Я согласился на это больше ради кабокло: они не хотят уходить, не отомстив за Эмилио.
Доротеу задумался. Лунный свет освещал его черное некрасивое лицо, он походил на лесного духа.
– Я все-таки не согласен. Этот налет – безнадежное дело, ты не вправе идти на него.
– Почему? – удивился Гонсало. – Кабокло хотят отомстить за Эмилио. Он этого заслужил. Да и кабокло заслужили на это право. Я ими командовал, знаю, что они имеют на это право, и мне не хочется лишать их права на месть.
– Ты хочешь отомстить за Эмилио, не так ли? Сказать по правде, и я не прочь… Но одно дело – наши желания, Гонсало, другое – интересы партии. Ты и кабокло уже сделали здесь то, что было на вас возложено. Вы пробудили долину, она теперь никогда не забудет этой борьбы. Партия ждет тебя в другом месте, – не знаю где и не хочу знать. Полиция уверена, что ты погиб: ведь Эмилио умер, выдав себя за Гонсало, он до конца думал о партии. Почему он так поступил? Для того, чтобы ты мог продолжать работу для партии. А ты хочешь все испортить этим совершенно бессмысленным налетом. А если тебя узнают? Полиция убедится, что ты жив… Ты просто не имеешь права…
– Но ведь я обещал кабокло… И себе самому… Отомстить за смерть Эмилио.
– Мне это все знакомо. Бывают моменты, когда мы даем себя увлечь личным чувствам. Я уже испытал это и мне было очень трудно. Именно поэтому я не могу позволить, чтобы то же произошло и с тобой. Я сейчас говорю как районный партийный руководитель: этот налет не должен быть осуществлен. Поговорим оба с кабокло, а потом сегодня же ты отправишься по своему маршруту. Разве не таковы полученные тобой указания?
Гонсало протянул ему руку.
– Ты прав, я хотел сделать глупость. Не так отплачивают за смерть товарища.
Поговорили с кабокло. Некоторые из них согласились с доводами Гонсало и Доротеу. Другие, в частности Висенте, возражали. «Нужно расплатиться за кровь Эмилио», – доказывал старый кабокло. Пришлось Гонсало сказать им:
– Вы меня знаете, я – не трус. Доверьте мне месть за Эмилио. Придет день, и они расплатятся за его кровь. А сегодня мы должны разойтись; это лучшее, что мы можем сделать. Я никогда не обманывал вас…
– Если тебе так хочется, пусть будет по-твоему… – в конце концов согласился старый Ньо Висенте.
Кабокло один за другим обнялись с Гонсало. Ньо Висенте подарил ему заячий зуб, который он носил на шее на почерневшем от грязи шнурке.
– Возьми с собой – это тебя защитит.
Гонсало не мог говорить от волнения, он молча прижимал Ньо-Висенте к груди; казалось, он расставался с родными. Некоторые кабокло плакали, великан делал над собой усилие, чтобы справиться с волнением; он все же хотел сказать несколько слов на прощание, чтобы в сознании кабокло запечатлелось значение борьбы, которую они начали, и роли партии. Это не была речь, это была его последняя беседа с кабокло. Потом негр Доротеу взял свою губную гармонику и заиграл. Кабокло, каждый со своим оружием, расходились в разные стороны, и музыка провожала их. Остались лишь Ньо Висенте и еще четверо, собравшиеся уходить вместе.
– Мы уйдем после тебя, направимся все вместе на алмазные копи…
Гонсало еще раз обнял их – сначала старика, затем остальных четырех, а вслед затем зашагал вместе с Доротеу. Они исчезли во мраке селвы; музыка понемногу затихла вдали.

17
В то же утро на рассвете Ньо Висенте и четыре других кабокло совершили нападение на лагерь акционерного общества. Они появились с первыми лучами зари и начали стрелять в солдат, несших охрану складов.
В лагере возник переполох, но ненадолго. Пятеро кабокло укрылись за каноэ, вытащенной на берег реки. В завязавшейся перестрелке они один за другим погибли, но и сами убили нескольких солдат и одного агента полиции.
Когда Ньо Висенте остался один, он высунулся из-за каноэ, служившей ему прикрытием, прицелился в голову полицейского, выглядывавшего со стороны склада, и спустил курок.
– За Эмилио!.. – воскликнул он.
Он упал, сраженный в то же мгновение, когда и полицейский, в которого он стрелял; ружье его ударилось о каноэ, тело скатилось в реку и сразу погрузилось в бурные воды.
Еще когда Ньо Висенте выходил из селвы со своими четырьмя кабокло, он сказал им:
– Если мы нападем на лагерь одни, решат, что Дружище в самом деле погиб и никогда больше не будут его преследовать.
Миранда подошел к трупам, толкнул их поочередно ногой и сказал мистеру Гранту, точность прицела которого вызвала восхищение полицейских:
– Смерть Гонсало привела их в отчаяние. Нет лучшего доказательства, что в лодке был убит именно Гонсало.
Тело старого Ньо Висенте выплыло на поверхность реки; губы его как будто улыбались под редкими, растрепанными усами.

