Кровать поставьте посреди комнаты. Во время прогулок возвышенные места предпочитайте низменным. Поменьше разговаривайте и, когда беседуете с бабушкой или Левитаном, не кричите. В письмах добрых знакомых не называйте идиотами…»
По многу месяцев лечась в Ялте от туберкулеза, он подсказывает своим петербургским и московским коллегам, плохо знающим крымские условия, когда туда следует направлять туберкулезных больных.
В декабре 1898 г. во многих городах России отмечалось столетие Военно-медицинской академии. В эти дни в Ялту пришло письмо, свидетельствующее о необычайной популярности имени Чехова среди врачей: «Многоуважаемый Антон Павлович! Врачи города Севастополя – морские, военные и гражданские, желая достойным образом отпраздновать столетний юбилей Военно-медицинской академии, постановили 18 декабря устроить юржественное заседание и литературно-музыкальный вечер в пользу приюта имени С. П. Боткина и обращаемся к Вам как к бывшему питомцу академии с просьбой принять личное участие в торжественном заседании, товарищеском завтраке и в литературно-музыкальном вечере.
Ваше присутствие, товарищ, в качестве гостя среди нас будет для нас в высочайшей степени отрадно и радостно, а Ваше участие в литературном вечере, бесспорно, обеспечит успех доброго дела.
Общество выражает надежду видеть Вас у себя и покорнейше просит не отказать…»
Причисление А. П. Чехова к числу выпускников Военно-медицинской академии было ошибочным. Но ошибка эта вряд ли обидела Антона Павловича, потому что академия в ту пору считалась лучшим учебным заведением России.
Отозвался ли писатель на приглашение – неизвестно (помешать поездке могла болезнь, которая все больше ограничивала свободу передвижения).
Юбилей вылился в праздник передовой медицинской науки. На имя начальника академии известного патофизиолога профессора В. В. Пашутина было прислано более 500 поздравительных адресов, писем, телеграмм. Пришло поздравление и из Ялты: «В день столетия академии, в этот праздник истинной науки, истинной любви, самоотверженного служения русскому народу, приветствую от всей души уважаемых профессоров, товарищей врачей и студентов. Шлю лучшие пожелания. Антон Чехов».
80 лет назад телеграмма Чехова была опубликована в Юбилейном сборнике академии и с тех пор «затерялась» среди огромной массы поздравительных документов. Совсем недавно ее разыскал любитель и знаток творчества Чехова врач О. Н. Домбровский. Телеграмма эта является еще одним подтверждением того, что тяжело больной писатель не терял интереса к развитию медицинской мысли и остро чувствовал свою принадлежность к большой армии передовых русских врачей.
Однажды, когда М. Горький предложил Антону Павловичу поехать с ним в Китай корреспондентом освещать ход боксерского восстания, Чехов ответил, что, если война затянется, он поедет, но только не в качестве журналиста и писателя, а врачом, военным врачом.
В его переписке несколько раз встречается упоминание о возможной войне, и каждый раз Чехов заявляет, что если она состоится, то поедет не сражаться, а лечить.
Когда Петербургская академия наук избрала его почетным членом, он написал жене Ольге Леонардовне Книппер, актрисе МХТ: «…Хотел я сначала сделать тебя женою почетного академика, но потом решил, что быть женою лекаря куда приятнее…»
Даже за четыре месяца до смерти прикованный к постели писатель не перестает напоминать, что он был и остается врачом.
«…Как я тебе уже говорил, я врач, я друг Женских медицинских курсов. Когда был объявлен „Вишневый сад“, то курсистки обратились ко мне с просьбой как к врачу – устроить для их вспомогательного общества один спектакль: бедность у них страшная, масса уволенных за невзнос платы и проч. и проч.», – пишет он О. Л. Книппер-Чеховой.
Врач «выглядывает» из многих его рассказов и очерков, даже не имеющих никакого отношения к медицинской тематике. Увидеть врача часто помогает отношение к предметам, к их сущности, нередко выраженной точным сравнением, почерпнутым из врачебного опыта.
Так, в путевом очерке «Из Сибири» он остроумно сравнивает первоклассного кузнеца, осматривающего сломанный тарантас, с хорошим врачом-практиком, которому скучно лечить неинтересную болезнь. О тунеядце, живущем за счет женщины, он говорит, что это был «нарост вроде саркомы, который истощал ее совершенно».
Даже кляксы у него на бумаге – вовсе не кляксы, а следы коховских запятых, микрококков и другой нечисти, свивших гнездо в его чернильнице. И еще – сказать о самых близких людях, что они ему дороги, как больные, которых он вылечил, мог только настоящий врач.
