«…От содержания я отказался, дабы сохранить себе хоть маленькую свободу действий», – объяснял он А. С. Суворину.
Однако о какой «свободе действий» может идти речь, если он считает себя мобилизованным, уехать никуда не может, не имеет ни времени, ни сил сесть за письменный стол и в полной мере (даже сверх того) исполняет все функции участкового врача?
Надо полагать (и так считает большинство биографов Чехова), что он отказался от материального содержания лишь потому, что рассматривал свою врачебную работу как работу общественную, как тот маленький «кусочек политической и общественной жизни», об отсутствии которой он сожалел несколько месяцев назад.
Холера приближается к Московской губернии, и Антон Павлович «на всех парах» организует медицинское обеспечение своего участка, в состав которого входит 25 деревень, 4 фабрики и 1 монастырь.
Создавать приходится на голом месте и при отсутствии каких-либо средств.
С горькой иронией он восхищается своими способностями: «Оказался я превосходным нищим; благодаря моему нищенскому красноречию мой участок имеет теперь 2 превосходных барака со всей обстановкой и бараков пять не превосходных…» Он доволен, что не потратил ни единого земского гроша: «Я избавил земство даже от расходов по дезинфекции. Известь, купорос и всякую пахучую дрянь я выпросил у фабрикантов на все свои 25 деревень…»
В трудах двенадцатого (экстренного) губернского съезда Московского земства, проходившего в марте 1893 г. и в значительной степени посвященного вопросам борьбы с холерой, можно найти такую информацию: «…На фабрике Толоконниковых в с. Угрюмове, Бавыкинской волости, строится сейчас бревенчатый барак на 8 коек, а в зимнее время было отведено фабрикантом помещение и устроено обзаведение на одну койку. В этом помещении с осени 1892 тоже был открыт еженедельный (по средам) амбулаторный прием для трех фабрик, находящихся в этом селе и состоящих в присоединении к Серпуховскому земству. Эту амбулаторию взял на себя вести врач А. П. Чехов, живущий вблизи, в своем имении в с. Мелихове, Бавыкинской волости. Он же заведовал безвозмездно Мелиховским временно открывавшимся врачебным пунктом, в район которого входило 20 селений…» Готовясь к схватке с холерой, Антон Павлович изучает историю предыдущих эпидемий в Серпуховском уезде.
«…В 1848 г. в моем участке была холера жестокая; рассчитываем, что и теперь она будет не слабее…» – сообщает он Н. А. Лейкину.
В эпидемию, о которой упоминает А. П. Чехов, из 377 деревень Серпуховского уезда очаги инфекции вспыхнули почти в 300 селениях и унесли более 4000 жизней.
«…Мы, уездные лекаря, приготовились, – записывает Антон Павлович, когда были проведены основные противоэпидемические мероприятия, – программа действий у нас определенная, и есть основания думать, что в своих районах мы понизим процент смертности от холеры. Помощников у нас нет, придется быть и врачом и санитарным служителем в одно и то же время; мужики грубы, нечистоплотны, недоверчивы; но мысль, что наши труды не пропадут даром, делает все это почти незаметным…»
Стоит сравнить это письмо с размышлениями Ольги в финале «Мужиков» («…Они грубы, не честны, грязны, не трезвы, живут несогласно… Да, жить с ними было страшно, но все же они люди, они страдают и плачут как люди…»), чтобы убедиться, что эта его повесть – одна из самых беспощадно-правдивых и сильных в творчестве Антона Павловича, не только густо настоена на жизненном опыте земского врача Чехова, но и выстрадана им.
А. П. Чехов не ошибся: бескорыстный и упорный труд земских врачей принес ожидаемые результаты. В эпидемию 1892 г. в Серпуховском уезде было зарегистрировано всего 14 случаев заболевания с четырьмя смертельными исходами, а очаги инфекции были быстро локализованы. И произошло это не потому, что холера стала менее жестокой, а благодаря той огромной работе, которую проделали земские врачи Серпуховского уезда, включая доктора А. П. Чехова.
«…В доброе старое время, когда заболевали и умирали тысячами, не могли и мечтать о тех поразительных победах, какие совершаются теперь на наших глазах. Жаль, что Вы не врач и не можете разделить со мной удовольствия, т. е. достаточно прочувствовать и сознать и оценить все, что делается…» – писал он на курорт в Биарриц сбежавшему от холеры А. С. Суворину.
Когда эпидемия холеры отступит и Антон Павлович сложит с себя официальные полномочия участкового врача, он с удовольствием будет вспоминать прошедшее лето.
