– Ушли. Все заминировали, даже воду, пару фляг я захватил, дольше в их растяжках копаться некогда, пусть Муаддибовы раскопщики там роются, нам надо ноги уносить. Ну, покойница моя дорогая, идти можешь?
Алия ответила надменным взором.
Сдвоенное и строенное чавкающее металлическое эхо, сопровождающее каждый шаг, убавленный до минимума свет фонарика, бетонный желоб потолка над головой, серые стены, бесконечный тоннель, под ногами – едва заметный уклон.
– Часа через два колодцы, – сказал Синельников, на ходу посмотрев в карту. – Да, сюда бы велосипеды. А так нам с тобой до первой станции неделю идти. Боюсь, спятим. Или подеремся.
– Постараемся не подраться, – ответила Алия. – Ты так и не рассказал, как тут оказался.
– Это долгая история.
– Как я поняла, время у нас есть.
– Что верно, то верно… Хитрости тут никакой нет, можешь мне поверить. Просто все осточертело. Не стало у меня ни семьи, ни работы… ничего, устал я как последняя собака, глаза ни на что не глядят… короче, пора в пустыню. В пещеру. Вот доведем тебя до Джайпура, вы там начнете в свои игры играть, а я – в отшельники. Дух перевести, и с мыслями собраться.
– Что случилось с твоей семьей?
– Да ничего не случилось. С женой разошелся давным-давно, но до сих пор тошно вспоминать, у дочери свои интересы, я ей больше не нужен. Знаешь, одно из самых отвратительных ощущений на свете – быть ненужным. Отцы и дети… в общем, ладно.
– А работа?
– Нет больше работы, я в отставке. Тетушка наша приказала долго жить.
– Какая тетушка?
– Это отдел наш так назывался. Я же верховный комиссар ландсраата по урегулированию. В старину, в больших семьях, когда в каком-нибудь городке все были друг другу родственники, бывали такие всеобщие тетушки, которые всех знали с пеленок, пили чай-то в одном доме, то в другом, кого-то мирили, кого-то сватали… Я как раз и был такой тетушкой.
– Кого же ты сватал?
– В основном сепаратистов. Ну, еще, конечно, межгосударственные конфликты, с диссидентами тоже было много возни… Понимаешь, какая петрушка, одному официальному лицу с другим официальным лицом на официальных же переговорах договориться трудно. Там только бумаги подписывают, а откуда эти бумаги взялись, никого не интересует. На лидера давит пресса, разные фракции, соратники по борьбе и так далее. Когда у парадного подъезда лимузины и джентльмены в смокингах, это уже не переговоры, это уже шоу. А вот с черного хода во внеурочное время может спокойно зайти парламентский комиссар, поболтать о том о сем и уйти. Он, как честертоновский почтальон – человек-невидимка, что есть, что нет. Потом этот комиссар так же тихо поедет в другое место, тоже зайдет с черного хода, тоже поболтает – глядишь, до чего-то и договорились. Это послы и полномочные представители обязаны требовать и стучать кулаком по столу, а мы – нейтральная сторона, мы пьем чай за закрытыми дверями. Ну не может какой-то там президент открыто встретиться с какими-нибудь «тиграми освобождения», свои же загрызут, а эти тигры уже пол-страны контролируют. Едем мы, лезем по островкам да болотам к милейшему Мохаммеду Сингху или Нгуен Ван Чою – того гляди, подстрелят, народ горячий…
– Зачем же для этого быть комиссаром? Если все так секретно, проще послать незаметного человека.
– Незаметный человек – это уже разведка, тут дело в другом. Если приедет просто кто-то, какой-то бизнесмен или в этом роде, его довольно просто вычислить или избавиться от него. А комиссар – международный чиновник, поди узнай, что у него на уме. Он за день встречается с десятком политиков всех направлений, и еще с дюжиной дипломатов, и еще невесть с кем, и попробуй сообразить, в каком кабинете ему сказали или он сказал те самые, главные слова. К тому же неприметному человеку не так-то легко встретиться с президентом, а у комиссара статус, к нему не придерешься. Хотя все равно – и в заложники меня брали двадцать раз, и всякие безумные гонялись по лесам и полям… Я-то думал, что с этим покончено, но вижу, здесь та же история.
– Тебя, между прочим, никто не заставлял. Так почему же ты ушел?
– Да как объяснить… На этой службе очень быстро набирается информация и знакомства. Обменялся телефонами с одним, с другим человеком, смотришь – а у тебя уже агентурная сеть. И возникает такое страшное слово – досье. Всем этим сепаратистам, подпольным вождям рано или поздно надоедает быть подпольными, и они становятся вполне легальными – скажем, премьерами. И поскольку они все в прошлом немножко – а кто и множко – террористы, торговцы оружием, наркотиками и много еще чего в том же духе, то им очень не нравится, что кто-то держит на них это самое досье. Приходит новое начальство, и они говорят этому новому начальству: вы уж уберите тех, прежних парней, которые слишком много знают, и поставьте других, а мы вас не обидим. Так что мне еще повезло, мне дали спокойно собрать вещи и уйти. Я знаю ребят, с которыми обошлись куда круче.
