Для меня победа России всегда была желанной, но встреча с Красно
й Армией меня пугала. Я была знакома в Берлине с одним пожилым калмыком-эм
игрантом (из Франции), он был связан с какой-то калмыцкой организацией, со
трудничавшей с немцами. Он уехал из Берлина, а я не проявила достаточной э
нергии и осталась. Лена встречалась с русскими солдатами и офицерами, оф
ицеры заходили к нам. Я все собиралась посоветоваться о своей легализаци
и и возможности отъезда в Россию, но так и не собралась.
Так мы дожили до августа, когда началась поголовная проверка населения и
выдача документов. Ко мне пришли двое Ц немец и русский (Лены дома не был
о, она ушла с офицерами, она часто бывала у них переводчицей Ц неофициаль
ной, конечно). Они посмотрели документы, ушли, но через минуту вернулись и
пригласили меня в комендатуру. Я пошла, хотя понимала, что дело скверное. Н
о убегать было поздно. В комендатуре я сказала о себе все, что я жена Махно.
Меня задержали, оставили ночевать. Ночью ко мне подошел солдат, предложи
л меня вкусно накормить и переспать с ним. Я накричала на него, и он смирно
ушел.
На другой день меня перевели в какое-то другое военное учреждение, там мн
е дали бумагу и ручку, заперли в отдельной комнате и предложили написать
все, что я знаю. Через месяц меня перевели в общую камеру, сделанную из обы
чной квартиры, там было несколько женщин. Потом перевели в подвал какого-
то здания, и там я встретилась с Леной. Как-то меня вызвали к какому-то нача
льнику и предложили поехать с ним во Францию и там указать ему на тех из эм
играции, кто работал против нас. Я отказалась, я плохо знала белогвардейц
ев, а главное, роль предательницы эмиграции, какая бы она там ни была, была
мне противна. Меня и Лену потом допрашивали, не шпионка ли я, но вскоре убе
дились сами, что это не так. Затем меня привезли в квартиру за вещами, мног
ие из которых уже пропали. Кое-что я вывезла с собой, но теплой одежды не бы
ло, три пальто мои пропали, я взяла только резиновый плащ. У нас было много
одежды, я ездила в отпуск в Париж, а там нами заработанные марки выгодно об
менивались на франки. Я покупала вещи со смутной надеждой, что мне они при
годятся в Москве. Меня перевели в пригородный лагерь, обычный лагерь с дв
ухэтажными нарами, там я опять соединилась с Леной.
Нас повезли в Киев в поезде. В Киеве нас на перроне посадили в «черный воро
н», о котором мы так много страшного слышали. В Киеве меня допрашивали о мо
ем участии в движении, не пробовал ли Махно организовать чего-либо во Фра
нции. Настроение было такое, что готова была на все что угодно, наговорить
на себя, лишь бы выбраться отсюда куда угодно. После следствия нас с Леной
поместили в общую камеру с уголовницами, страшные девчата! Все они зарил
ись на наши заграничные тряпки, в особенности белье. В начале или в середи
не декабря (1945-го. Ц С. С.) нас вызвали и зачитали ОСО, мне дали 8 лет
лагерей, Лене Ц 5 лет ссылки. С окончанием следствия мы сидели в одной кам
ере, там и простились, ибо ее вскоре отправили в Казахстан. Но мы тогда не з
нали еще места ссылки.
В самом конце декабря меня перевезли в Мордовию (старейшие, так сказать, п
олитические лагеря в СССР. Ц С. С.). Там было много немцев и галич
ан (то есть западных украинцев. Ц С. С.) . В лагере я шила тапочки, к
леила коробочки и прочее, так что всегда имела дополнительный заработок
. Находилась я в инвалидной команде, нас лишь изредка выгоняли то на уборк
у территории, то на прогулку и т. п. Затем я работала на швейной фабрике, спе
рва на вычистке, потом контролером в закройном цехе. Потом меня перевели
в инвалидный лагерь, где мне уже почти не приходилось работать. Там я дела
ла цветы бумажные, делала их неплохо, например, сплела венки для девушек и
з украинского хора. У меня тогда обострилась гипертония.
Свой срок я пересидела на девять месяцев. Ни к кому не обращалась, так как
бесполезно, у многих срок кончился три года назад, но все они сидели. Дочь
я нашла через Киев, она писала ужасные письма. Меня выпустили утром 9 мая 1954
года, сама себе не поверила. На вокзале я и дочь друг друга не узнали и разо
шлись. Со мной в лагере находилась жена Якира, еврейка, была бригадиром, де
ржалась заносчиво. Там же была жена генерала Власова, моложавая (35 Ц 40 лет),
интересная женщина, скромная, сдержанная, интеллигентная, работала швее
й».
В трагической этой исповеди ничего не надо пояснять. Но невозможно, немы
слимо не привлечь внимания к одной коротенькой фразе Галины Андреевны: «
На вокзале в Джамбуле я и дочь друг друга не узнали».
Приведем то самое письмо Галине Андреевне от дочери, дата примечательна
я Ц 20 июля 1953 года (ясно, что это было за время):


