– Пока хватает: есть немного сбережений, выходное пособие, опять-таки, дали. На первое время нормально. Закончатся деньги – снова пойду работать, а пока хочу расслабиться.– Везет тебе.– Ну так…Гул голосов в салоне не прекращался. Автобус не останавливался нигде. Водитель перед каждой остановкой делал объявление, но на кнопку никто не жал. Названия остановок пассажиров не интересовали. На самих остановках людей тоже не наблюдалось, и автобус взбирался и дальше по склону, где не было даже светофоров. Дорога широкая и гладкая, местами – извилистая, но автобус на поворотах не качало и не трясло. Только внутри каждый раз проносился летний ветерок. Занятые разговорами старики не замечали пейзаж за окном. Они даже не обращали внимания, когда ветер колыхал их волосы, поля шляп и шарфы. Казалось, они всецело доверяли себя машине.После седьмой или восьмой остановки брат опять взволнованно поднял на меня глаза.– Еще далеко?– Ага, пока едем.Я помнил эти окрестности и не беспокоился, но автобус ехал намного быстрее, чем было на моей памяти. Большой, новой модели, он, словно коварный зверь, прижимался к асфальту и, глухо урча, крался по склону.Брат опять посмотрел на часы. После него посмотрел и я: без двадцати одиннадцать. Город погрузился в тишину, не было видно ни людей, ни машин. Час пик миновал, в жилых кварталах царило затишье перед тем, как домохозяйки отправятся за покупками. Этот промежуток времени почти без остановок и миновал автобус.– А ты будешь работать в фирме отца? – спросил он.– Нет, – ответил я, а сам задумался. – И не собираюсь. С чего ты взял?– Просто почему-то подумал, – сказал брат.– Кто тебе сказал?Брат покачал головой.– Может, так лучше? Поживешь здесь… К тому же, говорят, людей не хватает. Все будут рады.Водитель объявил остановку, но никто не среагировал. Автобус, не сбавляя скорости, проехал мимо. Повиснув на поручнях, я опять принялся разглядывать знакомый пейзаж. В живота повис тяжелый сгусток воздуха.– Не по мне это, – сказал я.Брат, глядя в окно, суетливо придвинул левое ухо.– Мне такая работа не подходит, – повторил я и подумал, что могу его этой фразой обидеть. Хотя врать тоже не годится. Дойдет мимоходом оброненная отговорка до ушей дядьки в каком-нибудь ином смысле – и неприятностей не миновать.– Что, неинтересная?– Не знаю, интересная или нет, только мне есть чем позаниматься.– А-а.Похоже, он в чем-то со мной согласился, но спрашивать, в чем именно, я не стал. Мы молча смотрели в окно.По мере того как автобус взбирался на гору, редели дома, на дороге сгущались тени ветвей. На глаза попадались выкрашенные дома иностранцев Подразумевается одно из пяти поселений (сеттльментов) иностранцев в Японии, образованных в Кобэ в результате придания 1 января 1868 г. порту статуса международного. Поселения создавались для предотвращения конфликтов с местными жителями.

с низкими оградами, приятно дул ветер. С каждым поворотом автобуса то открывался, то опять пропадал вид на море – его мы наблюдали, пока не доехали до больницы.Мы собрались выходить, а старики так и продолжали разговаривать. Некоторые громко смеялись. Среди них оказался какой-то весельчак, он что-то рассказывал, и вокруг не стихал хохот. Я нажал на кнопку, чтобы автобус остановился, и направился к дверям. Некоторые искоса посмотрели нам вслед, но основной массе было безразлично, что автобус останавливается и кто-то выходит. Стоило нам ступить на землю, как задние двери под хлопок компрессора закрылись. Автобус с полным салоном стариков пополз наверх и скрылся из виду за поворотом.Куда они все-таки направлялись, так и осталось для меня загадкой.Пока я провожал взглядом автобус, брат стоял рядом, не меняя позы. Его левое ухо было постоянно направлено на меня, чтобы в любой момент расслышать, что я ему говорю. С непривычки все это выглядело очень странно. Такое ощущение, будто от тебя постоянно чего-то хотят.– Ну что, пошли, – сказал я и хлопнул его по плечу.
Подошло время приема. Проводив взглядом брата в кабинет врача, я спустился на лифте и вошел в столовую. Томившиеся на витрине образцы блюд выглядели неубедительно, но есть хотелось, и я выбрал относительно съедобный комплекс из оладий и кофе. Попробовал то, что принесли. Кофе был весьма неплох, а именуемая оладьями субстанция оказалась жутким суррогатом: остывшая, сырая внутри, к тому же – смазанная приторным сиропом. Насильно протолкнув в горло половину, я отодвинул остаток на дальний край стола.