Несмотря на неимоверные затраты сил, на отсутствие помощников, на разбитые дороги, на плохих лошадей и экипаж, нездоровье и безденежье, он напишет: «…Ни одно лето не проводил так хорошо, как это… Мне нравилось и хотелось жить… Завелись новые знакомства и новые отношения. Прежние наши страхи перед мужиками кажутся теперь нелепостью. Служил я в земстве, заседал в Санитарном совете, ездил по фабрикам – и это мне нравилось. Меня уже считают своим…»
Своим его считают в первую очередь врачи и окрестные крестьяне.
Бок о бок с Антоном Павловичем в Белопесоцкой волости того же Серпуховского уезда воюет с холерой его старая знакомая, «уважаемая товарищ» Елена Михайловна Линтварева.
Руководит земской медициной в Серпуховском уезде его коллега еще по Чикинской больнице, самый талантливый ученик Е. А. Осипова – П. И. Куркин, дружеские отношения с которым у Антона Павловича сохранятся на всю жизнь.
Он тесно сойдется и с другими врачами – И. И. Орловым, Д. Н. Жбанковым, И. Г. Витте, Н. И. Невским, В. А. Павловской, с директором губернской земской психиатрической больницы, расположенной в 17 верстах от Мелихова, доктором В. И. Яковенко и другими.
«…Земцы здесь интеллигентны, товарищи дельные и знающие люди…» – скажет он о них. И это в его устах самая высокая оценка.
«…Поразительно вспомнить, – писал П. И. Куркин, – до какой степени серьезно и интимно вошел Антон Павлович в профессиональные интересы практического общественного работника, каким является у нас участковый врач…»
Говоря это, Петр Иванович упускает из виду, что Чехов был подготовлен к подобной работе еще с тех пор, когда впервые в Чикинской больнице у П. А. Архангельского надел на себя красную рубаху земского врача. (В одном из писем 1885 г. Антон Павлович просит своего товарища И. Г. Розанова привезти забытую им в Звенигородской больнице красную рубаху.)
Цвет рубахи имеет символическое значение. Недаром в его раннем рассказе «Не судьба!» несостоявшийся председатель земской управы, помещик и махровый реакционер Шилохвостое прямо заявляет: «…Чуть замечу, что который из учителей пьяница и социалист – айда, брат! Чтоб и духу твоего не было! У меня, брат, земские доктора не посмеют в красных рубахах ходить!..»
Дело, конечно, не в рубахе, а в том, что деятельность земских врачей, провозгласивших принцип бесплатной медицинской помощи многомиллионному крестьянскому населению России, вошла в противоречие с существующим частнособственническим строем. Недаром министр внутренних дел В. К. Плеве назвал земских служащих «микробами общественного скандала».
На следующий год снова пришлось предпринять исключительные меры, чтобы погасить новую эпидемию холеры, и снова доктор А. П. Чехов, по словам П. И. Куркина, «встал под ружье». «…Лето в общем было не веселое… Я опять участковый врач и опять ловлю за хвост холеру, лечу амбулаторных, посещаю пункты и разъезжаю по злачным местам…»
Больных, как и прошлым летом, через руки Антона Павловича прошло более тысячи, и он нередко даже не успевает заводить на них карточки.
Рабочие отчеты земского врача, опубликованные в 16-м томе, являются правомочной составной частью собрания сочинений писателя. Некоторые подробности отчетов потом можно встретить в художественных произведениях А. П. Чехова. Так, например, сторожа Никиту из «Палаты № 6» Антон Павлович поместил в сени на груду больничного хлама, подобно тому, где проводил время школьный сторож из отчета 1892 г.: «…в маленьких сенях спит на лохмотьях сторож и тут же стоит чан с водой для учеников…»
В медицинском отчете, направленном земству, он чересчур самокритично укажет, что амбулаторным больным уделял внимания недостаточно из-за частых разъездов по участку и «собственных занятий, от которых… не мог отказаться».
«Собственные занятия» – литературный труд, который он не оставляет и в эти напряженные дни.
Кстати, докладывая санитарному начальству об особенностях медицинского обслуживания на его участке, Антон Павлович укажет только на те трудности, которые испытывают больные, а не он, доктор: «…В половодье и осенью в бездорожье все пункты моего участка, за исключением двух-трех, бывают совершенно или почти отрезаны от больниц, а фабрики моего участка, присоединившиеся к земской медицинской организации, за дальностью расстояния пользуются медицинской помощью далеко не в том размере, на какой они по праву могли бы рассчитывать…»
«…Бывают дни, – писал он Суворину, – когда мне приходится выезжать из дому раза четыре или пять. Вернешься из Крюкова, а во дворе уже дожидается посланный из Васькина. И бабы с младенцами одолели».
