Мама и Бабка ушли с поля за час до нас, чтобы успеть его приготовить.
С моего высоко поднятого, как насест, места на тракторе я смотрел, как рабочих болтает в прицепе. Сам-то я крепко держался за подпорку тента исцарапанной левой рукой. Мистер и миссис Спруил поддерживали Трота, который был по-прежнему бледен и выглядел совсем безжизненным. Тэлли сидела рядом, вытянув свои длинные ноги вдоль кузова. Бо, Дэйл и Хэнк вроде совершенно не беспокоились о бедном Троте. Как и всем нам, им было жарко, они устали и хотели передохнуть.
Мексиканцы сидели в ряд у другого борта, плечом к плечу, свесив ноги наружу, так что они почти тащились по земле. У двоих никакой обуви не было вообще, ни башмаков, ни сапог.
Когда мы подъехали к амбару, я увидел такое, чему сначала не поверил. Ковбой, сидевший в самом заду прицепа, быстро повернулся и взглянул на Тэлли. А та, как мне показалось, только этого и ждала, потому что тут же улыбнулась ему своей быстрой и милой улыбкой, точно так же, как уже улыбалась мне. И хотя он не улыбнулся ей в ответ, было видно, как он доволен.
Все произошло так быстро, что никто и не заметил. Кроме меня.
Глава 5
По мнению Бабки и мамы, которые явно сговорились на этот счет, дневной сон крайне необходим для того, чтобы ребенок хорошо рос. Я соглашался с этим только во время сбора хлопка. Все остальное время года я сопротивлялся дневному сну с такой же решительностью, с какой планировал свою бейсбольную карьеру.
Но во время сбора урожая после ленча все отдыхали. Мексиканцы быстро поели и растянулись под кленом возле амбара. Спруилы подъели остатки ветчины и хлебцы и тоже убрались в тень.
Мне не разрешалось укладываться в постель, поскольку я был весь в грязи после работы в поле, так что я спал на полу в своей комнате. Я устал, все тело ныло. И с ненавистью думал о работе во второй половине дня, когда время тянулось гораздо медленнее и когда, безусловно, было еще жарче. Я тут же заснул, а когда через полчаса проснулся, мышцы ныли еще больше.
На переднем дворе возникла суета вокруг Трота. Бабка, воображавшая себя чем-то вроде деревенского лекаря, тоже пошла его осмотреть, несомненно, с желанием заставить его выпить какого-нибудь из ее жутких отваров. Его уложили на старый матрас под деревом с мокрой тряпкой на лбу. Было ясно, что снова в поле он идти не сможет, а мистер и миссис Спруил не очень хотели оставлять его одного.
Им самим, конечно, надо было собирать хлопок, чтобы заработать на жизнь. Вот у них и созрел план — без моего участия — оставить меня сидеть с Тротом, пока остальные будут работать на жаре весь остаток дня. Если Троту вдруг станет хуже, мне следовало сбегать на «нижние сорок» и привести ближайшего из Спруилов. Когда мама объяснила мне задачу, я попытался изобразить недовольство таким решением.
— А как насчет моей «кардинальской» куртки? — спросил я с такой озабоченностью, какую только мог на себя напустить.
— Для тебя там останется еще достаточно хлопка, — ответила она. — Посиди с ним сегодня, ладно? К завтрашнему дню ему, наверное, станет получше.
Конечно, там было целых восемьдесят акров созревшего хлопка, и со всей этой площади его надо будет убирать два раза в течение следующих двух месяцев. И если я не заполучу эту куртку, это будет вовсе не из-за Трота.
Я смотрел, как трактор с прицепом снова отъезжает в поле, на этот раз забрав маму и Бабку — они сидели вместе с рабочими. Прицеп, поскрипывая и побрякивая, прогрохотал мимо дома, мимо амбара и дальше в поле, по пыльной дороге, пока не скрылся за рядами хлопчатника. Я не мог не думать о том, почему это Тэлли и Ковбой строят друг другу глазки. Если б у меня хватило смелости, я бы спросил об этом у мамы.
Когда я вернулся к матрасу, Трот лежал совершенно неподвижно, закрыв глаза. Казалось, он даже не дышит.
— Трот! — громко позвал я, вдруг испугавшись, что он умер во время моего дежурства.
Он открыл глаза и очень медленно сел и посмотрел на меня. Потом огляделся вокруг, будто желая убедиться, что мы здесь одни. Его усохшая левая рука была не толще ручки от метлы, она почти неподвижно висела вдоль тела. Его черные волосы торчали во все стороны.
— С тобой все в порядке? — спросил я. Я еще не слышал, как он говорит, и мне было любопытно, умеет ли он вообще разговаривать.
— Да вроде бы, — пробурчал он. Голос звучал глухо, слова выходили какие-то невразумительные. Я не понял, то ли у него затруднения с речью, то ли он просто устал и не в себе. Он все продолжал озираться, желая убедиться, что все остальные уехали, и мне пришло в голову, что Трот, похоже, слегка симулирует. Это мне понравилось.