«Дорогая мамочка!
Письмо твое получила. В июне я тебе послала маленькую посылку, в основном
лекарства, которые ты просила. Я посадила зерна, но только вырастила дики
й мак. С экзаменами я покончила благополучно. Теперь у меня на руках свиде
тельство об окончании семилетки. Я жду твоего приезда с нетерпением, я уж
е сказала, что беру старушку мать на иждивение. При твоем выезде телеграф
ируй, каким поездом ты приедешь. Я тебя встречу на перроне, если все выйдут
на вокзале и меня по какой-нибудь причине не будет, то садись на автобус, к
оторый едет в «город», и выходи до станции «Гостиница», и дойдешь до Малой
Корабожурской, 43.
Еще осталось месяц ждать. Надеюсь, что к 1-му сентября увидимся.
В начале августа вышлю денег.
Жду с нетерпением и крепко целую. Люся».

Как существовали долгие годы Галина Андреевна в Джамбуле, многого не ска
жешь. Как-то с дочерью сняли угол, обе кое-что подрабатывали, а главное Ц о
кружающая жизнь резко изменилась к лучшему. Через несколько лет Галина А
ндреевна даже получила крошечную пенсию по старости Ц за пятнадцать ле
т пребывания в Советском Союзе это был ее первый «твердый заработок». А е
сли учесть, что и в Париже подобного не случалось, то вообще Ц немыслимое
счастье! В начале 60-х съездила в родные места, но близких уже не нашла; ее пл
емянницу Галю (дочь Николая) немцы во время оккупации угнали из Киева на р
аботы, она оказалась в Дрездене и погибла во время печально знаменитой б
омбежки города американо-английской авиацией в феврале 1945-го. О судьбе Се
ргея и Жени уже говорилось.
Говорят, старость сходится с детством, дряхлость Ц с младенчеством. Поэ
тому жизнеописание Галины Андреевны Кузьменко, вдовы знаменитого Нест
ора Махно, хотелось бы закончить отрывком из ее письма ко мне от 28 октября
1968 года, где она повествует о своем детстве, проведенном с родителями в Мог
илеве. Как нам кажется, тут можно усмотреть прямо-таки трагический образ
в будущей судьбе нашей героини.
Она писала, не понимая, надо полагать, какие силы ведут ее ослабевшей руко
й: «Припоминается мне, как однажды, когда мне было лет десять, мы, пять-шест
ь девочек, выйдя из железнодорожной школы по окончании занятий, отправил
ись в железнодорожную баню. Здесь мы вдоволь намылились, попарились и ра
зошлись по домам. Одета я была еще в летнее легкое пальтишко, и меня во вре
мя довольно длинной дороги домой хорошо продуло. Я сильно простудилась и
вскоре расхворалась воспалением почек. Я слегла надолго… У меня были пр
олежни. Я сильно ослабла и исхудала. Ходить была не в силах. И намучились ж
е тогда со мною моя бедная мама и мой брат Николай. Они несколько месяцев п
одряд, до весны, часами, бывало, носили меня на руках по комнате… А когда ст
ало тепло на дворе, я стала медленно поправляться…
А когда я уже совсем поправилась, тогда мне рассказали, что я была совсем у
же безнадежна, врачи мне помочь уже ничем не могли, и родители купили мне у
же досок на гроб, мешок муки на поминки и приготовили всю одежду на погреб
енье…
Вероятно, они в 1918 году вспоминали, как они выходили меня тогда, и пожалели
о том, что я не умерла тогда… Сколько горя и несчастья я им принесла…»
Скончалась Галина Андреевна 23 марта 1978 года в Джамбуле, там и погребена, за
тысячи верст от родных мест. И вот через одиннадцать с половиной лет приш
ло на ее имя, наконец-то доброе известие, цитируем документ:


«Прокуратура Украинской Сов
етской Социалистической республики. Михненко Елене Несторовне.
Сообщаем, что на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 я
нваря 1989 года уголовное дело, по которому вы были репрессированы, прекращ
ено, и в настоящее время вы реабилитированы. Член коллегии Прокуратуры У
ССР В. И. Лесной.
13.09.89 г.»

Точно такое же известие пришло в адрес и Галины Андреевны. Вдова Нестора
Махно, изнуренная двумя войнами, бегствами, лагерями, нищетой и бесправи
ем, уже не узнала о том, чего столь долго добивалась. Однако приятно все же
закончить данный тяжелый сюжет на доброй вести.
Теперь последний краткий сюжет Ц о Елене Несторовне Михненко. Конечно,
договорившись с Галиной Андреевной о встрече в Джамбуле, я понятия не им
ел, что там обитает еще и дочь Нестора Ивановича. Тут, посреди азиатских ст
епей, довелось с ней познакомиться. Но прежде, чем поведать свое личное вп
ечатление, приведу письмо, которое она отправила матери из ссыльного для
нее Казахстана в мордовский политический лагерь.
Намеренно не исправляю орфографию: тогда Елена Несторовна русский знал
а совсем плохо, грамматические и всякие иные ошибки ее, недавней парижан
ки, дают дополнительный оттенок к ее образу и несчастной судьбе. Ее письм
о, уже цитированное, отправленное матери три с лишним года спустя, написа
но по-русски вполне грамотно и графически четко. Добавим еще для совреме
нного читателя, что лагерной переписки той поры у нас почти не сохранило
сь, поэтому письмо ссыльной дочери в адрес матери-каторжанки уже само со
бой представляет большой исторический интерес. Характерен сам вид этог
о письма: тетрадная страничка, исписанная химическими чернилами с обеих
сторон самым мельчайшим почерком, автор эпистолии явно должна была бере
чь бумагу. Итак, воспроизводим письмо Елены Михненко от 25 апреля 1950 года:


«Дорогая мамочка
Письмо от 7 февраля получила. Пиши теперь на следующий адрес Каз. ССР Ц Дж
амбульск… об. Ц ст. Луговая (Село Луговое) Октябрьская ул. № 17 Швейный цех. Е
. Н. Михненко. На Розу Котлер не пиши, она уехала, только указывай мою фамили
ю и все. Вот кратко как я жила с мая м-ц 1948 г. я поступила через один м-ц в райпо
треб-союз, буфетчицей. Работала один месяц и закрыли столовую, и через мес
яц была снова без работы, тут меня поддержал сапожник, я в скоре заболела т
ифом и лежала два м-ца в больнице (август-сентябрь 48 г.). Пока я лежала в боль
нице мне этот сапожник носил кушать, а когда я вышла из больницы я узнала ч
то это все он носил мне за деньги приобретены продажей моих вещей, я остал
ась без ничего и он скоро уехал оправдываясь тем что у него денег не было а
видал что мне глодно, иму было жалко меня и он решил распорядится и мне ск
азать правду только когда я выздоровлю. Он рассуждал так: лиж бе здоровье,
а остальное все будет, и по неволе мне пришлось мериться незная до сех пор
сердиться или нет. Когда я вышла из больницы у меня было осложнение на печ
ень и уши. Сейчас печень нормально а слух средний.
В октябре 48 г. я поступила на железно-дорожный ресторан посудомойкой. (Есл
и бы я хотела быть официанткой в этот момент я бы не могла из-за одежды) раб
отала сутками и двое отдыхала. Жила в чеченской семьи. В декабре я была уво
лена по сокращению штата, в январе я поступила посудомойкой в ОРС железн
одорожная организация, работала в паровозном депо. В марте бела уволена
из-за документов. Если бы не это то во всех организациях можно быстро прод
винутся посылают на курсы поваров и т. д. в каждой отрасли можно продвинут
ся но не мне с моей фамилией и происхождением. При каждой перемены работы
у меня была перемена с квартирами. Единственные друзья фотографы уехали
на Украину. В период моей работе в ресторане зимой 48 г. я побрила голову, вол
осы выросли через 6 месяц, кудрявые, а теперь эти кудри отходят, прямо жалк
о.
Но я продолжаю насчет работы. Перед отъездом фотографы в марте м-це меня у
строили домработницей о одной врачихи, одинокая с девочкой. Я у ней пораб
отала до мая м-ц 49 г. И вот как прожила эту зиму с 48 на 49 г. раздетая и босая с пер
еменами каждые три м-ца. Это самое жуткое воспоминание моей жизни. И когда
я еду с села на станцию у меня остается тяжелые впечатления от этой станц
ии. Даже как на зло развалился дом где жили фотографы и если я хочу припомн
ить несколько приятных минут в этой семьи то только смотреш на кучи кирп
ичей. В эту зиму 48 г. на 49 г. я лазела по поровозам и тендерам и выпрашивала у м
ашинистов уголь. Таскала его, грязная, потная. Я с дрожу вспоминаю эту зиму
. Весной я в мае 49 г. поступила на сырзавод, меня взяли на пробу один месяц. По
томучто работа тяжелая физическая, и мне сказали что я врядле справлюсь.
Но я старалась и кое как выдержала меня оставили. Через три м-ца в августе
завода разделили и дня часть перекочевала со скотом в горы 20 км от района.
Я тоже перекочевала в горы Ц я принимала молоко, топила, мыла и таскала фл
яги и кроме этого я была свинаркой, была на двух окладов у меня было шесть
казенных свиней Ц огромные до двух годичных. Ездила в район три раза в ме
сяц, возила сливки на быках. Работала все лето, поступила в члены профсоюз
а, добилась трудовой книжки. К осени я уже искала себе работу каждый раз ка
к ездила со сливками, бегала по организациям и мне в Потребсоюзе обещали
работу на официантку, я предупредила своего майора на отметки что осеню
я останус без работы потомучто сезон молока кончаеться и всех увольняют
. Майор обещал меня устроить. Работа была тяжелая на заводе, к осени я увол
елась потомучто работа зимняя мне не по силам, хоть меня оставляли но над
о была перейти на хозяйственные работы как копать мазать, белит, лед заго
товлять, ледник копать, это не в моих силах, и я так летом ели выдержала, а в
холод раздетой никак невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20