– База, я борт сорок один ноль восемь! Во время полета возникла нештатная ситуация! База!
Он сам не знал, зачем орет в микрофон: земля не отзывалась. Просто он был профессионалом и понимал, что, если не диспетчер, так хоть «черный ящик» его услышит. Кто-нибудь обязательно услышит.
Он успел отметить, как из уха второго пилота показалась тонкая красная струйка.
«Только этого не хватало! Да что с ним такое?»
Командир взял ручку на себя и еще больше влево.
«Пора домой! Пора. Пока не поздно...» Но... Вместо ровного рокота двигателя за спиной раздалось какое-то чихание, и наступила тишина. Пугающая бездонная тишина.
Он почувствовал, что вспотел – моментально, как мышь, а потом словно его окунули в прорубь. Мертвящий холодок побежал по спине.
«Хрен вам! Я посажу машину!»
Вертолет можно посадить и с отказавшими двигателями. Надо только камнем броситься вниз, чтобы не дать винту остановиться. Набегающий поток воздуха должен крутить винт. Обязательно. Поэтому...
Он подал ручку от себя и выровнял машину. Теперь времени на разворот уже не было. И... странное дело. Как только он направил машину прежним курсом, двигатель заработал снова.
Командир, забыв о том, что человеку время от времени полагается дышать (секунд на тридцать, надо думать), снова аккуратно взял ручку на себя. Большая машина стала послушно набирать высоту, а двигатель гудел так ровно, будто только что с обкатки. «Ну прямо нулевый движок. А? Целочка среди движков, чтоб тебя...»
Все снова было нормально. Нормально... Он подумал, что если бы в этот момент перед его глазами оказалось зеркало, то он, пожалуй, не стал бы в него смотреть. Потому что картина была бы не из приятных.
Он аккуратно взял ручку на себя и прибавил газ. Немного, совсем чуть-чуть, чтобы не нарушить своим вмешательством мерную работу двигателя. Но нет. Двигатель гудел ровно.
Он уже стал думать, что этот кратковременный отказ ему померещился, просто приснился... «Чего не бывает?» И, словно в ответ на его мысли, треск в наушниках стал громче. Он становился все громче и громче – по мере того, как они приближались к какому-то месту в лесу...
Выгоревшая цистерна давно осталась позади. Теперь ее уже не было видно. Командир подумал, что самое время вновь попытаться описать циркуляцию и лечь на обратный курс.
Так... Ручку влево... Машина стала заваливаться на бок. Нет, нет! Не так быстро! Ребята небось катаются по салону, как горошины в стручке. Восемь спортсменов, два инструктора, бросавшие «перворазников», да второй пилот, будь он трижды неладен...
Командир обернулся и увидел, что из двери торчат ноги второго, в синих форменных брюках и легких ботинках из кожзаменителя. В памяти почему-то отпечатались неравномерно стоптанные подошвы. Но в следующий момент двигатель начал «троить», захлебываться и, несколько раз чихнув, заглох.
«Опять! Та же самая хрень! А у меня за спиной одиннадцать душ и своя, не самая плохая на этом свете. Да что ж ты делаешь, падла?!»
Он снова выровнял машину и убрал ручку от себя. Пусть лопасти обдуваются потоком, глядишь, вращение не прекратится.
И опять... Стоило ему направить вертолет в сторону едва заметной проплешины между деревьями, как двигатель ожил, да так бодро, словно ничего и не случилось. Машину тряхнуло, он взял ручку на себя и стал набирать высоту.
«Да что такое? Мы теперь что? Так и будем летать – когда ты захочешь? Ты – гребаная груда железа, или я – пилот первого класса Божьей милостью?»
На этот вопрос он не получил ответа. Вместо ответа он услышал в наушниках усилившийся треск. Треск, шипение и посвистывание. И... Вот что показалось ему странным. Хотя – что в подобной ситуации может показаться странным? «Нет, ну посудите сами: второй пилот сошел с ума, и мозги вместе с кровью вытекают у него из ушей, машина работает сама, когда и как захочет, среди белого погожего дня нет связи с базой, – и это словно в порядке вещей, это меня не удивляет. Будто бы так и положено по штатному расписанию. Будто бы все только так и летают еще со времен Можайского и его парового чудовища. Так нет же, мне, командиру корабля, пилоту первого класса, в этой невинной ситуации что-то еще смеет казаться странным! И что же, позвольте поинтересоваться? Никак меня обходит на повороте розовый слон в семейных трусах?» Он опасливо покосился на левый фонарь кабины. Затем на правый. Нет, розового слона, машущего огромными перепончатыми ушами, там не было. И на том спасибо!
Но... Удивляло его вот что. Это потрескивание не походило на обычные помехи. Этот шум в эфире – чем бы он. ни являлся! – казался каким-то упорядоченным. Нет, не совсем упорядоченным. Но... Не случайным. Да. Вот так будет правильнее. Не случайным.