В письмах этой поры нередко слышится раздражение, усталость, а иногда – просто крик отчаяния: «…Душа моя утомлена. Скучно. Не принадлежать себе, думать только о поносах, вздрагивать по ночам от собачьего лая и стука в ворота (не за мной ли приехали?), ездить на отвратительных лошадях по неведомым дорогам и читать только про холеру и ждать только холеры…»

Антон Павлович и Николай Павлович (1881–1882)
Однако на основании подобных высказываний Антона Павловича делать вывод, что он разочарован в медицине и практической работе, по меньшей мере несправедливо. Через два месяца он напишет тому же адресату: «Летом трудно жилось, но теперь мне кажется, что ни одно лето я не проводил так хорошо, как это».
Замечательный доктор Астров, которого трудно обвинить в нелюбви к больным или к своей профессии, откровенно раскрывает перед старой нянькой понятные любому человеку и вполне оправданные переживания: «…От утра до ночи все на ногах, покою не знаю, а ночью лежишь под одеялом и боишься, как бы к больному не потащили. За все время, пока мы с тобой знакомы, у меня ни одного дня не было свободного…»
Правда, в свое время (1905 г.) Г. П. Задера в серии статей обрушился на чеховских врачей, в том числе на доктора Астрова, именно за это признание, в пылу полемики расценив эти слова как отказ врача оказывать помощь нуждающимся.
По-видимому, было бы противоестественно, если бы неожиданный вызов к больному, да еще по дальней дороге в непогоду и ночью воспринимался врачом как приглашение к легкой и приятной прогулке.
Занимаясь медицинской деятельностью. Антон Павлович вел обычную жизнь врача-труженика, врача-подвижника. Сколько раз, когда он, не чувствуя страха, «ловил за хвост холеру» или спешил на вызов к ребенку, больному дифтерией, или считал пульс у тифозного больного – сколько раз он рисковал собственной жизнью, совершенно не думая о себе?
Это сказано не ради красного словца. В. В. Вересаев в «Записках врача» приводит страшные статистические данные: от заразных болезней умирало около шестидесяти процентов земских врачей; в 1892 году половина всех умерших земских врачей погибла от сыпного тифа.
Чехов не только рисковал собственной жизнью, но и сокращал ее, потому что нес эту неимоверную нагрузку тяжело больной человек, которому самому требовались покой и лечение.
Верил он в медицину твердо и крепко…
Чехов любил свою медицину, дорожил и гордился званием врача. По свидетельству многих его современников, он близко к сердцу принимал сомнения в его врачебных достоинствах:
«…Когда-нибудь убедятся, что я, ей-богу, хороший медик», – заметил он в беседе с братом одного из основателей Московского Художественного театра, писателем Василием Ивановичем Немировичем-Данченко. И это при той исключительной скромности, которая отличала Чехова!
«Ты думаешь, я плохой доктор? – спрашивает он у В. А. Гиляровского и в свойственной ему манере заканчивает иронически: – Полицейская Москва меня признает за доктора, а не за писателя, значит, я доктор. Во „Всей Москве“ (справочном издании того времени. – Б. Ш.) напечатано: „Чехов Антон Павлович. Малая Дмитровка. Дом Пешкова. Практикующий врач“. Так и написано: не писатель, а врач…»
В другой раз, обиженный отказом писательницы Л. А. Авиловой выполнить какую-то его просьбу, он пригрозил полушутливо, полусердито: «Даже если заболеете, не приеду… Я хороший врач, но я потребовал бы очень дорого. Вам не по средствам…».
Вызванное резким ухудшением здоровья в 1897 г. прекращение регулярной медицинской практики было для него, как он признавался, крупным лишением.
Однако и после этого он не переставал чувствовать себя врачом, щедро раздавая своим друзьям и знакомым медицинские советы.
«…Зачем Вы все болеете? Отчего не полечитесь серьезно? – спрашивает он актрису Веру Федоровну Комиссаржевскую. – Ведь болезни, особенно женские, портят настроение, портят жизнь, мешают работать. Я ведь доктор, я знаю, что это за штуки…»
Нередко даже серьезные медицинские советы он смягчает своим добрым, грустноватым юмором.
«Если Вы серьезно больны, то должны серьезно и лечиться. Бросили ли Вы курить? Вам нельзя ни курить, ни пить, – отвечает он Лике Мизиновой. – Ни табаку, ни вина, ни даже квасу – ни-ни! Остерегаться холодного и сырого воздуха: всегда держать грудь в тепле, хотя бы в кофте толщиною с одеяло. Есть возможно больше; самое лучшее – побольше сливок. Утром, в обед, в вечерний чай и в ужин – сливки и сливки. Пить не залпом, а глоточками – это и здорово, и грациозно. Жареное мясо предпочитать вареному, сухой хлеб мягкому. Овсянка, манная каша и кисели – все это хорошо. Перед едой принимать какую-нибудь горечь: гофманский эликсир… или хинную тинктуру по 15 капель. Если желудок хорош и если купаться нельзя, то принимайте для укрепления своих дамских нервов бромистый калий и мышьяк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33