– А вы когда-нибудь обо мне говорили?
– Говорил о вас?
– Ну о том, что я работаю там… что все знаю и еще что-то в этом роде.
– Никогда, ни одной душе! – воскликнул он.
От волнения у нее сдавило горло; последовала еще одна пауза; потом она снова вернулась к тому, о чем он ее только что спрашивал.
– Да, я убеждена, что вам это нравится, то, что вы всегда можете найти меня там и что дела у нас идут так легко и слаженно. Если только вообще они куда-то идут, а не стоят на месте, – засмеялась она. – Но если даже и так, то почти всегда на каком-нибудь интересном месте!
Он собирался сказать что-то в ответ, но она опередила его и весело и просто воскликнула:
– Вам хочется в жизни очень многого, много комфорта, и слуг, и роскоши – вы хотите, чтобы жизнь была для вас как можно приятнее. Поэтому, насколько в силах некоего лица способствовать тому, чтобы
это было так…
Она повернулась к нему с улыбкой, как будто что-то соображая.
– Послушайте, послушайте! – Все это его очень забавляло. – Ну и что же тогда? – спросил он словно для того, чтобы доставить ей удовольствие.
– Ну так означенное лицо должно действовать исправно, мы должны так или иначе это для вас наладить.
Откинув голову назад, он расхохотался; его это действительно веселило.
– Ну да, так или иначе!
– Что же, думается, каждый из нас что-то делает, не правда ли? Каждый по-своему и в меру своих ограниченных способностей. Мне, во всяком случае, радостно думать, что вы этому рады; уверяю вас, я делаю все, что только в моих силах.
– Вы делаете больше, чем кто бы то ни было! – Он зажег спичку, чтобы закурить еще одну сигарету, и пламя осветило на миг завершенную красоту его лица, умножавшего приветливою улыбкой признательность, которую оно излучало.
– Знаете, вы удивительно умны; вы умнее, умнее, умнее!… – Он едва не произнес что-то ни с чем не сообразное; но потом, пустив клубы дыма и резким движением повернувшись на скамейке, умолк.

17

Несмотря на его недомолвку, а может быть, как раз по этой причине девушка почувствовала, что фигура леди Бредин, имени которой он едва не изрек, выросла вдруг перед ними, и с ее стороны было уже явным притворством, когда, выждав немного, она спросила:
– Умнее кого?
– Знаете, если бы я только не боялся, что вы сочтете меня краснобаем, я бы сказал – умнее всех! А если вы уйдете из вашей конторы, то где же вы тогда будете работать? – спросил он уже более серьезным тоном.
– О, это будет так далеко, что вам меня не найти!
– Я вас найду везде.
Это было сказано настолько более решительно, чем все предыдущее, что истолковать его слова иначе она не могла. «Я готова все для вас сделать! Я готова все для вас сделать!» – повторяла она. Она чувствовала, что все уже сказано, так могло ли иметь значение, добавит она что-нибудь или нет? Поэтому достаточно было одного пустячного замечания, чтобы великодушно избавить его от неловкости, в которую повергал этот торжественный тон его или ее слов. – Конечно же, вам, должно быть, приятно думать, что около вас есть люди с такими чувствами.
Он, однако, сразу не отозвался на эти слова; он только глядел куда-то в сторону и курил.
– Но вообще-то вы ведь не собираетесь менять, профессию? – спросил он наконец. – Вы по-прежнему будете работать в одной из почтовых контор?
– Да, по-моему, у меня есть к этому способности.
– Еще бы! Кто же может с вами сравниться! – Тут он повернулся к ней снова. – А что, переход на новое место дает вам большие преимущества?
– На окраине квартиры дешевле. Я ведь живу с матерью. Нам нужны комнаты попросторнее; и притом есть одно определенное место, которое удобно мне по особым соображениям.
Он задумался:
– А где же это?
– О, вам это совсем не по дороге. У вас не хватит времени ехать так далеко.
– Но я же вам сказал, что приеду куда угодно. Вы что, мне не верите?
– Да, раз-другой. А потом увидите, что вам это не подходит.
Он курил и думал; чуть потянувшись и выставив вперед ноги, постарался устроиться поудобнее.
– Да, да, я верю всему, что вы говорите. Я все принимаю, в этом есть что-то необыкновенное.
Ее, разумеется, поразило – и к чувству этому почти не примешивалось никакой горечи, – что, позволив себе вести себя с ним так, как будто он был ее давним другом, стараясь все для него уладить и оказать ему то единственное благодеяние, какое ей было под силу, она становится в его глазах необыкновенной.
– Не уезжайте, не уезжайте! – продолжал он. – Мне будет так ужасно вас не хватать!