Командир попробовал сосредоточиться. Пот стекал по его затылку за воротник белой рубашки, сердце стучало так, словно норовило выпрыгнуть наружу через горло -.«вот бы движок молотил так же ровно!» – но воля продолжала руководить телом и подчиняла себе разум. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он чутко реагировал тонкими движениями ручки на мельчайшие изменения траектории, ловил глазами чехарду контрольных лампочек и пугающую пляску приборных стрелок.
На этот раз он решил действовать по-другому. Черт с ним, он полетит в сторону этой проплешины, стыдливо светящейся в лесу, как пятачок ранней лысины на голове потасканного ловеласа. Ладно...
Он взял курс, ориентируясь на еле заметную пустоту между деревьями. Он направлял машину туда и одновременно набирал высоту. Вряд ли он смог бы сейчас ответить на вопрос, зачем он это делает. Просто хотел создать запас высоты: двигателю доверять нельзя, он может отказать в любую минуту.
И треск в наушниках будто хвалил его за это. Он не стал тише, но теперь он был более мелодичным. Размеренным. Еще более упорядоченным.
И командир чувствовал, что характер треска напрямую зависит от его действий. И еще он чувствовал... Это было в тысячу раз хуже, он даже самому себе боялся признаться в этом, ведь за спиной одиннадцать душ, и двенадцатая – его, и она – не самая худшая из творений Божьих... Но, похоже, этот факт уже не имел значения. Да. Теперь он четко видел – так же четко, как матерное слово, написанное белой краской на заборе, – что ЕГО ДЕЙСТВИЯ зависят от этого проклятого треска.
Он боялся взять ручку влево или вправо. Он знал, что за этим последует. Тишина. Пугающая бездонная тишина и свист воздуха, вращающего мертвые лопасти, и отвесное падение с высоты в один километр... И где-то там, внизу, перед самой землей, метрах в сорока-тридцати, а может, и того меньше, он должен будет резко взять ручку на себя и задрать нос машины, чтобы посадка получилась более или менее мягкой. Иначе... Все одиннадцать душ и его – двенадцатая и не самая худшая – понесутся в обратном направлении. От глубокой воронки с неровными осыпающимися краями, от разбросанных обломков мощной машины, от сплющенных страшным ударом тел – ТУДА. Наверх. В гости к седому дяденьке с белой бородой, который так ласково принимает души всех, кто хоть раз в жизни отрывался от этой черной, жадной, ревнивой земли.
Выхода не было. Он летел, держа курс на просвет между деревьями и постепенно снижая скорость горизонтального полета.
Он долетел до ТОГО, что издалека казалось проплешиной, и завис над ней. Выглянул в нижний фонарь и... Понял, что дело плохо. Хуже просто некуда.
Он услышал, как бьется его сердце – гулко и размеренно, словно метроном.
«Это ловушка! – промелькнуло в голове. – Я так и буду висеть над этой штуковиной. Шаг вправо, шаг влево – расстрел! Двигатель глохнет, и я падаю на деревья».
– База! – Он не замечал, что голос его дрожит. Дрожит так сильно, как не подобает дрожать голосу пилота первого класса. Это был просто жест отчаяния. Его все равно никто не слышал.
Треск в наушниках стал выбрасывать в мозг какую-то информацию, но в чем ее смысл – он понять не мог. Точки, тире... Подзабытая «морзянка» не помогала.
Он только один раз оторвал взгляд от ТОГО, что лежало между поваленными деревьями – чтобы посмотреть на указатель топлива.
Стрелка до упора отклонилась вправо. Прибор показывал полный бак.
«ОПЕКу – хрен на воротник. Топливный кризис нам не грозит», – тупо шевельнулось в голове. Но он знал, что это не так. Керосина оставалось минут на десять. А может, и того меньше. Он вздохнул, отвел глаза от циферблата и больше на прибор не смотрел. Он уставился вниз, на ТО, что лежало у него под ногами. И стал ждать.


* * *

Десять часов сорок восемь минут. Калиновы Выселки.

Юрий Малышкин пришпоривал мотоцикл, выжимая из «Урала» сто двадцать. Наверное, он смог бы выжать и больше, но жалел машину.
«Байк-то ни в чем не виноват! Чего терзать его понапрасну?»
Понапрасну? Это как сказать.
Он выехал из Москвы около девяти. Нет, пожалуй, полдесятого. Да какая разница? У него не было идиотской привычки смотреть на часы. И что толку на них смотреть? Он же никуда не торопился.
Все, чем он владел в этой жизни, все, что доставляло ему радость и имело смысл, находилось на расстоянии вытянутой руки. Я еще – между ног. Оседлав любимый «Урал», он чувствовал себя... Да просто – он чувствовал себя, вот и все!
«Урал» – это, конечно, не «харлей». Вот «харлей» – это тачка! Настоящий, конкретный байк. Но... В конце-то концов, если нет денег на «харлей», что теперь, всю жизнь ездить на метро? Или того хуже – на «жигулях»? Облом.