Будний день, его первая половина: кроме меня, в столовой сидела лишь одна семья. Отец, по виду – за сорок, одет в темно-синюю полосатую пижаму и клеенчатые тапки. Мамаша с двумя девочками-близняшками, судя по всему, пришла его проведать. На сестрах были одинаковые платья, обе они, ссутулившись, пили апельсиновый сок. Рана или болезнь отца не казалась серьезной, при этом и родители, и дети сидели со скучающими лицами. Говорить им было не о чем.За окном простиралась лужайка. Ровно постриженные газоны, между которыми тянется тропинка из гальки. В нескольких местах вращаются поливалки, окропляя траву радужными брызгами. С громким криком пролетела и скрылась из виду пара длиннохвостых птиц. За газоном раскинулись теннисный корт и баскетбольная площадка. Сетка на корте растянута, но игроков не видно. По ту сторону корта и площадки возвышались стеной гигантские дзельквы, и между их ветвями проглядывало море. Листва скрывала линию горизонта, но в просветах гребни волн отражали ослепительные лучи летнего солнца.Прямо под окном располагался окруженный железной сеткой загон для скота. Внутри было пять отделений, и прежде, видимо, здесь держали разных животных, но сейчас остались одна коза и два кролика. Коричневые кролики неугомонно грызли траву. У козы чесалась холка, и она с силой терлась шеей о столб ограды.Казалось, я где-то уже видел этот пейзаж: широкий двор с лужайкой, вид на море, теннисный корт, кролики и коза, девочки-двойняшки пьют апельсиновый сок… Но это, конечно, иллюзия. В этой больнице я впервые в жизни. Двор, море и теннисный корт – еще куда ни шло, но невозможно предположить, что кролики, коза и близняшки были и в другом месте тоже.Допив кофе, я положил ноги на стул напротив, закрыл глаза и сделал глубокий вдох. В непроглядной темноте маячил белый сгусток – газообразное тело в форме бриллианта. Он, будто микроорганизм под микроскопом, то сжимался, то растягивался. Одним словом, причудливая штука.Когда я открыл глаза, семьи с детьми уже не было. В столовой остался я один. Я закурил и, как это обычно делал, чтобы убить время, принялся следить за клубами дыма. Докурив, выпил воды и опять закрыл глаза. Однако в сознании отчетливо всплывало дежавю.Странная история. Последний раз я ездил в больницу восемь лет назад. В маленькую больницу у моря, из окна столовой которой виднелся лишь одинокий олеандр. Перепутать их я не мог.Тогда мне было семнадцать. Я попытался вспомнить, что еще произошло тем летом, но все попытки оказались тщетны. Я почему-то не мог вспомнить ничего. Проплыли перед глазами лица некоторых одноклассников, но и только. Они не были связаны с какими-либо местами или событиями.Не то чтобы памяти нет. Наоборот, воспоминания переполняют мою голову, вот только не удается их оттуда выхватить. Даже не так – как бы работает некая установка, которая кромсает наконец-то выползающие из тонкого отверстия воспоминания на разрозненные куски, словно режет ножницами ящериц.В общем, тем летом мне было семнадцать, и мы с товарищем ехали в ту старую больницу у моря проведать его подругу, которой сделали на груди операцию.Операция оказалась предельно простой: вернуть на прежнее место одно ребро, запавшее после рождения. Особой необходимости в ней не было. По принципу «если делать, то лучше сейчас» подгадали под летние каникулы. Сама операция завершилась, едва начавшись, но кости находились близко от сердца, и врач хотел понаблюдать за подругой; к тому же она решила проверить нервы, и в конечном итоге провела в больнице около двух недель.Мы поехали навестить ее на 125-кубовой «ямахе». Товарищ вел мотоцикл туда, я – обратно. Сам я ехать не хотел, но он попросил меня составить компанию – не знал, о чем с ней говорить один на один. До тех пор ни я, ни он в больнице не были ни разу и с трудом представляли, что это за заведение.По пути он завернул в кондитерскую и купил коробку шоколада. Я одной рукой держался за его ремень, другой прижимал к себе эту коробку. Стоял жаркий день, наши майки несколько раз промокли от пота, а затем высохли на ветру, так что от нас несло, как от скотоводов. По пути туда он пел какие-то жуткие песенки. На заднем сиденье мне едва не делалось дурно от запаха его пота.Прежде чем нырнуть в ворота больницы, мы съехали к берегу моря, решив передохнуть под деревьями. Море в ту пору было грязным, лето близилось к концу, поэтому купались немногие. Мы просидели на берегу четверть часа, курили и болтали. Я представил, во что превратился шоколад, но кому какое дело.– Тебе не кажется странным? – спросил он. – Что мы сейчас здесь вот так, вдвоем?– А чего странного?– Я и сам понимаю, что ничего. Но все-таки странно как-то.– В каком смысле? Он покачал головой:– Не знаю… Ну, например, место, время. Восемь лет прошло. Этого товарища уже нет – он умер.