– Так, выходит, с вашей стороны это вполне определенная просьба? – О, как ей хотелось, чтобы к словам ее не примешивалось никакой жесткости, чтобы это не походило на то, что она торгуется с ним! Ей это должно было достаться совсем легко, ибо, в сущности, что же она от всего этого выгадывала? И прежде, чем он успел ответить, она добавила: – Уж если говорить все до конца, то я должна вам сказать, что в работе у Кокера кое-что особенно меня привлекает. Туда приходят все люди вашего круга. Мне нравятся все эти ужасы.
– Ужасы?
– Те, которые вы все – вы знаете, кого я имею в виду: ваше общество – выкладываете передо мной с такой безучастностью, как будто я не человек, а просто почтовый ящик.
Слова эти привели его в большое волнение:
– Но ведь они же не знают!
– Не знают того, что я не дура? Ну конечно, нет, откуда же им знать?
– Да, в самом дел®, откуда! – сочувственно подтвердил капитан. – Но, может быть, все-таки «ужасы» чересчур уж сильное слово?
– То, что делаете вы, как раз и есть это чересчур! – выпалила вдруг девушка.
– То, что делаю я?
– Ваше сумасбродство, ваш эгоизм, ваша безнравственность, ваши преступления, – продолжала она, не замечая, как он переменился в лице.
– Подумать только! – Лицо это выражало величайшее изумление.
– Говорю вам, они нравятся мне, я попросту упиваюсь ими. Только не будем больше к этому возвращаться, – спокойно продолжала она, – ведь единственное, что достается на мою долю, это невинное удовольствие от того, что я что-то знаю. Знаю, знаю, знаю!… – вкрадчиво прошептала она.
– Да, так ведь оно и было у нас с вами, – ответил он уже гораздо свободнее и проще.
Этой простотой его она могла насладиться сполна в тишине, когда оба они умолкли.
– Если я останусь потому, что вы этого захотели – а я, пожалуй, способна это сделать, – есть две или три вещи, которые, по-моему, вам следовало бы помнить. Одна – это то, что иногда я просиживаю там и дни, и недели, а вы не появляетесь ни разу.
– Верьте, я буду приходить теперь каждый день! – воскликнул он.
В эту минуту ей хотелось положить свою руку так, как незадолго до того положил он, но она удержала себя; было заметно, что он поразился той умиротворенности, с какою она сказала:
– Вы же не сможете! Вы же не сможете!
И совершенно очевидно было, что ему надо только вглядеться в неуклюже шевелившуюся вокруг них тьму, чтобы увидеть, что он и действительно бы не смог; и в это мгновение от одного его молчания все, что они не решались назвать своими именами, присутствие людей, вокруг которых все время петляли их мысли, сделалось как бы частью безмолвного их общения, утвердившейся меж ними нерасторжимой связи. Все было так, как если бы, какие-то минуты сидя рядом, они увидели все это друг у друга в глазах, увидели так много, что им совершенно незачем было обращать это в звучащую речь.
– Вы в опасности, в опасности!… – Голос ее дрожал, и ей оставалось только снова погрузиться в молчание.
В эту минуту он опять откинулся назад, не проронив ни слова, и лицо его приняло еще более странное выражение. Оно сделалось до того странным, что спустя несколько мгновений девушка вскочила с места. Она стояла теперь так, как будто разговор их уже окончен и он просто сидит и на нее смотрит. Все было так, как будто появление третьего лица, которое они вдруг ввели, заставляло их обоих быть теперь особенно осторожными, и единственным, что он мог наконец вымолвить, было:
– Вот так-то!
– Вот так-то! – столь же сдержанно повторила девушка. Он сидел неподвижно, и она добавила: – Я вас не оставлю. Прощайте.
– Прощайте? – переспросил он с какой-то мольбой, но не сделав при этом ни одного движения.
– Я не очень-то знаю, как все будет, но я вас не оставлю, – повторила она. – Ну что ж. Прощайте.
Он мгновенно выпрямился, швырнул в сторону сигарету. Лицо его горело.
– Послушайте… послушайте!
– Нет, не надо; я должна вас сейчас оставить, – продолжала она, как будто не слыша его слов.
– Послушайте… послушайте! – Он попытался снова взять ее за руку, не поднимаясь, однако, с места.
Но жест его окончательно все решил: в конце концов, ведь это было не лучше, чем если бы он пригласил ее на ужин.
– Вы не должны идти со мной. Нет, нет!
Он снова отшатнулся, совершенно пришибленный, словно она его оттолкнула.
– А нельзя мне проводить вас до дому?
– Нет, нет. Позвольте мне уйти. – У него был такой вид, как будто она даже его ударила, но ей это было все равно, и голос, которым она произносила эти слова – можно было подумать, что она и на самом деле рассержена, – звучал с такой силой, как будто она приказывала ему: «Не смейте за мной идти!»
– Послушайте, послушайте, – невзирая на все, молил он.