А. И. Куприн, близко знавший Антона Павловича, часто встречавшийся с ним в последние годы его жизни, в статье, посвященной памяти своего учителя и старшего друга, писал:
«…Если бы Чехов не был таким замечательным писателем, он был бы прекрасным врачом. Доктора, приглашавшие его изредка на консультации, отзывались о нем, как о чрезвычайно вдумчивом наблюдателе и находчивом, проницательном диагносте…»
То же самое и почти теми же словами писали о Чехове и профессор Г. И. Россолимо, и земский врач П. И. Куркин, и профессор-юрист M. M. Ковалевский, и многие другие.
Однако не все согласны с этим очевидным и логичным мнением. Так, например, его оспаривает В. В. Хижняков, выпустивший в 1947 г. работу «Антон Павлович Чехов как врач».
Хижняков берет под сомнение достоверность высказываний Александра Ивановича Куприна, ссылаясь на воспоминания врача И. Н. Альтшуллера, постоянно лечившего Чехова в Ялте.
Альтшуллер указывает, что только в первый год пребывания в Ялте были у Чехова отдельные случаи медицинской практики и что один только раз он принимал участие в консилиуме у постели больного.
Но И. Н. Альтшуллер написал свои воспоминания в 1914 г. и мог кое-что позабыть, тогда как очерк Куприна был опубликован в 1905 г. При этом Куприн-литератор «изучал» Чехова, если можно так выразиться, и находился в более выгодном положении: перед Альтшуллером Антон Павлович выступал в роли беспомощного и послушного пациента, но никак не врача. Тем более что он очень высоко ставил медицинские способности своего доктора, считая, что спасение жизни Л. Н. Толстого, когда тот болел пневмонией, в значительной степени – заслуга лечивших его врачей: москвича Щуровского и ялтинца Альтшуллера.
Чехов постоянно следил за новейшей медицинской литературой и, самое главное, обладал проницательным взглядом всевидящего художника.
«…Он видел и слышал в человеке – в его лице, голосе и походке – то, что было скрыто от других, что не поддавалось, ускользало от глаза среднего наблюдателя, – так объясняет секреты врачебного искусства Чехова А. И. Куприн. – Верил он в медицину твердо и крепко, и ничто не могло пошатнуть эту веру. Помню я, как однажды он рассердился, когда кто-то начал свысока третировать медицину по роману Золя „Доктор Паскаль“.
– Золя ваш ничего не понимает и все выдумывает у себя в кабинете, – сказал он, волнуясь и покашливая. – Пусть бы он поехал и посмотрел, как работают наши земские врачи и что они делают для народа…»
В цепкости купринской памяти сомневаться не приходится, потому что аналогичное высказывание Антона Павловича о романе Э. Золя можно найти в его письме А. С. Суворину, опубликованном значительно позже очерка А. И. Куприна.
Чехов знал медицинский мир, как говорится, из первых рук. По глубоко виноватому виду и поведению Елены Михайловны Линтваревой, когда она на медицинском пункте беседует с молодой крестьянкой, страдающей неизлечимой злокачественной опухолью, он словно читает, что творится в этот момент в душе доктора.
Он и сам тяжело переживает подобные ситуации. Два года назад у него на глазах умерли от тифа мать и сестра знакомого художника. Антон Павлович, безвылазно просидевший около их постели несколько суток, в отчаянии, вернувшись домой, сорвал с двери врачебную вывеску – решил отказаться от практики.
Табличку после этого случая он так и не повесил, однако приема больных не прекратил.
«…У врачей бывают отвратительные дни и часы, не дай бог никому этого, – не только по наблюдениям, но и на основании собственного опыта через несколько лет напишет он Суворину и еще раз повторит: – …Те отвратительные часы и дни, о которых я говорю, бывают только у врачей, и за сие, говоря по совести, многое простить должно…»
Тяжела ответственность врача за судьбу доверившегося ему пациента. За малейшую ошибку или оплошность он казнит себя и умирает с каждым больным, которого не смог поставить на ноги.
Важность миссии врача выделяет эту профессию из всех существующих на земле. Вот какие высокие требования предъявляет А. П. Чехов к человеку, посвятившему себя медицине: «Профессия врача – это подвиг, она требует самоутверждения, чистоты души и чистоты помыслов.
Надо быть ясным умственно, чистым нравственно и опрятным физически».