— Скажи-ка, а Тэлли нравится бейсбол? — спросил я. Это был один из многих сотен вопросов, которые мне хотелось ему задать. Я думал, это простой вопрос, но его он просто сразил — он тут же закрыл глаза, завалился на бок, подтянул колени к подбородку и опять заснул.
Подул легкий ветерок, зашуршав листьями болотного дуба. Я нашел себе в тени маленькую лужайку с травой погуще, рядом с матрасом, и растянулся там. Рассматривая ветви и листья высоко над собой, я думал о том, как мне повезло. Остальные потеют там на солнце, а время тянется медленно. В какой-то момент мне даже захотелось ощутить собственную вину, но не вышло. Везение-то было временное, и я решил, что лучше наслаждаться им, пока есть возможность.
Трот, по-видимому, тоже. Он спал, как невинный младенец, а я смотрел в небо. Но потом мне это наскучило. Я пошел в дом и принес мяч и бейсбольную перчатку. И стал сам себе бросать высокие мячи и ловить их. Этим я мог заниматься часами. Раз я поймал семнадцать мячей подряд.
Всю вторую половину дня Трот ни разу не вставал с матраса. Сначала он спал, потом сел и стал озираться, потом недолго наблюдал за мной. Но едва я попытался с ним заговорить, он тут же повалился на матрас и снова заснул. Ну по крайней мере умирать он не собирался.
Следующим пострадавшим на хлопковом поле оказался Хэнк. Он притащился уже довольно поздно. Шел он медленно и все жаловался на жару. Потом сообщил, что хотел проверить, как дела у Трота.
— Я собрал три сотни фунтов, — заявил он, как будто это могло произвести на меня впечатление. — А потом жара меня доконала. — Лицо его было красным от загара. Шляпу он не носил, и это могло многое сказать о его умственных способностях. В поле голову всегда надо чем-то накрывать.
Секунду он смотрел на Трота, а потом пошел к заднему борту их грузовика и стал копаться среди коробок и мешков, расшвыривая их, как голодный медведь. Достал сухую галету, сунул ее в свой огромный рот и растянулся под деревом.
— Притащи-ка мне водички, парень, — вдруг пробурчал он, обернувшись ко мне.
Я был слишком удивлен, чтобы сдвинуться с места. На моей памяти никогда такого не было, чтобы кто-то с гор отдавал приказы одному из нас. И я не знал, как поступить. Он-то был уже взрослый, а я еще мальчишка.
— Чего, сэр?
— Воды принеси! — повторил он, повысив голос.
Я был уверен, что у них есть свой запас воды, запрятанный среди их вещей. И сделал неуклюжий шаг в сторону их грузовика. Это его разозлило.
— Холодной воды, парень! Из дома! И быстро! Я целый день работал, а ты нет.
Я бросился в дом, на кухню, — Бабка всегда держала в холодильнике галлонный кувшин воды. Когда я наливал воду в стакан, руки у меня дрожали. Уж я-то знал, что, когда скажу об этом своим, будет скандал. Отец обязательно поговорит с Леоном Сприулом.
Я подал Хэнку стакан. Он быстро осушил его, облизал губы и сказал:
— Еще один принеси.
Трот сидел и наблюдал за нами. Я опять побежал в дом и опять налил воды в стакан. Хэнк выпил и его, потом сплюнул мне под ноги.
— Ты хороший парень, — сказал он и бросил мне стакан.
— Спасибо, — ответил я, поймав его.
— А теперь оставь нас вдвоем, — велел он и улегся на траву. Я вернулся в дом и стал дожидаться маму.
Сбор хлопка можно было заканчивать в пять, если было такое желание. В пять Паппи отвозил прицеп с хлопком к дому. Но можно было и продолжать работать дотемна, как работали мексиканцы. У них была просто поразительная выносливость. Они продолжали сбор, пока невозможно уже было разглядеть в темноте белые шарики волокна, потом шли полмили до амбара, таща на спинах тяжеленные мешки, потом разводили возле амбара костерок и съедали свои тортильи, прежде чем забыться тяжелым сном.
Все Спруилы собрались вокруг Трота, который в тот короткий период, что они его разглядывали, умудрился выглядеть еще более больным. Как только они убедились, что он жив и даже может сидеть, то сразу же переключили свое внимание на ужин. Миссис Спруил развела костер.
Потом Тротом занялась Бабка. Она выказала крайнюю озабоченность, и, мне кажется, Спруилы это оценили. Но я-то знал, что она просто хотела осуществить на бедном Троте очередной эксперимент по применению своих варварских методов лечения. Поскольку я был самым младшим из ее пациентов во всей округе, то всегда становился подопытным кроликом для проверки очередного нового снадобья, что она готовила. И по собственному опыту знал, что она может состряпать такое зелье, от которого Трот вскочит со своего матраса как встрепанный и понесется, как ошпаренная кипятком собака. Через пару минут Трот начал что-то подозревать и уже не спускал с нее глаз. Он уже получше воспринимал окружающее, и Бабка рассудила, что ему не нужно никаких лекарств, во всяком случае, пока что. Но велела наблюдать за ним и обещала завтра осмотреть его еще раз.