Отодвинув стул, я купил у кассирши талон на кофе, отдал его официантке и вернулся за стол наблюдать за морем. Принесли вторую кружку кофе, а с ней – пластмассовый стаканчик с сахаром и сливками в пакетиках. Сначала я взял сахар, высыпал его в пепельницу, сдобрил сливками и перемешивал окурком до однородной кашицы. Зачем это сделал, сам не знал. Даже не так – некоторое время я просто не замечал, что делаю. А поймал себя на этой мысли, только увидев жуткую смесь пепла, сахара и сливок. Иногда бывает. Когда не в силах сдержаться.Словно проверяя баланс тела, я взял кружку обеими руками, прильнул губами и неспешно отпил. Удостоверился, как горячий кофе заструился изо рта в горло, оттуда дальше по пищеводу. Затем ощутил, как целиком помещаюсь в собственном теле. Распластал руки по всей ширине стола, убрал их. Проследил, как секунды ручных электронных часов меняются от 01 до 60.Не понимаю.Что бы я ни извлекал из памяти, стоящих фрагментов не оказалось. Ничего особенного. Товарищ просто поехал в больницу навестить подругу, а я составил ему компанию. Больше никаких происшествий. Как память ни напрягай.Она была в голубой пижаме. Новой свободной голубой пижаме. На нагрудном кармане инициалы JC. Что это за JC, задумался я. В голову приходило только Junior College или Jesus Christ. Но то было название фирмы-производителя.Мы втроем расположились в столовой. Курили, пили колу, ели мороженое. Она была голодна и съела два сладких пончика, запивая какао, сдобренным густой пеной. Но все равно не наелась.– Эдак ты до выписки растолстеешь как поросенок, – изумился товарищ.– Да ладно! Надо поправляться! – ответила она.Пока они разговаривали, я смотрел в окно на олеандр. Офомный олеандр – он сам по себе походил на небольшую рощицу. Слышался шум волн. Оконные ручки проржавели от соленого морского ветра. Подвешенный к потолку древний вентилятор гонял теплый воздух. В столовой витал запах больницы. Он чувствовался и в еде, и в напитках, словно все они между собой сговорились. Я оказался в больнице впервые в жизни, и от этого запаха мне стало тоскливо.На пижаме подруги было два нагрудных кармана, из одного торчала маленькая ручка. Такие продают в киосках на вокзалах. Когда подруга наклонялась вперед, в разрезе пижамной куртки виднелась плоская незагорелая грудь. От одной мысли, что под грудью или где-то в ее глубине сдвинулась кость, становилось не по себе.
Пытаюсь вспомнить, что же было дальше? Пил колу, смотрел на олеандр, думал о ее груди. А потом?Я устраиваюсь удобнее на пластиковом стуле и, подпирая рукой щеку, перебираю слои своих заурядных воспоминаний. Словно ковыряю в пробке кончиком острого ножа.Но как бы я ни думал, память обрывалась на «кости ее незагорелой груди». Дальше – ни-че-го. Видимо, впечатление оказалось настолько глубоким, что время остановилось именно на нем.В ту пору я внутренне никак не мог понять, зачем нужно вскрывать плоть ради какой-то кости. Ну, то есть, врачи сделали надрез и, засунув внутрь пальцы в перчатках, сдвинули кость, затем наложили шов, и находившаяся там мышца заработала вновь.Разумеется, лифчика под пижамой не было. С чего бы его надевать? Поэтому когда подруга нагибалась, в разрезе проглядывала ложбинка меж ее грудей. Я сразу же отвел глаза. О чем думать, я не знал.Незагорелая плоская грудь.Вспомнил! Потом мы говорили о сексе. Рассказывал товарищ. Весьма щекотливую историю о моем фиаско: как я прибалтывал одну девчонку, повез ее на море и пытался раздеть. Так, пустячок, но он рассказывал с прикрасами и так интересно, что мы покатывались со смеху.– Не смеши, – говорила она через силу, – а то у меня грудь до сих пор болит.– В каком месте? – спросил он.Она надавила пальцем поверх пижамы над сердцем чуть правее левой груди. Товарищ что-то сострил, и она опять рассмеялась. Я тоже не выдержал и прыснул, потом закурил и разглядывал дальше пейзаж за окном.
Смотрю на часы – без четверти двенадцать. Брата еще нет. Подходит время обеда, и столовая заполняется народом. Некоторые в пижамах и с бинтами на голове. Мешаются запахи кофе, обеденных бургеров и жареных стейков, подобно дыму, они окутывают все помещение. Маленькая девочка что-то настойчиво требует у мамаши.Моя память окончательно погружается в небытие. И лишь на уровне глаз плавает гул, похожий на стелющийся дым.Иногда в моей голове начинается неразбериха из-за самых простых вещей. Например, почему люди болеют. Едва сдвигается кость. Или что-то не ладится в ухе. Или некоторые воспоминания беспорядочно забивают голову. Болеют люди. Болезнь поражает тело, между нервов затирается маленький камешек, плоть тает, и кости выпирают наружу. И еще – дешевая ручка в кармане ее пижамы.Шариковая ручка.Я опять закрыл глаза и глубоко вдохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13