Конечно, у него много раз возникали мысли о том, чтобы угнать «крутую тачку», но... Это то же самое, что воткнуть себе в корму целый пук павлиньих перьев: смотрите-ка, вот он я какой! И рано или поздно его бы все равно вычислили. И тогда...
Во-первых, его бы сразу «закрыли». Как пить дать. Условным сроком тут не отделаешься, за плечами – три года «малолетки». Так что он пошел бы как рецидивист. Намотали бы на рога по самое не балуйся!
А во-вторых, примериваясь к угону, он довольно долго болтался около «Секстона», клуба московских байкеров, и быстро понял, что это – милые, хорошие, отвязные ребята, но они моментально теряют чувство юмора, когда дело касается их тачек. Нет, с ними лучше не связываться. Если попадешься им с угнанным «харлеем», то уж точно до шконки не доберешься. Да что там до шконки? «Воронку» будешь рад, как старому знакомому!
В общем, можно мечтать о «харлее», но ездить надо на «Урале». Какой бы ни был, а свой. К тому же «Урал» – тоже тачка почетная. Ведет родословную от тех БМВ, на которых немцы в сорок первом пересекали западную границу СССР. Хорошая машина.
Как и подобает настоящему байкеру, Юрий собрал его сам. Купил старый за бесценок, разобрал и снова собрал по винтику. Поршневая полностью пошла под замену, а в коробке пришлось поменять шестеренки и подшипники. Он достал стильный каплевидный бак и попросил одного приятеля расписать его языками яркого пламени. «Адского пламени»!
Он снял колеса, заново выправил и отцентровал, а затем отнес знакомому отца, работавшему на заводе. Там колеса хорошенько отпескоструили, ободрав старую краску невыразительного защитного цвета, а потом отникелировали. Пришлось, конечно, немного заплатить, но дело того стоило.
«Урал» преобразился. Юра сам покрасил раму и крылья в угольно-черный цвет, покрыл лаком и остался очень доволен. Машина получилась просто супер. На такой не стыдно ездить.
Он заказал в кожевенной мастерской кофры (да-да, и обязательно проклепать!), купил настоящую косуху, кожаный шлем и очки-консервы. Полагалось бы еще и кожаные штаны, но они у него прочно ассоциировались с гамбургскими барами для геев. Нет, кожаные штаны – это чересчур того!
Юрий ограничился голубыми пятикарманными ливайсами, купил ковбойские остроносые сапоги (из светло-коричневой замши, с ремешком под подошвой) и длинный белый шелковый шарф.
Вот и все. Он готов. Юрий без колебаний предал забвению неподобающую для байкера фамилию Малышкин и сомнительное имя Юрий.
Позывной – «Джордж». Он так всем и говорил, поднося к уху мобильный, – «позывной Джордж». И девчонкам, с восхищением осматривавшим его ладную невысокую фигуру и байк, представлялся:
– Мой позывной – «Джордж»!
И откликался только на «Джорджа».
Шестнадцатого июля он проснулся в чьей-то квартире на южной окраине Москвы. Где-то... Где-то в Орехово-Борисове? Или еще южнее? Он не мог вспомнить.
Просто вчера эта девчонка сидела позади него, крепко обхватив руками, покрытыми гусиной кожей от прохладного ночного ветра, и кричала в ухо:
– Направо! Теперь налево! А теперь прямо, во-о-он к тому дому!
В квартире никого не оказалось. Девчонка была одна. Они резвились всю ночь. Ну, вообще-то нет. Не всю ночь. Он сломался до рассвета – от бесчисленного количества бутылок «Миллер лайте», благо кофры были ОЧЕНЬ вместительными.
«По-моему, она ничего. Впрочем, сейчас трудно сказать, но, наверное, все-таки ничего...»
Он откинул одеяло и пошел по коридору, вспоминая, где туалет, а где – ванная. Найти и то и другое оказалось совсем нетрудно. На одной двери была картинка с писающим в горшок мальчиком, а на другой – девочка (почему-то – с косичками и бантиками) принимала душ.
Джордж направился в гости к мальчику. А потом уж посетил и девочку.
Он умылся холодной водой, выдавил на палец полоску зубной пасты и почистил зубы.
«Интересно, пиво еще осталось? Неплохо бы сейчас пару бутылочек... Освежиться».
Дверь в ванную открылась, и на пороге показалась вчерашняя девчонка. Джордж внезапно понял, что не помнит, как ее зовут.
«Ну как ее могут звать? Дорогая... Или – любимая... Зависит от того, что она вытворяла в постели, но этого я тоже, убей бог, не помню...»
Девушка была в узких трусиках и белой футболке. Джордж, не оборачиваясь, подмигнул ей в зеркало и сплюнул пену в раковину. Зачерпнул воды ладонью, как ковшиком, и стал полоскать рот.
– Сейчас будем завтракать, – сказала девушка. – Или... В этом «или» заключался вопрос. «Или отложим завтрак?» Пожалуй, можно и отложить. Но ненадолго.
– Угу. – Он неопределенно мотнул головой, предоставляя ей возможность самой сделать выбор: в пользу завтрака – или.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11