Моей самой тяжелой обязанностью во второй половине дня была работа в огороде. Я считал, что это очень жестоко — просыпаться до рассвета, весь день вкалывать в поле, а потом еще полоть огород перед ужином. Но всегда помнил, как нам повезло, что у нас такой замечательный огород.
Когда-то, еще до моего рождения, наши женщины выбрали несколько небольших участков плодородной земли около дома и наложили на них руку. Не знаю, как маме удалось забрать весь огород в свое распоряжение, но теперь это была полностью ее епархия.
Огород был расположен в восточной, самой тихой части двора, подальше от кухни, амбара и курятника. Подальше от грузовика Паппи и короткой грунтовой подъездной дороги, где парковали машины наши редкие посетители. Он был окружен оградой из проволочной сетки высотой в четыре фута — ограду ставил отец под руководством мамы. Она защищала огород от оленей и прочих животных.
Кукуруза росла вдоль изгороди, так что, едва закрыв за собой шаткую калитку и закрепив ее ременной петлей, ты оказывался в тайном мире, укрытом высокими стеблями.
Моя работа состояла в том, чтобы таскать плетеную корзину следом за мамой и складывать в нее все, что она считала созревшим. У нее тоже была корзина, и она заполняла ее помидорами, огурцами, тыквами, перцами, луком и баклажанами. При этом она тихо разговаривала, не обязательно со мной, но вообще с огородом.
— Проверь-ка, как там кукуруза, ладно? А вот эти съедим через неделю.
— Да, мэм.
— А тыквы как раз созреют к празднику Хэллоуин.
— Да, мэм.
Она все время охотилась за сорняками, этими нарушителями границы, которым, правда, недолго удавалось выжить в нашем огороде. Заметив их, она останавливалась, тыкала пальцем и говорила:
— Выполи, пожалуйста, эти сорняки, Люк, вон те, возле арбузов.
Я ставил свою корзину на пыльную тропинку и мстительно полол грядки.
В конце лета работа в огороде была совсем не такой тяжелой, как ранней весной, когда надо было вскапывать грядки, а сорняки росли быстрее, чем овощи.
Длинная зеленая змея заставила нас на секунду замереть, но тут же исчезла в заросли бобов. В огороде всегда было полно змей, безвредных, неядовитых, но все равно змей. Мама не очень их боялась, но мы всегда уступали им дорогу. А я все время опасался, что, протянув руку за огурцом, вдруг почувствую, как в ладонь впиваются змеиные зубы.
Мама очень любила этот маленький участок земли, потому что это был ее собственный участок и никому более он был не нужен. Она относилась к нему как к святилищу. Когда все взрослые набивались в дом, ее всегда можно было обнаружить в огороде — она там разговаривала со своими овощами. Грубые слова в нашей семье звучали редко, но когда такое случалось, мама тут же исчезала в этом своем убежище.
К тому времени, когда она закончила сбор овощей, я уже с трудом тащил свою корзину.
* * *
Дождь не продвинулся дальше Сент-Луиса. Ровно в восемь вечера Паппи включил приемник, повозился с настройкой и антенной, и в кухне раздался голос Харри Карая, скрипучий голос, всегда рассказывающий про «Кардиналз». Любимой команде еще предстояло сыграть в этом сезоне порядка двадцати игр. Лидировали «Доджерс», «Джайантс» были на втором месте. Такое нам было трудно пережить — «Кардиналз» занимали в таблице только третье место. Болельщики «Кардинлз», естественно, ненавидели всех этих янки, и то, что любимая команда тащилась за двумя нью-йоркскими в своей собственной лиге, было совершенно непереносимо.
Паппи был того мнения, что главного тренера команды, Эдди Стэнки, уже давно следовало бы выгнать. Если «Кардиналз» выигрывали, то только благодаря Стэну Мьюзиэлу. А если проигрывали, причем с теми же самыми игроками на поле, то всегда по вине менеджера.
Паппи и отец сидели рядом в качалке. Ржавые цепи, на которых она была подвешена, жутко скрипели, когда они тихонько покачивались. Бабка с мамой лущили бобы и горох на другой стороне нашей маленькой веранды. Я устроился на верхней ступеньке, поблизости от приемника, наблюдал, как там возятся Спруилы, заканчивая на сегодня свои дела, и дожидался вместе со всеми, когда жара наконец спадет. Мне точно не хватало привычного шума старого вентилятора, но я прекрасно знал, что этот вопрос лучше не поднимать.
Разговор начали женщины — они принялись обсуждать свои церковные дела, предстоящее осенью собрание всех прихожан, общий торжественный обед на церковном дворе. Какая-то из блэк-оукских девиц вышла замуж в Джонсборо, бракосочетание проходило в большой тамошней церкви, а ее муж вроде бы человек с деньгами — подобные темы всегда обстоятельно обсуждались по вечерам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52