Какой… Старый. Неразговорчивый. Взял по-божески. Сделал аккуратно. Лицо? Обычное… До этого не видела”.“… Сказал, что ошибся адресом. Из деревни приехал. Внук, говорит, живет в городе, пригласил погостить. Жалко стало – на улице холодно, дождь. Позвала чай пить. Не отказался. Посидели полчаса на кухне. Степенный такой, уважительный, сразу видно – деревенский. Поблагодарил с поклоном. Как выглядит? Сутулый. Тихий… Точнее? Извините, но…”Показания потерпевших.Старик… Уж больно часто он путается под ногами. Четыре случая – это уже не случайность, а закономерность. Так говорит наука. А против нее не попрешь.Значит, неспроста?…Или, все-таки, совпадение?И как раз за два-три дня до совершения краж.Вор? В его-то годы… Сомнительно. Для таких дел нужно иметь резвые ноги.Наводчик? Допустим.Но хозяева пятой и шестой квартир, где побывал этот вор-“домушник”, о старике не вспомнили. Значит, категорию случайности можно отменить?Как сказать… Может, они просто не придали значения столь мелкому событию с их точки зрения. Или вор пошел наобум.Нет, такой вариант точно исключается! В каждом случае вор действовал наверняка, без осечки – в обворованных квартирах живут люди с хорошим достатком.Наводчик… Притом знает микрорайон досконально.Кто? Старик? Живет где-то поблизости. А иначе, откуда такие точные сведения?Проверить всех мужчин преклонного возраста в микрорайоне и окрестностях. Работенка еще та… На участкового, увы, надежд мало – человек он новый, работает всего год.Дубравин посмотрел на часы и заторопился: пора на оперативное совещание. Глава 3. ОСЕННИЙ ВЕЧЕР Старик стряпает ужин.Он не любит свою полупустую комнату, а потому большую часть суток проводит в крохотной кухоньке. Там всегда тепло и уютно, с утра до полуночи бормочет сетевой радиоприемник.Старику безразлично, о чем идет речь, но небольшой черный ящичек заменяет ему собеседника; нередко он разговаривает с ним, как с живым существом.За окном осень, серые сумерки тоскливы и холодны. Накрапывает мелкий, занудливый дождь.От окна тянет сыростью, и старик жмется поближе к плите, где шипит голубое пламя газовых горелок.Старик непривычно возбужден.Чувствуется, что он кого-то ждет: вздрагивает от малейшего шороха, с надеждой смотрит на входную дверь, иногда подходит к ней, открывает и вглядывается в полумрак подъезда.Возвращаясь на кухню, старик сокрушенно качает головой. И, вздыхая, с тоской смотрит на будильник.Сегодня он принарядился: надел выходной коричневый костюм, свежую рубаху, на ногах новые сандалеты. Волосы причесаны аккуратно, подбородок и щеки выбриты до синевы.Кухня чисто выметена, посуда помыта, расставлена по полкам. Вместо будничной клеенки кухонный стол накрыт свежей скатертью.Наконец раздается энергичный стук, старик срывается со стула и спешит к входной двери.В квартиру вошел молодой человек приятной внешности в модной куртке. Старик обнял его, неловко поцеловал в щеку.Это внук старика – невероятное, разительное сходство со стариком проглядывает в каждой черточке лица молодого человека. И только жатая вуаль, которую годы набросили на лицо деда, несколько искажает схожесть.При неярком освещении создается впечатление, что они братья-близнецы. Только один из них небрежно, неудачно загримирован под человека преклонного возраста.Дед и внук сели ужинать. Старик разговорился: он суетливо подсовывает внуку что повкуснее, но тот ест неохотно, лишь бы не обидеть старика.По лицу гостя видно, что ему неприятна убогая обстановка кухни – и колченогие стулья с замусоленной обивкой, и самодельные шкафчики для посуды, и неведомо когда крашенные в блекло-серый цвет панели, и даже скатерть, постиранная и накрахмаленная, но в бледно-розовых пятнах.Плохо скрытая брезгливость проскальзывала во всех его движениях, вяловатых и немного медлительных.Старик заметил это и на какое-то время умолк, замкнулся в себе.Но одиночество, на которое он обречен, настоятельно требовало живого общения, и плотина обиженного молчания прорывается бурным потоком слов.Старик видит, что внук его не слушает, думая о чем-то своем, и все же говорит, говорит, говорит…Монолог приносит старику облегчение. Его потускневшие от прожитых лет глаза влажно заблестели, вспыхнули искорками, на дряблые щеки лег еле приметный румянец, проступивший сквозь кожу пятнами, как первые кусочки изображения на фотоснимке в проявочной кювете.После ужина они пошли в комнату. Молодой человек откровенно скучал: позевывал, часто смотрел на часы, ерзал на стуле, беседу поддерживал односложными, ничего не значащими словами.Разговор постепенно увял. Старик снова начал хмуриться; возбуждение, вызванное приходом внука, спало, он почувствовал себя разбитым, усталым.