Это его высказывание удивительным образом перекликается со словами выдающегося врача древности Гиппократа: «Врач-философ равен богу. Да и немного, в самом деле, различия между мудростью и медициной, и все, что ищется для мудрости, все это есть и в медицине, а именно: презрение к деньгам, совестливость, скромность, простота в одежде, уважение, суждение, решительность, опрятность, изобилие мыслей, знание всего того, что необходимо для жизни…»
В свое время А. П. Чехова нередко обвиняли в холодности, бесстрастности, не понимая, что эта кажущаяся отстраненность автора от своих героев – всего лишь прием, благодаря которому особенно остро воспринимается тончайшее движение души. Я полагаю, что этот литературный прием, которым он владел в совершенстве, ведет свою родословную от врачебного опыта, когда переживания за судьбу больного скрываются в подтексте, а на поверхности – трезвость мыслей, ясность суждений и четкость действий.
Антон Павлович был тесно связан с многими врачами не только общим делом и службой в земстве, но и личным общением, перепиской. Среди его адресатов можно насчитать около 100 человек медицинской профессии, а сколько врачей писало Чехову, откликаясь на его рассказы и пьесы, сколько их обращалось к нему за советом и помощью!
Чехову хорошо было знакомо положение, в котором находились земские врачи «глухих углов России». Друг его юности Д. Т. Савельев, с которым Антон Павлович регулярно переписывался, откровенно информирует его о своем житье-бытье: «…отсутствие товарищества и вообще какого-либо интеллигентного общества доводит до совершенного отчаяния» В другой раз он жалуется:
«Весь мой кругозор здесь – больница и моя убогая квартира…». Через некоторое время – снова крик души: «Я несу, вернее, должен нести несколько обязанностей: обязанности земского врача, уездного и городского. Содержание одного земского врача уходит целиком на разъезды, а за два остальных я совсем до сих пор ничего не получаю… Три месяца леня буквально разрывают на части, и это при существовании „с хлеба на квас“…Словом, годы такой деятельности я не выдержу: или сойду с ума или повешусь».
Заметим, что жизнь доктора Д. Т. Савельева закончилась типично для земского врача: он умер от сыпного тифа, заразившись во время эпидемии.
Антон Павлович органически не выносил необоснованных нападок на врачей и не спускал их даже своему кумиру – Л. Н. Толстому, о котором говорил, что ни одного человека на земле не любит, как его, и что без Толстого у него в жизни образовалось бы «большое пустое место».
В необычном для Чехова сердитом тоне он выговаривает писательнице Е. М. Шавровой, в рассказе которой врачи не соблюдают элементарных профессиональных правил: разглашают врачебную тайну и бездушно относятся к парализованному больному.
В другой раз этой же писательнице досталось от Антона Павловича за поклеп на врачей-гинекологов, которых она изображает людьми циничными и аморальными. Чехов приводит ей в пример своего университетского профессора по курсу женских болезней В. Ф. Снегирева, который о русской женщине говорит возвышенно, «не иначе, как с дрожью в голосе».
Выступая в защиту врачей, А. П. Чехов, однако, далек от стремления во что бы то ни стало защитить честь мундира и не разделяет взглядов прозектора Петра Игнатьевича из «Скучной истории», по глубокому убеждению которого, «самая лучшая наука – медицина, самые лучшие люди – врачи, самые лучшие традиции – медицинские».
Чехов предостаточно видел среди врачей и невежд, и хамов, как и среди людей других профессий. И хотя он считает, что за те «отвратительные часы и дни», которые бывают только у врачей, им многое простить можно, не склонен прощать такого порока, как стяжательство.
Антону Павловичу близки и понятны принципы общественной медицины, развиваемые Е. А. Осиповым. В соответствии с этими принципами полностью исключаются денежные отношения между больным и врачом. Оказывая медицинскую помощь, врач получает материальное обеспечение от земской управы.
Не так давно, читая воспоминания крупнейшего французского хирурга Рене Лериша, я натолкнулся на фразу, которую не сразу понял: «…хирург живет хирургией. Тяжелая необходимость», – пишет Лериш.
Я удивился – я тоже являюсь хирургом и тоже живу хирургией, то есть все мои мысли и переживания – о больном, которого только что оперировал.
Лишь дочитав абзац, я понял, что автор имел в виду:
«Насколько лучше чувствуешь себя перед самим собой, когда можешь дать царственный подарок – здоровье, отдавая только себя без того, чтобы дар был оплачен…»
Сегодня в нашей стране врачи и больные, к великому взаимному счастью, лишены необходимости продавать и покупать здоровье.
На протяжении всего своего творческого пути Антон Павлович будет развивать образ врача-стяжателя, считающего купюры, чтобы, наконец, заклеймить его в ставшем нарицательным имени Ионыч.
«…Мой папа был доктором, а доктора одним осязанием угадывают качество бумажки», – иронизирует он в фельетоне «На магнетическом сеансе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33