Возможно, Синельников поведал бы еще нечто, не менее интересное, но тут впереди, в неярком свете фонарика что-то тускло блеснуло. Темная, ничем не колеблемая водная пленка убегала по полу коридора в кромешную тьму, где терялся электрический луч. Синельников охнул, опустился на колени и осторожно попробовал.
– Свят, свят, рассыпься… Конденсат. Господи, не верю. Где-то что-то прорвало, или… или не знаю что. Посвети мне.
Они присели у кромки таинственной лужи и вновь развернули ломаную на сгибах схему.
– Мы вот здесь, в резервном тоннеле… Ближайшая насосная станция – верст двадцать на восток и метров на сорок выше нас… ну, это еще ладно… Все равно ни черта не понимаю, там же ни хранилищ, ни холодильников! Справа, в смысле – на западе, первая труба вообще километров через пятьдесят. Откуда же могло шибануть? Или там что-то построили? Аль, ты слышала, чтобы в последнее время южнее Карамага что-нибудь строили?
– Нет.
– Сам знаю, что нет, риторический вопрос… Что же это натекло? Неужели то, что я думаю?
– Что же ты думаешь?
– А то, что у нас впереди, без единого шлюза – первая линия цистерн Хаммады. Вот, смотри, напрямую. Боюсь, придется нам помокнуть. На Дюне… дурной сон. Так. Знаешь, что это?
– Штриховка… Это сечения.
– Точно. Они еще показывают уклон. Он тут у нас четырнадцать градусов, значит, если, избави бог, я прав, то у двенадцатимильной отметки… эх, что я делал в школе на уроках тригонометрии… ну, верных сантиметра четыре будет.
Синельников несколько отстранение взглянул на свою спутницу.
– Алюш, придется разоблачаться. Нам шлепать километра три. Если наши стилсьюты хлебнут водички, их потом только выбросить. Впрочем, если хочешь, посиди тут, я схожу один.
Лишь в сказках официальной версии герои умудряются снять или надеть стилсьют «по частям». Пустынный водосборный скафандр – это целостная система, и отделить от нее можно единственно перчатки, даже маска верхнего кокона – и та несъемная. Одевается это чудо инженерной мысли, естественно, на голое тело, так что перед путешественниками встала нешуточная проблема.
У Алии во взгляде проступило смятение, какого не было во время бойни в Карамаге.
– Мне не во что переодеться… Все осталось там…
– Ну… У меня есть длинная майка. Думаю, будет как раз.
И вот стенам подземелья явилась действительно необъятных размеров черная футболка со свирепой рогатой мордой и надписью «Чикагские быки».
– Отвернись и не оборачивайся, пока я не скажу, – приказала Алия.
Да, удивительную службу сослужил Алие высокий рост – майка оказалась длины без всяких оговорок критической.
– Смотри в сторону, – насупившись, велела девушка.
– Не могу! – простонал Синельников. – Мать честная! Беру назад все претензии, раскаиваюсь в каждом непочтительном слове. Больше никаких упреков и грубостей.
– Это еще почему? – с подозрением спросила Алия.
– Потому что за такие ноги можно простить все, что угодно.
– Это издевательство, или я должна считать это комплиментом?
Синельников умоляюще простер руки:
– Алия, по-моему, до сих пор ты жила в окружении то ли чурбанов, то ли дикарей. Поверь человеку, повидавшему много миров и чудес – ноги у тебя в самом деле волшебной красоты.
Сам он влез в сомнительного вида семейные трусы, и в таком наряде, неся тюки то под мышкой, то на голове, они побрели босиком по холодной воде; Алия по возможности придерживала майку. Сделав первые шаги, Синельников вытащил «ройал» и потыкал стволом в пол.
– Так, здесь толщины вообще никакой, а у отметки, стало быть, должно перекрыть мушку…
Поднимая брызги, они прошли положенный отрезок пути, редко нарушая молчание, потому что Алия о чем-то глубоко задумалась, и заговорила лишь остановившись у вертикальной борозды на стене, упиравшейся в позеленевший металлический треугольник с литым числом «12».
– Нечего и мерить. Тут почти по щиколотку.
Синельников мрачно покивал.
– Что ж, арифметика простая. Если здесь по щиколотку, значит там, у порога первой цистерны, перепад четыре метра. Вот они, ваши травки-кустики, мировое похолодание… Аль. слушай, до меня дошло, я понял, что это за трубы! Это же стационарные конденсаторы, ну те, с гранулами! Как же я забыл… Значит, заработали, вот оно что… Ох, если предчувствие меня не обманывает, весь ваш спайс вылетит в эту трубу… Как же быть? Есть, конечно, всякие технические коридорчики, подвесные мостки – где есть, а где и нет… не год же нам по этим тоннелям блуждать… Словом, как выражались наши предки, но пасаран.