18
Когда гости удалились и Мариэта, собираясь покинуть залу, накинула на плечи роскошную испанскую шаль, Коста-Вале сказал ей:
– Немного погодя я приду к тебе.
– Ты… ко мне? – удивленно спросила она.
Она даже не представляла себе, сколько времени Коста-Вале не посещал ее спальни, – да, пожалуй, несколько лет. Без всякой ссоры Коста-Вале прекратил с ней супружеские отношения. Это произошло в период, когда Мариэта была увлечена очередным любовником и вначале даже не заметила отсутствия мужа. В дальнейшем, поскольку он ни разу не пытался объяснить свое поведение, а их супружеская жизнь, во всяком случае внешне, во всех отношениях протекала, как прежде, без треволнений, то и она, со своей стороны, тоже никогда не затрагивала этот вопрос. Ее лишь интересовало, как муж устроил свою интимную жизнь, но вскоре она удовлетворила свое любопытство: ей рассказали о квартире на авениде Сан-Жоан, где проживает некая привлекательная особа – бывшая сотрудница банка Коста-Вале.
Уж не выпил ли он сегодня лишнего? У них был обед в честь мистера Карлтона, и молодой Теодор Грант поистине блистал, – как в столовой, излагая свои наблюдения о долине, о кабокло, о рабочих, так и затем в гостиной, у рояля, наигрывая фокстроты и распевая их своим приятным голосом. Молодой человек все время увивался вокруг Мариэты, и это раздражало Сузану Виейра. Ему удалось вызвать у Мариэты слабую улыбку и на какие-то мгновения оживить ее бледное лицо. Если бы она не была еще до сих пор целиком во власти воспоминаний о Пауло, она несомненно провела бы приятный вечер.
Присутствовали все, кто обычно бывал у них в доме, за исключением Артура, который из-за работы в министерстве не мог отлучиться из Рио. Тут были и комендадора, и поэт Шопел со своими циничными теориями, и профессор Алсебиадес де Мораис с присущим ему архиторжественным видом, и полковник Венансио Флоривал, объявивший своим грубым голосом, что он «вырвал с корнем коммунизм и в долине, и в прилегающих землях». Уже была окончательно назначена дата открытия рудников «Акционерного общества долины реки Салгадо», и разговоры о предстоявшем празднике и закончившейся борьбе были в центре беседы за обедом. Мариэта не обращала внимания на все эти разговоры. Она немного оживилась лишь в гостиной, у рояля, за которым молодой Грант демонстрировал свои таланты. За обедом Мариэта только односложно отвечала на замечания мистера Карлтона. И даже потом, в гостиной, она еле разговаривала с гостями все с тем же отсутствующим видом, который стал для нее характерным после возвращения из Европы. Ее мысли витали в Париже, она все время думала о Пауло, которого никак не могла забыть, отсутствие которого убивало ее. Ей ничего не хотелось, большую часть времени она проводила, запершись у себя в комнате, перечитывая немногие письма Пауло, любуясь его портретом, перебирая подаренные им сувениры. Она не проявляла интереса ни к людям, ни к событиям, была далека от окружавшего мира и горько страдала. Мариэта не пожелала отправиться на летний сезон в Сантос, отказывалась от приглашений на приемы, обеды и праздники, а когда Коста-Вале назначал обед или вечер у них дома, не скрывала своего неудовольствия. Друзья приставали к ней – уж не заболела ли она.
– Что? Ты ко мне? – повторила Мариэта.
– Да, немного погодя. Или, если предпочитаешь, приходи ко мне в кабинет. Мне нужно поговорить с тобой. – И Коста-Вале вышел из комнаты.
«Что ж, – подумала она, – очевидно, он хочет поговорить со мной о каком-нибудь новом деле». Даже перестав посещать ее спальню, муж продолжал рассказывать ей о своих деловых операциях и делиться с ней своими планами. Это было традицией, установившейся с первых дней их брака. Она действительно интересовалась делами Коста-Вале, и банкиру нравилось встречать в глазах жены восхищение его финансовым гением.
Мариэта встала, еще раз окинула взглядом большую залу, где каждая деталь напоминала ей о Пауло: кресла, вазы, картины, купленные по его совету… Погруженная в свои мысли, она направилась в кабинет Коста-Вале. Муж ждал ее.
Усевшись за письменным столом, он налил себе виски.
– Хочешь?
– Нет. Я слушаю тебя.
Коста-Вале отпил глоток и поставил бокал на стол, затем, облокотившись на ручку кресла, взглянул на жену своим холодным взглядом.
– Я недоволен тобой.
Это был тон хозяина, которым Мариэта привыкла восхищаться.
– Недоволен мной? Это, собственно, почему?
– С тех пор как ты вернулась из Парижа, ты стала совсем другой. Молча бродишь по дому, как призрак.
– Я чувствую себя нездоровой.
– Нездоровой! – Коста-Вале в раздражении повысил голос, но даже и своим раздражением он умел владеть. – Я тебя позвал, чтобы поговорить серьезно, поэтому прошу не заставлять меня попусту терять время. – Он сделал небольшую паузу. – Твои мысли далеко отсюда.