– Я вас не оставлю! – вскричала она снова, на этот раз уже гневно, после чего не ушла даже, а убежала. Пораженный, он только глядел ей вслед.

18

Последнее время мистер Мадж был так занят своими пресловутыми планами, что на какое-то время перестал донимать ее уговорами перейти работать в другую контору. Однако по прибытии в Борнмут, который оказался выбранным для их совместного отдыха в результате длительных прикидок, расположившихся, должно быть, исключительно на несчетных заполненных цифрами страницах очень засаленной, но вполне пристойной записной книжки, все уводившее в сторону возможное было развеяно в прах, и в силу вступила стремительная необратимая явь. Планы с каждым часом все больше вытеснялись действительностью, и наша девушка испытывала большое облегчение, когда, сидя на пирсе и глядя на море и на людей вокруг, она видела, как тает их розоватый дымок, и чувствовала, что с каждой минутой этих подсчетов становится все меньше и меньше. Стояла чудеснейшая погода, и там, где они поселились – что было для нашей героини отчасти помехой, но отчасти и облегчением, – ее матери удалось подружиться с хозяйкой, и молодые люди могли поэтому располагать большей свободой. Родительница ее на протяжении всей этой недели в Борнмуте наслаждалась пребыванием в душной кухоньке и нескончаемой болтовней; последняя достигла уже таких пределов, что даже сам мистер Мадж – по натуре своей обычно склонный выведывать все тайны и, как он признавался сам, слишком пристально во все вглядываться – иронизировал по этому поводу, сидя со своей нареченной где-нибудь на скале или на палубе парохода, перевозившего их в виде плотно сжатых частиц огромного предающегося радостям жизни целого на берег Дорсета или на остров Уайт.
Сам он снимал комнату в другом доме, где быстро постиг, как это важно – не упустить ничего из виду, и не скрывал своих подозрений касательно того, что губительное взаимное потворство дурным страстям под кровлей, где жила его будущая теща, проистекало скорее всего от чрезмерной ее общительности. Наряду с этим он в полной мере понимал, что эта дама причинила бы ему больше беспокойства, не говоря уже о больших затратах, если бы она всюду ходила за ними по пятам, чем теперь, когда для того, чтобы удовлетворять свои вкусы, сущность которых они неизменно обходили молчанием, она вручала своей квартирной хозяйке какие-то суммы, как будто в уплату за чай или за банку варенья. Таковы были возникавшие перед ними проблемы – таковы те повседневные преимущества, которые ему теперь надо было взвесить; нареченная же его, пока длился ее отпуск, испытывала странное и вместе с тем приятное и почти томное ощущение какого-то спада. Она чувствовала, что у нее совершенно нет сил что-то делать, что ей хочется раствориться в тишине и отдаться во власть воспоминаний. Ей не хотелось ни гулять, ни ездить на пароходе; ей достаточно было сидеть где-нибудь на скамейке и любоваться морем, и не быть в конторе Кокера, и не видеть клерка. Она, казалось, все еще чего-то ждала, и это что-то было сродни бесчисленным обсуждениям, в результате которых в масштабе всего земного шара нашла себе место эта их маленькая, проведенная в праздности неделя. Что-то в конце концов действительно появилось, но вряд ли это могло достойным образом увенчать с таким трудом возведенное здание.
Всякого рода приготовления и меры предосторожности были в такой степени присущи самой натуре мистера Маджа, что стоило только одним из этих растений увянуть, как рядом тотчас же вырастали другие. Он уж, во всяком случае, всегда был способен обдумывать во вторник проект поехать в четверг в Суонидж на пароходе, а в четверг – рассуждать о том, не заказать ли рубленые почки в субботу. Помимо всего прочего, у него была еще одна никогда не покидавшая его способность: он неукоснительно добивался определенности насчет того, куда они пойдут и что будут делать в такой-то день, если первоначальные планы почему-либо не осуществятся. Словом, ему было чем себя занять, и его возлюбленной никогда еще не доводилось так пристально все это разглядеть. Но надо сказать, что занятия его меньше всего мешали ей сейчас жить так, как ей этого хотелось. А хотелось ей, чтобы все осталось так, как есть, если только все вообще могло длиться. Она готова была даже без огорчения примириться с тем, что бережливость ее жениха доходила до того, что те гроши, которые они платили за право находиться на пирсе, принимались в расчет при выборе других развлечений. Постояльцы Лейдла и Траппа, те умели развлекаться на свой лад, а ей вот приходилось сидеть и выслушивать, как мистер Мадж рассказывает о том, что он мог бы сделать, если бы не пошел купаться, или о том, как бы он хорошо искупался, если бы ему не надлежало делать чего-то еще. Он, разумеется, всегда был теперь с ней, всегда сидел рядом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17