– А что это такое?
– Девиз приемной комиссии биофака МГУ семьдесят пятого года. Короче, возвращаемся. Есть у меня одна догадка. надо кое-что прикинуть…
Он подвигал плечами, пристраивая поудобнее рюкзак и ремень от кобуры с пистолетом, смотревшейся на его цветастых трусах как диковиннный вытянутый рояль на весеннем лугу, и уже было шагнул прочь от злополучной километровой отметки, но в эту минуту громадные серые глаза Алии вдруг очутились рядом; девушка подняла руку и осторожно провела пальцем по губам Синельникова, потом повернулась и тоже пошла назад, уже почему-то нимало не беспокоясь о том, что свободно колышущаяся майка временами начисто забывает о приличиях. Синельников сглотнул так, что отозвалось эхо, и двинулся следом, находя это довольно интересным занятием.
Они снова забрались в стилсьюты, снова присели на прежнем месте и снова развернули карту со штрихованными сечениями и строчками когтисто-хвостатых букв старинного шрифта.
– Смена декораций, – говорил Синельников. – Мы у начала западного каскада, вот он. Если эти картинки не врут, а мы еще не двинулись рассудком и что-то соображаем, там воды под завязку. А это значит, что будь у нас хоть самая захудалая моторная лодка, мы запросто могли бы долететь до самого Бааль-Дахара.
Алия посмотрела на него отрешенным взглядом и ничего не ответила.
– Но на всей планете нет ни одной лодки и ни одного завалящего подвесного мотора. Аль, ты не спишь? Я предлагаю тебе авантюру. Здесь, в горах, недалеко, у меня есть база. Если какие-нибудь ханыги туда не добрались и не похозяйствовали, там должны быть насос, дрель, аккумуляторы и пара гелиевых баллонов для метеозондов. Насос – это же водометный двигатель. Предлагаю рискнуть, все равно ничего лучше не придумаешь, а так мы можем утереть нос всей вашей фрименской ораве. С ума сойти можно – поплывем. Вдоль по матушке по Дюне. Про нас легенды сложат. Что скажешь?
– Пошли, – сказала Алия.
– Что-то ты уж больно покладистая, – с недоверием заметил Синельников.

* * *
Каменный лес из высоких столбообразных скал, стоящих вплотную друг к другу, – привычный пейзаж для Центрального Рифта, но здесь, в Карамаге, на краю Западной песочницы, это редкость. Но как раз в такое место, милях в сорока от обрыва плоскогорья и привел Алию Синельников. Когда-то, в незапамятные времена, эти ущелья сотрясло очередное землетрясение, обломившее несколько башен – те рухнули, но, подхваченные сплоченными собратьями, не упали на землю и даже не покинули собственных оснований, образовав исполинский не то дольмен, не то шалаш. Внутри завала возникло весьма уютное пространство замысловатой формы с массивной колонной в центре, и наглухо отгороженное от окружающего мира.
– Я сначала просто искал место, где поставить связь, – рассказывал Синельников, когда они с Алией разместились на привал в очередной расщелине прямо над долиной, с высоты машинально оглядывая подходы и проходы. Все было спокойно. – В Арракине особенно не поговоришь, теснотища, дом на доме – ни от сканеров, ни от блокировки толку никакого. А тут – на сто миль кругом ни жилья, ни человека. Поднял антенну, выстрелил сообщение за полторы секунды, и дело в шляпе. Потом мне здесь понравилось – красота немыслимая, а жить – люблю я почему-то вот такие закуты. Обстроился, натащил всего – что попадется по рекламе, все новые чудеса – и штукатурку с силликолловым зерном, и отражающее напыление, трубы небывалые, музыку всякую завел, до воды добурился – там линза неглубоко… Сделал три входа, как в лисьей норе – один главный, второй вниз, в ущелье, третий к вертолетной площадке. Теперь, конечно, это логово уже не секрет, но все же надеюсь, что нам повезет…
– И ты возил туда всяких женщин, – сказала Алия.
– Ну, – начал было Синельников и осекся. – Это что за разговоры? Ты чего?
– Мне с моими ногами все можно, – холодно парировала Алия. – Хорошее правило. Но не будем отвлекаться. Ты там хочешь устраивать свою берлогу отшельника?
Синельников неуверенно кашлянул, собираясь с мыслями.
– Ммм… Нет. Новую жизнь надо начинать на новом месте. Ну его совсем, этот Магриб с его столицами, махну в Центральный Рифт. Там и пейзаж поживописней, да и вообще…
К двум часам они уже стояли в тени нагромождения циклопических рыже-коричневых колонн и Синельников колдовал у низкой неприметной двери.
– Давай, милая, не упрямься, вспомни, в какие деньги ты мне обошлась…
Механизм внял увещеваниям, и кусок скалы беззвучно уехал внутрь, открыв весьма скромных размеров проем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33