– А если бы и так? Тебе-то что?
– Ты спрашиваешь: «Мне-то что?» Я тебе отвечу на вопрос вопросом: зачем я держу жену, чего ради я оплачиваю ее расходы, ее роскошь, ее мотовство, ее путешествия в Европу? Для чего я тебя содержу, если я с тобой не сплю? Как ты думаешь, зачем я это делаю? Отвечай!
– Почем я знаю, Жозе… Я никогда над этим не задумывалась… – протянула Мариэта, но, поскольку он продолжал ждать ответа, добавила: – Может быть, потому, что ты не заинтересован в разводе: это обычно связано со скандалом, – почем я знаю…
– Плевать мне на скандал! Я могу развестись с тобой в два счета. Судья без всяких разговоров вынесет нужное мне решение. Я могу бросить тебя с сотней конто, фактически лишив тебя состояния. Но я не заинтересован в разводе. И вот причина: я тебя уважаю, может быть, даже больше, чем кого-либо другого.
– Ты меня позвал, чтобы сказать об этом? В таком случае, я тебе очень благодарна и могу заверить, что не только тебя уважаю, но и восхищаюсь тобой. Ну, а теперь спокойной ночи, позволь мне пойти спать, я устала… – И Мариэта поднялась.
– Изволь сесть! – приказал он. И как только жена снова уселась в кресло, обратился к ней, понизив голос: – Послушай, Мариэта, так дальше продолжаться не может.
– Но что, боже мой?
– Твой обреченный вид, на который уже обращают внимание в обществе, отсутствие у тебя интереса к дому, к светской жизни, – все это приносит мне вред. Я не могу допустить этого, тем более в такой момент.
– Я приношу тебе вред? Но каким образом?
– Ты не ответила на мои вопросы: зачем мне нужна жена, и почему ты до последнего времени была для меня идеальной женой? Придется это сделать самому. Мне нужна жена потому, что я деловой человек, а для делового человека хорошая жена – капитал, и немалый. Когда я говорю «хорошая жена», я надеюсь, ты понимаешь, что это значит: элегантная, образованная женщина, умеющая принимать гостей, хорошо держаться на приемах, создавать мужу необходимые условия. Ты понимаешь, до какой степени хорошая жена может помочь такому человеку, как я? Думаю, что да, потому что до сих пор ты все это делала лучше, чем кто бы то ни было. И вдруг после возвращения из Европы ты совершенно переменилась: ты уже не прежняя хорошая жена – теперь все бегут из нашего дома. Если бы не Грант, сегодняшний обед скорее походил бы на похороны. А кому следовало занимать за столом гостей? Конечно, тебе – ты ведь хозяйка дома. А ты сидела, как мертвая, даже не отвечала бедному Карлтону.
– Этот идиот может говорить только о своих миллионах и своих биржевых махинациях…
– Оставь, Джон Б. Карлтон совсем не похож на идиота. А если даже и так, понимаешь ли ты, что он означает для моих дел? Это американский капитал, моя дорогая; если Карлтон меня не поддержит, я пойду ко дну. В особенности это важно сейчас, когда Жетулио заигрывает с немцами. Не знаю, рассказывал ли я тебе: я как-то намекнул Жетулио на свою заинтересованность в контракте на поставку оборудования для моторостроительного завода. Артурзиньо включился в это дело, и я уже считал, что все в порядке – дело верное. И что же: Жетулио передал контракт какому-то подлизе… знаешь кому? Некоему Лукасу Пуччини, брату балерины, которая жила с твоим Пауло… – Он слегка задержался на словах «с твоим Пауло», но этого было достаточно, чтобы Мариэта подскочила.
– С моим Пауло? Это еще что за инсинуация?
Коста-Вале повернулся, вглядываясь в нее. Теперь его холодные глаза приняли ироническое выражение.
– Разве я имею обыкновение заниматься инсинуациями?
Она опустила глаза и склонила голову. Голос банкира стал равнодушным, почти бесстрастным:
– Я ничего не спрашиваю, не обвиняю тебя и не требую отчета. Эти истории меня не интересуют… Или во всяком случае интересуют лишь когда они вредят мне. – Он взял стальной нож для разрезания книг, острый, как кинжал, и начал играть им, устремив на жену долгий, пристальный взгляд. – Впервые, когда я узнал, что у тебя завелся любовник, я долго размышлял. Я мог бы разойтись с тобой: ведь тогда я еще был молод и имел возможность создать личную жизнь. Кроме того, у нас не было детей… Но я решил этого не делать. Именно потому, что во всем остальном ты была отличной женой. Я удовлетворился тем, что перестал посещать тебя. Я полагал: ты поняла мой жест и уяснила, что я хочу видеть в тебе только хорошую жену, которая мне нужна. Все эти годы ты была хорошей женой. Ты никогда не теряла голову, считалась с домом, с моими делами. Но сейчас вдруг… – Он вытер платком лысину, отпил еще глоток виски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154