Шаркая сандалиями, старик вышел на кухню, выпил лекарство. Держась за сердце, возвратился.На его лице явственно проступило желание поделиться с внуком чем-то сокровенным, потаенным.Но он долго колеблется, испытующе глядя на молодого человека. Внук сидит как на иголках, мучительно стараясь придумать убедительный повод, чтобы покинуть эту угнетающую своей не ухоженностью комнату, не обидев деда.Тот предугадает его намерения и наконец решается. Подставив стул к старинным часам, кряхтя и придерживаясь за стену, он взбирается на него. Открыв дверку футляра, дед достает из тайничка картонный коробок.Стоя на стуле, он открыл его и подозвал внука. Молодой человек поспешил помочь ему слезть со стула.Холодные светлые глаза внука неожиданно загораются изнутри сапфирными блестками.Он не может оторвать взгляд от ладони старика, смотрит, как завороженный: там лежит то, что он меньше всего ожидал увидеть здесь, в этой убогой обители.Молодой человек растерян, ошеломлен. Похоже, ему кажется, что все происходящее – сон.Дед и внук сели на кровать, тесно прижавшись друг к другу. Старик долго о чем-то вполголоса рассказывает.На его лице калейдоскоп выражений – от мечтательного, навеянного воспоминаниями о далекой молодости, до злобного, с волчьим оскалом, показывающим его истинную натуру.Молодой человек ушел глубокой ночью.С виду он снова спокоен и уверен в себе. Но это спокойствие кажущееся – под глазами пролегли глубокие тени, черты лица заострились, стали жестче, высокий лоб прорезала поперечная складка, уголки губ опустились, от чего в его внешнем облике появилось что-то хищное, угрожающее.Коробок из тайника в футляре часов он унес с собой.Старик некоторое время прислушивался к затихающим шагам внука, в ночной тишине звучавшим отчетливо и гулко, затем упал ничком на кровать и надолго застыл в полной неподвижности.Бьют часы.Старик сел, снял пиджак, затем рубаху. Его сутулые плечи неожиданно начали вздрагивать. В комнате раздается плач: надрывный, мужской, больше похожий на предсмертный вой волка-подранка, – хриплый и прерывистый.Старик плачет без слез; сухие глаза округлились, руки судорожно комкают, рвут некрепкую ткань рубахи, нижняя челюсть отвисла, обнажив желтые, выщербленные зубы.Над городом повисла темень – сырая, неподвижная. Кажется, чтоВ тот же час, на городской окраине возле парка, в одном из окон старого дома теплится свет.Комната, освещенная настольной лампой с желтым абажуром, – спальня. У небольшого столика, на котором стоит ларец старинной работы с откинутой крышкой, расположилась уже знакомая нам старуха в очках и теплом байковом халате.Пришептывая, она читает письма; старуха берет их наугад из стопки бумаг, пожелтевших от времени.Иногда она чему-то улыбается, кивает; от этого очки время от времени сползают на кончик крупного крючковатого носа.Старуха недовольно ворчит, водружая их обратно на переносицу, и со вздохом сожаления откладывает очередной конверт, чтобы приняться за следующее письмо или открытку.В комнате душно, пахнет благовониями: перед иконами, в углу спальни, висит зажженная лампадка, чадя и потрескивая взрывающимися капельками масла.Комната просторная, но из-за огромной двуспальной кровати с пуховиками и неуклюжего двустворчатого шкафа кажется узкой и неуютной.За стеной скрипнули пружины дивана – кто-то ворочался, устраиваясь поудобней. Там находится спальня внучка старухи.Оторвавшись от чтения, старуха озабоченно прислушивается, повернув ухо к двери. Ее лицо озаряется неожиданно светлой, доброй улыбкой, как-то не вяжущейся с внешним обликом старухи – тяжелый, упрямый взгляд и выражение жесткой непримиримости, которая проглядывала в глубоких морщинах у крыльев носа.Из спальни старуха выходит редко, в основном по утрам, когда стряпает. Вернее, пытается стряпать: внучка не разрешает ей хозяйничать на кухне.Старухе под сотню лет, она понимает, что кухарка из нее уже никакая, что внучка права, но все равно на кухню ее тянет как магнитом.Стряпней она занимается лишь тогда, когда внучка уходила из дому. Обычно старуха готовила бутерброды и варила магазинные пельмени. На большее она и не замахивалась.Если к внучке приходили гости, старуха запиралась в своей комнате на ключ. И сидела тихо, как мышь, чтобы не смущать их своим присутствием.Она замкнута, очень обидчива, упряма и несговорчива. Ладила с нею только внучка. Старуха была очень богомольна, соблюдала все церковные праздники, но в церковь ходила редко.Наконец пришла очередь и фотографий. Их немного, почти все давние, блеклые, порыжевшие, – дореволюционные.У старухи от умиления увлажнились глаза, она вытерла их полой халата.