви Сан-Педро-дос-Клеригос видными представителями местной интеллигенции. К сожалению, больше я не получал никаких известий ни об ордене, ни о судьбе своей кандидатуры, столь великодушно предложенной сеньором Сержио де Оланда. Без сомнения, они стали наводить обо мне справки, выяснили, что я не имею звания, и отклонили мою кандидатуру.
Весьма похвально отозвался о книге и наш знаменитый судья в отставке Алберто Сикейра. Он указал мне на две-три небольшие грамматические ошибки, но прибавил, что в столь солидном патриотическом труде подобные описки не более как досадные мелочи, не имеющие никакого значения. Во втором издании я их устраню. Оно скоро выйдет, поскольку пятьсот экземпляров первого издания разошлись, несмотря на недоброжелательное отношение книжных магазинов, — ведь я не имею престижа из-за того, что не имею звания; магазины не выставляли мою книгу в витринах, ее не было и на прилавках, она валялась где-то на полках.
Мне пришлось самому продавать ее друзьям и знакомым, одну здесь, другую там, меняя цену в зависимости от объема кошелька покупателя.
Все это убедительно доказывает, что у капитана Васко Москозо де Араган были вполне основательные причины для меланхолии. Диплом служит рекомендацией, он придает вес и значение. Человека с дипломом уважают, перед ним распахивают двери, ему раскрывают объятия. Да, это так, и даже совсем простые люди чувствуют всю остроту проблемы. Несколько дней назад Дондока, милая болтушка Дондока, которая своим щебетаньем скрашивает монотонную жизнь почтенного судьи, а также и вашего покорного слуги, даже она сообщила мне между поцелуями, что в скором времени ей в торжественной обстановке вручат настоящий диплом. Она хранила в секрете свои занятия, чтобы сделать мне сюрприз. Я был действительно поражен, потому что наша милая Дондока (наша, то есть, само собой разумеется, моя и судьи) едва умеет нацарапать свое имя, а считает на своих длинных, красивых пальцах.
— Ты получаешь диплом, звезда моей жизни? Что же ты кончила? На каком факультете училась?
— В школе кройки и шитья доны Эрмелинды в Платаформе, сеньор дурачина. И извольте-ка относиться ко мне с почтением, я теперь образованная дама.
С почтением, я теперь образованная дама, видали?
Прав я или не прав? Доктор швейных наук! Нашей нежной Дондоке, как видно, мало того, что она доктор, заслуженный профессор, магистр любовной науки.
В наше время капитану нечего было бы волноваться. За четыре — шесть месяцев и за небольшую сумму он мог бы стать доктором общественных наук, специалистом по прическам и стрижке волос или по администрированию и рекламе.
Не так давно я был представлен в столице одному разговорчивому и необыкновенно самодовольному молодому человеку. «Доктор по рекламе», пояснил он мне снисходительно; и он зарабатывает сто двадцать тысяч крузейро в месяц — бог ты мои! — и имеет дипломы, полученные в Сан-Пауло и Нью-Йорке. Он убеждал меня, что именно он руководит всей моей жизнью и, в частности, моими покупками, моим вкусом — при помощи рекламы, чуда двадцатого века, соединяющего в себе свойства науки и искусства.
«Реклама — самая благородная из современных профессий, — утверждал он. — На рекламе зиждется производство и потребление страны, ее прогресс».
Реклама, коммерческая реклама — есть высшая форма литературы и искусства, вершина поэзии: Гомер и Гете, Данте и Байрон, Кастро Алвес и Друмонд де Андраде ничего не стоят по сравнению с юным бардом рекламы, специализировавшимся на поэмах о туалетном мыле, о зубной пасте, о холодильниках, кухонной утвари и нейлоновых скатертях. По твердому убеждению доктора по рекламе, величайшим произведением эпохи, шедевром и вершиной поэтической гениальности была поэма, написанная им с целью увеличить сбыт геморроидальных свечей «Радость жизни».
Прекрасная поэма, вдохновенная, совершенная по форме, глубоко волнующая, после ее выхода в свет потребление этих замечательных свечей возросло на сто семьдесят восемь процентов. Вот что такое современное искусство!
Итак, в наше время капитан мог бы сделаться доктором по рекламе даже заочно.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
О похищении Дороти
Похищение Дороти было запланировано представителями вооруженных сил полковником Педро де Аленкар и капитаном Жоржем Диасом Надро при активном участии служащих государственного аппарата — начальника канцелярии и адъютанта для особых поручений. Верховное командование этой сложной операцией осуществляла Карол, и ни один из великих стратегов истории не превзошел бы ее в отличной организации, в точном знании места, в продуманности всех деталей, в умении выбрать способных людей для выполнения каждой фазы трудного секретного маневра.
Хотя идея принадлежала капитану Жоржу, однако полный успех дела, без сомнения, обеспечила Карол.
Победа была отпразднована, и в честь Карол поднимали бокалы с шампанским. Этот праздник вошел впоследствии в анналы кабаре и домов терпимости Салвадора; капитан Жорж, воодушевленный удачным похищением Дороти, задумал расширить сферу действии и, использовав опыт и энтузиазм участников операции, повторить «похищение сабинянок». Дело в том, что в доме № 96 на Ладейре-да-Монтанья существовал женский пансион «Замок Сабины», специализировавшийся на иностранках: там были француженки, польки, немки, загадочные русские, даже одна египтянка. Некоторые из них родились на просторах Бразилии, другие нашли приют у Сабины после долгих странствий по Европе, Аргентине и Уругваю. Среди них выделялась — не красотой, а высоким мастерством — знаменитая мадам Лулу, несравненная француженка с тридцатилетним стажем. Рассказывали про одного полковника из провинции, фазендейро из района Амаргозы, который специально приезжал в Баию, чтобы познакомиться со столь известной и опытной куртизанкой. Полковник рассчитывал провести в столице штата всего два дня.
Однако ему пришлось задержаться на неделю, так как время прославленной парижанки было расписано по минутам. Конечно, она более чем кто бы то ни было способствовала распространению влияния культуры и цивилизации Вечной Франции на бразильские нравы.
Фазендейро потерял целую неделю, а на проезд, гостиницу и питание истратил почти тысячу рейсов — целое состояние по тем временам, но, как он сам сказал по возвращении, «это вовсе недорого, еще неделю и еще тысячу рейсов — и то не жаль!» После такого заявления любая похвала достоинствам мадам Лулу и «Замку Сабины» становится излишней.
Начальник порта предложил победоносным похитителям Дороти не более и не менее как вторгнуться в «Замок Сабины», крепость, защищенную от любопытных взглядов наглухо закрытыми окнами (двери здесь открывались только для старых клиентов, друзей и знакомых или рекомендованных лиц). Капитан задумал взять «Замок Сабины» штурмом, а после победы все иностранное население замка, включая мадам Лулу, перетащить в пансион «Монте-Карло» и передать Карол в качестве пленных рабынь. Карол заслужила это и даже большего, заявил капитан Жорж, поднимая тост за прекрасный характер и бесстрашное сердце щедрой хозяйки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32