Один из фотоснимков старуха рассматривает дольше, чем остальные.На нем изображены двое молодых людей – широкоплечий парень в старомодном сюртуке и в рубахе со стоячим воротничком, туго стянутым бантом, и светловолосая девушка в длинном платье с рюшами. В руках у нее зонтик, на который она опирается с кокетством и грацией, присущей юности.У старухи от волнения дрожат руки. Она смотрит на фото долго, неотрывно; по ее морщинистым щекам катятся слезы.Вдруг старуха бросила фотографию, сползла на пол, встала на колени и, повернув голову в сторону икон, начала истово молиться. Лицо ее мертвенно-бледно, седые волосы от поклонов растрепались, очки свалились на пол, а полузакрытые глаза лихорадочно блестят…После молитвенного экстаза старуха почувствовала себя неважно. С трудом поднялась с колен, завернула бумаги и фотографии в газету, перевязала пакет тесьмой, положила в ларец, заперла его, поставила в шкаф.Ключ от ларца запрятала в щель под подоконником – задвинула его глубоко, забила щель ватой.Легла в постель, укуталась пуховым одеялом до подбородка, свет не потушила. Но сон не приходил, да, видно, старуха его и не ждала.Она лежала, вперив потухшие глаза в потолок, суровая и неподвижная, как изваяние из музея восковых фигур. Глава 4. СТРАННЫЙ ВОР Туманный, промозглый вечер.Мелкий холодный дождь размеренно шелестит по мостовой, моет голые деревья мрачного, запущенного парка.Одинокий тусклый фонарь высвечивает фасад трехэтажного дома старой постройки с лепными украшениями вокруг узких высоких окон.В подъездах, куда ведут выщербленные асфальтированные дорожки, чернильная темень. Вдоль дорожек с обеих сторон высится густой, небрежно подстриженный, живоплот.По фасаду, от фундамента до крыши, ползут гибкие плети дикорастущей виноградной лозы, занавешивая окна рваной бахромой.Улица возле дома пустынна и по-осеннему уныла.По тротуару, над которым сомкнулись разлапистые тополя, идет человек в куртке с капюшоном.Ступает он размашисто и легко, но тихо – туфли на толстой пластиковой подошве скрадывают звуки шагов. Лица его под капюшоном не видно.Вот человек замедляет шаг и внимательно приглядывается к дому. Такое впечатление, что он колеблется.Наконец, окинув пристальным взглядом улицу позади, он сворачивает к одному из подъездов.На лестнице полумрак. Только на площадке второго этажа горит электролампочка под стеклянным колпаком, покрытым пылью.Человек поднимается вверх по ступеням не спеша, словно крадучись.На третьем этаже, возле двери, на которой блестит латунная табличка с гравированной надписью “ОЛЬХОВСКАЯ А. Э.”, он останавливается, переводит дыхание. Затем достает ключ, вставляет в замочную скважину и медленно поворачивает…Придержав защелку замка, человек осторожно закрывает дверь и, привалившись к ней спиной, облегченно вздыхает.В комнатах сонная тишь. Только бормочет холодильник на кухне, да размеренно тикают часы в гостиной.Человек стоит долго – слушает. В квартире по-прежнему ни единого шороха.Узкий луч крохотного карманного фонарика упирается в пол и, робко вздрагивая, ползет улиткой по ковровой дорожке из прихожей в гостиную.Вот светлое пятнышко уже скачет вприпрыжку, наконец, оно останавливается на темной полировке громоздкого старинного буфета и гаснет. Слышны торопливые шаги и скрип выдвигаемых ящиков.Фонарик опять загорается – человек, откинув капюшон, перетряхивает содержимое буфета.Это длится довольно долго.Ящиков много, а пришелец настойчив в своих поисках, и, несмотря на нервное возбуждение, владеющее им, – видно, как дрожат пальцы рук в тонких медицинских перчатках, когда луч касается их, – аккуратен и последователен.Его внимание привлекает небольшая шкатулка, украшенная лаковой миниатюрой.Едва сдерживая нетерпение, он осматривает ее, стараясь найти потайную защелку.Не находя, в раздражении хочет оторвать крышку, но шкатулка сработана добротно, не поддается.Положив фонарик, он хватает ее обеими руками, дергает, вертит в разные стороны, пыхтит от натуги – и тщетно.Зло ругнувшись про себя, он вытаскивает складной нож и пытается просунуть длинное узкое лезвие между крышкой и верхним краем шкатулки.Мелодично звякнув, изящный лакированный ящичек вдруг открывается: человек нечаянно нажал на выступ, скрытый ажурной металлической оковкой.Какое-то время пришелец стоит, остолбенело уставившись на это нехитрое, как оказалось, приспособление. Затем, опомнившись, он нетерпеливо роется в шкатулке.Там лежат два золотых перстня, тонкая золотая цепочка, бусы из необработанного янтаря, немного денег – около тысячи рублей, черепаховый гребень и пачка писем, перевязанная крест-накрест розовой ленточкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18